А однажды на «Голубой огонек», посвященный Дням культуры Италии, приехала примадонна из «Ла Скала», очень милая и улыбчивая. Я стал с ней разговаривать, а чтобы беседа была непринужденной, спросил ее про хобби. Оказалось, она, как и я, обожала рыбалку. Мы так здорово разговорились, она непринужденно себя чувствовала, рассказывала, как нанизывает на крючок наживку, как закидывает удочку. Потом пошла к роялю, исполнила арию и хорошую неаполитанскую песню. Все были довольны, кроме вышестоящего начальника Николая Саконтикова, который мне сделал замечание: «Зачем же вы с женщиной начали говорить о рыбалке?»
— Часто вы получали такого рода замечания?
— Не так часто. Сейчас много говорят о существовавшей в советское время цензуре. Да не было жесткого контроля, существовала самоцензура. Все редакторы, начиная с главных и кончая самыми молодыми, были пронизаны идеологией того времени и знали, что можно говорить, а о чем лучше промолчать или в следующий раз сказать. Была, правда, цензура военная, следившая за тем, чтобы не прошло в нашей информации каких-то государственных секретов. У нас эту функцию выполняла очаровательная женщина. Говорила: «Дайте папочку». Смотрела ее, а потом: «Все, идите в эфирчик».
В иных случаях я не отдавал папку в другие руки, даже в туалет ходил с ней. Потому что если по случайности потеряются одна или две странички — это катастрофа. А у меня такое случалось. Как-то мне надо было попудриться и немножко галстук поправить, и ко мне в дикторскую пришел Толя Овсянников, наш замечательнейший обозреватель, тогда работавший выпускающим редактором. Пока я пудрился, он говорит: «Игорь, дай посмотреть текст». Короче, я вышел на минуту, вернулся, взял папку и в эфир. Читаю текст, дохожу до пятнадцатой страницы, а дальше идет... двадцатая. Память у меня всегда была хорошая, и я стал пересказывать своими словами. Убрал наушник из уха, чтобы не слышать жуткий ор, стоявший в аппаратной: «Откуда у него такой текст, кто ему его дал?!» И вот дохожу до 20-й страницы, смотрю: да, правильно, тема та, попал...
То же самое у нас с Леонтьевой однажды случилось. Мы вели передачу о замечательном писателе Аркадии Гайдаре. Три дня репетировали, потом, уже перед передачей, какие-то правки вносились. В последнюю минуту мы буквально вырвали текст из рук редакторов, потому что пора было в эфир. Началась передача. Доходим до 12-й странички, а дальше идет... 18-я. Валентина выключила микрофон (она молодец, потрясающим импровизатором была) и спрашивает меня: «Ты помнишь, что я говорила?» — «Да». — «А я помню, что ты говорил. Давай по сигналу: я поднимаю руку — ты молчишь, я опускаю — ты говоришь». И мы с ней начали просто соревноваться: кто лучше запомнил текст своего партнера. Почему-то он запоминается лучше, чем свой, волей-неволей к нему прислушиваешься. И мы так страниц семь-восемь наговорили. На следующий день Георгий Александрович Иванов проводил летучку: «Вчера была передача о Гайдаре. Хороший писатель. А передача могла быть и лучше, хотя дикторы хорошо читали, особенно в середине». Он, конечно же, понял и оценил, что у нас случилось. Вот такие были накладки.
— Вы же не только в студии работали, бывало, и на репортажи выезжали?
— Конечно, особенно запомнились репортажи ко Дню Советской армии и Военно-морского флота, которые мы сделали в 1968 и 69-м годах. Сначала в Одесском военном округе, а затем в Прибалтийском. Там вместе со мной работала и моя жена Ирина, звукорежиссер. Мы делали первые телевизионные фильмы. Ведущим был Юрий Валерьянович Фокин, самый популярный комментатор 60-х годов. Он обычно сидел в штабе с генералами, как минимум с полковниками. А я с трудовым военным народом «в атаку ходил», был морским пехотинцем, танкистом и даже летчиком. Когда мы снимали в летной части в Прибалтике, меня нарядили в летный костюм: у меня 52-й размер, а дали 50-й, больше не нашлось. Меня посадили в МиГ-спарку: впереди летчик, сзади — пулеметчик, в данном случае я.
Вокруг самолета разбросали шашки, солдаты с помощью фанерных щитов делали облака, которые мы как бы рассекали, и пошла запись. Оператор снимал так, что создавалось ощущение, будто он парит вместе с самолетом. Я сижу, обливаюсь потом. Фокин мне говорит: «Ведите репортаж». Я отвечаю: «Слушаюсь, начинаю. И вот мы сейчас на высоте шесть тысяч метров. Подходим, видим цель, приближаемся к ней. Цель определена. Внимание, сейчас будет выстрел». И когда я говорил «выстрел», камера делала небольшой рывок, как будто действительно ракета отделилась от самолета и дала отдачу.
А потом оказалось, что в моем доме жил летчик-истребитель, Герой Советского Союза, который меня увидел после этой программы и говорит: «Слушай, ну ты и прокололся. Это тебе не бумажки читать. Шесть тысяч метров, а ты уже весь мокрый. Я понимаю — 26 тысяч метров, вот это высота». Ну я уж не стал ему раскрывать наши секреты. Хотя все остальное, видимо, выглядело достоверно.
— Можно ли выделить какую-то передачу, на которой проверялось мастерство ведущих?
— Особо нужно отметить «Спокойной ночи, малыши!» — эта передача была лакмусовой бумажкой для всех ведущих. Начну с самого дорогого мне человека — дяди Володи Ухина. Это был необыкновенно обаятельный человек и в жизни, и на экране, его безумно любили дети. Сейчас уже взрослые люди вспоминают его с большой теплотой и обязательно с улыбкой на лице. Было время, когда мы на целый год отправляли наших коллег в Японию на канал NHK — эта государственная компания приглашала наших дикторов, чтобы они в течение года вели на телевидении уроки русского языка. Начинали эту работу по обмену, по-моему, Жильцова, Шатилова, Ермилова. Поехал и Ухин. Только он вернулся, как на него пришло новое приглашение: просили прислать только «Вородя Ухина» (японцы путают «р» и «л»). Он там пользовался большим успехом.
Передача «Спокойной ночи, малыши!» действительно была испытанием для диктора. Высокую планку заложили Нина Кондратова, Валя Леонтьева. И остальным надо было дорасти до этого уровня. Поэтому отбор был очень жесткий. Все наши талантливые коллеги работали в «Спокойной ночи, малыши!».
— Право вести передачу с Хрюшей и Степашкой надо было заслужить?
— Да, люди приглашались, уже получив основы профессии. У Тани Судец, например, были необыкновенные горящие глаза, она излучала обаяние, теплоту. У Лины Вовк — то же самое. Из мужчин, пожалуй, только Володя был по-настоящему любим и понятен малышам.
— Как в целом народ воспринимал тогда телевидение?
— С большим уважением и любовью. Однажды я приехал в Херсон по линии общества «Знание» рассказывать о телевидении. Обычная встреча со зрителями под названием «Секреты телевидения без секретов». Я читал стихи, прозу, отвечал на вопросы. На следующий день меня пригласили к первому секретарю обкома. Я пытался отнекиваться. «Обязательно приходите», — настоял партхозактив. В 10 утра я приехал. За большим столом сидели люди, у всех бровки домиком, в руках блокноты, карандаши, смотрят на меня, как на члена ЦК, и ждут ценных указаний. У меня внутри все похолодело, думаю: что делать? Начал с того, что рассказал несколько телевизионных баек. Через пять минут они блокноты побросали, потом хохотать начали. В общем, вышел я из положения. А вообще, конечно, нужно было помнить об ответственности и держать себя соответствующим образом. Иногда я слышал вслед: «О, смотри, комментатор идет!»
Однажды, в начале 60-х, мы проводили киносъемку на ВДНХ у павильона «Космос». Мне тогда уже много писем приходило, стало казаться, что все действительно меня любят. И вот я готовлюсь к съемке эпизода, вдруг слышу за спиной разговор двух женщин: «Ой, ты знаешь, а Кириллов мне совсем не нравится. Вот Балашов — другое дело. Голос такой, мощь чувствуется». У меня похолодело сердце: как, меня не любят? А потом тут же вспомнил предупреждение Ольги Сергеевны Высоцкой о том, что зрители могут любить, но могут и не любить и даже ненавидеть. И стал гомерически над собой смеяться: вот что бывает, когда мы забываем наставления учителей.
Популярность — это шлейф профессии. Проходит время, ты пропадаешь с экрана, и о тебе забывают. Генетически поколение меняется через 18—20 лет, а на телевидении это занимает 8—10 лет, потому что зритель вырастает, взрослеет, смотрит другие передачи, у него появляются иные интересы. Сегодня уже никто не вспоминает Нину Кондратову, первого диктора телевидения, редко — Валентину Леонтьеву, Аню Шилову, Люсю Соколову, Нонну Бодрову, Женю Суслова. А ведь у каждого диктора были свое место, своя передача, в которой он был первым номером. Светлана Жильцова вела уроки английского языка, Лина Вовк и Таня Судец — музыкальные программы.
Это естественный процесс — уход с экрана. Поэтому надо относиться к своей профессии очень строго и объективно. Ты нужен в свое время, и твоя жизнь на телевидении довольно короткая.
