Как вы понимаете, речь идет о традиционном обществе, и именно в нем народ реализует себя полно, сознательно. Не законсервированный кастовостью (Индия) или этикетом (Китай), народ живет полнотой бытия и свободно реализует творческие возможности, достигая высшей стадии этногенеза - нации. Именно нация способна на сознательный имперский порыв, национальное превращая во всечеловеческое. Нам, русским, дважды посчастливилось раскрыть мощный национально-народный потенциал при создании Российской империи и Советского Союза.
Народ всегда свободен, потому что живет правдой и интересами этносоциальной общности. Наши крепостные крестьяне, в отличие от европейских пейзан, хлопов и бауэров, точно назвали Наполеона антихристом, сознательно и без принуждения встали на бой, превратив войну с двунадесятью языками в Отечественную. И победили - вместе с армией, дворянством и другими сословиями. Наш народ в 1877 году понял войну с турками за освобождение славян как собственное дело, как всечеловеческую цель, и ничто не смогло остановить армию белого царя. Наш колхозник и рабочий, хлебнувшие лиха в гражданскую войну, коллективизацию и индустриализацию, осознали, кто пришел на родную землю в 1941 году, и война стала с первых дней Великой Отечественной (не в пример всей Западной Европе, уже тогда правовой, свободной, демократической и, само собой, рыночной).
А если говорить о творческом потенциале, то посмотрите на наших гениев в самолетостроении, артиллерии, космической промышленности, механике и астрономии, вспомните Шолохова, Свиридова, Корина - вот он, гений русского народа, взращенный традиционным обществом, традицией и нравственностью. Здесь присутствующие писатели и те, кто не смог приехать,- это тоже манифестация национальной, народной гениальности с сибирским размахом, глубиной, неповторимостью.
Здесь упомянуты рабочие и крестьяне, но в традиционном обществе в понятие народ входят и привилегированные сословия, если они осознают свою ответственность за малых сих и за государство. В народ входит и высшая знать (высшее политическое руководство) и государь (царь-батюшка) или генсек, если они отождествляют свою судьбу и свое будущее с судьбой и будущим страны и народа. Возрастает мера ответственности, но сам уклад традиционного общества, как большой семьи, естественно предполагает включение всей социальной иерархии в систему народной жизни. И когда такое иерархическое единение органично, тогда народ становится подлинным творцом истории, государство несокрушимо, а национальный гений создает произведения всемирно-исторического значения.
И мы в России еще не потеряли надежду. Еще всеобщее разложение не затронуло и не поколебало у части населения чувства праведности труда, и даже охлос нет-нет, да и вспоминает о том, что он когда-то трудился, был честным и достоинством не торговал. И семья еще не рассыпалась в прах, еще сохраняется во всех сословиях память о кровной связи людей. И Православие продолжает, как и всегда, быть нашей духовной твердыней. Остается малое - власть должна быть национальной, а государство формой бытия национальной целостности. Предпосылки для возрождения, следовательно, имеются, и именно поэтому они так страшат мировое демократическое сообщество.
С охлосом можно расправиться, демос управляем, народ непобедим.
Эдуард ВОЛОДИН
Когда-то Юрий Бондарев сказал знаменитую фразу: “Самолет взлетел, но никто не знает, куда он сядет”. Приходится констатировать, что самолет катастройки падает всем нам на головы.
Станислав Куняев
Ежели поэты врут,
больше жить не можно.
Я. СМЕЛЯКОВ
РОВНО ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА тому назад, 27 ноября 1972 года, умер поэт, до последнего вздоха преданный эпохе социализма, истово верующий в ее историческое величие, никогда ни на йоту не сомневавшийся в ее правоте…
Звали его Ярослав Васильевич Смеляков. Нет, он был не прост, этот белорус, впервые арестованный “за моральное разложение” в конце 1934 года. Тогда при обыске в его квартире была найдена книга Гитлера “Моя борьба”. А потом - финский плен, а после вызволения из плена подневольная работа на тульских шахтах, а в 1951 году еще один арест и еще три года лагерной жизни в Инте. Но ему повезло больше, нежели его друзьям - Борису Корнилову и Павлу Васильеву: где они похоронены - не знает никто. Вроде бы проклинать должен был поэт это время, но вспоминаю, как его жена Татьяна Стрешнева на смеляковской даче в Переделкине незадолго до смерти поэта с ужасом и восторгом рассказывала мне:
- Я иногда слышу, как он во сне бредит, разговаривает. Так вы не поверите: однажды прислушалась и поняла, что он с кем-то все спорит, все советскую власть отстаивает!
Впрочем, я это понял гораздо раньше, когда прочитал его некогда знаменитые и крамольные для нынешнего времени стихи 1947 года:
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
Я стал не большим, а огромным -
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.
Стихи не о выполнении каких-то хозяйственных планов, не о достижении успехов в личной судьбе, это - о строительстве небывалой в истории человечества цивилизации.
Конечно, Смеляков понимал, что ее созидание требует непомерных жертв, и главный вопрос, мучивший его всю жизнь, был таков: что определяло эти жертвы - принуждение или добрая воля? Если принуждение - то великая цивилизация строится на песке, и рано или поздно ее домны и Башни Терпения пошатнутся. Если жертвы добровольны и над ними мерцает венчик священного, религиозного, в полном смысле слова, пламени, тогда они ни за что не канут в небытие и забвение…
Сносились мужские ботинки,
армейское вышло белье,
но красное пламя косынки
всегда освещало ее.
Любила она, как отвагу,
как средство от всех неудач,
кусочек октябрьского флага -
осеннего вихря кумач.
В нем было бессмертное что-то:
останется угол платка,
как красный колпак санкюлота
и черный венок моряка.
Когда в тишину кабинетов
ее увлекали дела -
сама революция это
по каменным лестницам шла.
………………………………………….
Такими на резких плакатах
печатались в наши года
прямые черты делегаток,
молчащие лица труда.
1940-е годы
Но такими ли они были, эти лица, на самом деле? Ведь о том же времени и о тех же людях Андрей Платонов пишет свой “Котлован”, где эти лица “стираются о революцию” и выглядят совершенно иначе. Но Смелякову я верю больше. В его стихотворенье нет ни одного фальшивого звука, никакого литературного штукарства, оно совершенно и самодостаточно, а если вспомнить еще две его строфы, не вошедшие в канонический текст, то глубина понимания поэтом народного самопожертвования в эпоху первой пятилетки покажется просто пророческой. Откуда возникла делегатка в нимбе красной косынки? Конечно же, из крестьянской избы.
Лишь как-то обиженно жалась
и таяла в области рта
ослабшая смутная жалость,
крестьянской избы доброта.
Но этот родник ее кроткий
был, точно в уступах скалы,
зажат небольшим подбородком
и выпуклым блеском скулы.
И опять ни одного лживого слова. Все - правда. Правда самопожертвования…
Когда наемные лакеи нынешней идеологической перестройки кричат о десятках миллионов крестьян, якобы ставших лагерной пылью, я перечитываю Смелякова и верю ему, говорящему, что крестьянское сословие в 30-е годы не легло в вечную мерзлоту, а стало в своей численной основе летчиками, рабочими, итээровцами, врачами, студентами, машинистами, рабфаковцами, партийными работниками, поэтами, солдатами новой цивилизации.
У моей калужской бабки, крестьянки, было четверо детей. Сын стал летчиком первого призыва, одна дочь - врачом, другая - диспетчером железной дороги, третья - швеей и потом директором швейной фабрики. Читаешь, бывало, некрологи 70-80-х годов - хоронят академика, военачальника, секретаря обкома, народного артиста, известного писателя - и видишь, что все они - вчерашние крестьянские дети… Об этом трудном, но неизбежном для народного будущего превращении крестьянства в другие сословия Смеляков размышлял всю жизнь. Всю жизнь он жаждал точно определить, из какого материала создан жертвенный нимб, окаймляющий лики “делегаток” и “делегатов”, лики чернорабочих социалистической цивилизации.
Чтоб ей вперед неодолимой быть,
готовилась крестьянская Россия
на голову льняную возложить
большой венок тяжелой индустрии.
Строки из предсмертного стихотворения 1972 года, демонстративно названного “Сотрудницы ЦСУ” - то есть Центрального Статистического Управления. Одна из аббревиатур грозного времени…
Я их узнал мальчишеской порой,
Когда, ничуть над жизнью не печалясь,
