Подростки нервами и кожей ощущают классовую солидарность. Но тут было все наоборот. Причина, думается, в том, что "идейные" в их среде не приживаются. А у меня ведь была идея: выучиться на "краснодеревщика"! Я прекрасно сознавал, ради чего бежал. И эта моя решимость, моя внутренняя собранность и соответствующая реакция на поведение "стаи" выдавали во мне чужака…
Это было так давно. И вот я снова в Вязьме, в том самом приемнике-распределителе. Он теперь называется "Центр временного содержания для несовершеннолетних правонарушителей". Тот, кто все это когда-нибудь "проходил", сразу поймет коренную разницу. Она в названии. Сейчас ты здесь уже априори - правонарушитель. А тогда было все открыто: огорожено только низким забором из штакетника, и вход был свободный, через калитку. Теперь все по-другому: высокий и глухой забор с протянутой поверх колючей проволокой, металлические ворота для въезда машин и дверца для прохода с железным запором изнутри. Первое, о чем я подумал, держа путь в здание "Центра": "Если подростку негде работать, он автоматически превращается в преступника».
Мои размышления были прерваны строгим окриком охранника. Он велел следовать за ним на второй этаж, где меня приняла женщина в чине капитана. Я представился и чистосердечно признался в совершенном когда-то мною "правонарушении". Она пообещала отыскать мою фамилию в картотеке за тот год.
«Центр» оборудован камерами слежения. Женщина уловила мой интерес к изображению на экране и с нескрываемым удовольствием комментировала происходящее на экранах: "Это спальная комната. Видите? Мальчик смотрит в окно… А это комната для девочек. А вот комната первичного приема, проще, карантинная". Стрелка замерла на одинокой фигуре пацана, сидевшего на узкой кровати, покрытой темной материей. Вид у "правонарушителя" был испуганный и растерянный. "Давно он у вас?" - поинтересовался я. "Скоро сутки… До выяснения обстоятельств некоторые содержатся до месяца. Это крайний случай,когда правонарушитель направляется в колонию через суд… Обычнов течение суток мы производим дознание и возвращаем нарушителя туда, откуда он сбежал…"
Вдруг на экране возникла машина, чем-то напоминающая "воронок": без оконных прорезей, с обтекаемым кузовом и с дверью позади. Машина встала у ворот. Капитан продолжала: «Мы выезжаем на вызов. Выделяем транспорт - беглеца привозим с сопровождающим его сотрудником… Что называется, из рук в руки! Таким же способом отправляем обратно". Слушая женщину, я не спускал глаз с экрана. "Сегодня поступлений не должно быть, - перехватила она мой взгляд. - Предварительно мы получаем информацию по факсу или телефону". "Как часто вас информируют? Что-то не густо их у вас…". "За месяц более ста детей". "Неужели перестали убегать? Или их не отлавливают, как это бывало прежде? - допытывался я. "Существуют две категории подростков: учтенные и неучтенные. Первые видны как на ладони. Они, в основном, убегают из интернатов домой. Скучают по своим родителям, которые на самом деле по закону лишены родительских прав. Да и с питанием там неважно. И есть неучтенные. Они могут годами бродяжничать на свободе».
Я попросил «кликнуть» карцер, ту самую "комнату временного содержания", которая, словно рентген, просвечивает нетолько душу подростка, но и его прошлое, настоящее и будущее. Помню, было нас пятеро, задержанных на вокзале Смоленска. Всех доставили в этот "детприемник" и поместили в карцер. Мы быстро перезнакомились, искренно поведав друг другу о приключениях на дорогах.
Среди нас оказался странный тип, которого мы назвали "шкетом". Сбежал он из какой-то колонии. После, когда нас перевели в палату, предварительно помыв и накормив, он пообещал каждого, по отдельности, во сне прикончить табуреткой по "черепку"…
Вспоминая все эти "картины", я едва улавливал то, о чем повествовала моя собеседница. Меня интересовал карцер.
"Карцер? Что вы! Это не гуманно. Защищаем права ребенка! Теперь у нас там склад. Но если хотите - покажу».
Мы спустились на первый этаж и молча уставились на сдвоенные решетки, навечно врезанные в стену из кирпича. Разглядывая их, я вдруг проникся к ним симпатией, чувством благодарности. Что было бы со всеми нами, не окажись тогда этих решеток? Мы пробовали их разогнуть, выдернуть с "мясом"… Такое было желание вырваться на свободу! И в итоге превратиться в "неучтенных подростков", сгинуть в каких-нибудь "сизо", в колониях строгого режима или быть "размазанными" в столкновениях с себе подобными…
Посреди карцера, помню, стоял большой круглый стол, с вырезанными текстами тюремного фольклора. Вошел мужчина в звании майора и, тыча пальцем в стол, разразился на нас бранью: "Чья это работа? Признавайтесь! Я спрашиваю вас!".
Эдакая психическая атака, обезоруживающая и бьющая по нервам.
Он вызывал на допрос каждого отдельно. В соседнюю комнату. Майор три раза отправлял меня обратно "подумать". Подросток, замкнувшийся на своей "фикс-идее", не признается, не назовет ни своего имени, ни своего дома, ни причины, вынудившей его на побег. Начальник был хорошим психологом и выжимал всего тебя до последней капли. Он, должно быть, коллекционировал характеры. В очередной вызов приказал руки держать "по швам", а сам выдернул рубашку , приподнял и гневно спросил: «Из детдома, говоришь? А где клеймо детдомовское? Я все знаю, откуда ты. Мы уже телеграфировали. Скоро приедут за тобой. Хочешь знать, кто заложил тебя? Твой дружок! Он сразу раскололся. Друзей тоже надо уметь выбирать. Понятно? А теперь марш в ванную и в столовую."
После этот "строгий" начальник играл с нами в шахматы. Беседовал, воспитывал… В моей памяти он остался как добрый гений, упредивший наше, может быть, бесследное исчезновение в пучине бескрайней страны.
…Женщина в чине капитана говорила о том, что газ подведен к «Центру», что правонарушителей кормят здесь сытно. Имеется свой психолог.
А я думал, что подростки убегали и будут убегать. Их манит "заря" иной жизни, иных миров. И по-прежнему устремляются почему-то в Москву, где теперь уже нет ни "ремесленных", ни "фабрично-заводских училищ". Зато есть масса колледжей, лицеев, гимназий. В какой из них мечтал поступить паренек, спрятавшийся в крыле "Боинга"? Неважно. Главное, чтобы таких «не сдуло», чтобы они не пропали вез вести, не перешли в категорию неучтенных.
Виктор Волков ПЕВЦЫ ПОДЗЕМЕЛЬЯ
В переходе метро слышу прекрасное женское пение. Вот и она! Скромно одетая солистка, с простым открытым лицом и несколько печальными глазами, перебирающая дрожащими от волнения руками свой блеклый, аккуратно повязанный на шее платок. На гранитном полу у её ног целлофановый пакет. Внес и я свою малую лепту. Стою, наслаждаюсь живыми и такими родными каждому славянину звуками! Голос певицы, превозмогая шум сотен шаркающих ног, широко и пленительно разносился под сводами. Соседка-слушательница шепчет: А вы знаете, что этих певцов и музыкантов не пускают в метро, на них открыта настоящая охота всех ведомственных служб, и просто так они не выступают, приходится из заработанных крох делиться со служивыми метро, да ещё оплачивать очерёдность! Завтра здесь будет играть скрипач. Приходите послушать. Тоже талант! И знаете, одновременно в Государственном Кремлёвском дворце начнется юбилейный концерт для сотрудников Газпрома. И говорят, Тине Тернер "газпромовцы" отстегнут 2,5 миллиона долларов. Этой суммы с лихвой хватило бы оплатить выступления нескольких тысяч самодеятельных артистов России, в том числе и подрабатывающих себе на жизнь в метро и пешеходных переходах"…
В поезде метро я думал, как грустно и обидно осознавать, что за последнее время всё меньше остаётся места в программах центрального телевидения для народных талантов. Солистов, певцов, танцоров, и композиторов из народа, других талантливых людей вовсе не выпускают на телеэкраны, радио. Позор, да и только! В многонациональном нашем государстве люди месяцами не имеют возможности соприкоснуться с народным искусством.
Правда, иногда по воскресеньям утром, Первый канал транслирует программу "Играй гармонь". Передача по своей сути хорошая, но в последнее время она слабо и неубедительно преподносит истинную красоту и глубинную привлекательность самодеятельного народного творчества, всё, что мы видим порою, больше походит на уличный балаган. Посмотрит какой-нибудь не оперившийся юнец на беготню и свару вокруг отдельных, порою талантливых выступающих певунов, или музыкантов, терзающих на холоде гармошку или балалайку, и у него сразу же отпадёт желание встречаться с этим творчеством вновь.
На просторах нашей державы должны вольготно чувствовать себя народная песня, танцы, художественное и литературное слово, объединённые в российские литературно-песенные праздники, многотысячные торжества и народные гуляния. О таких значимых событиях должны вещать все каналы телевидения, радио, пресса. Организаторы подобных мероприятий должны иметь достойную финансовую поддержку государства, муниципальных образований, меценатов и спонсоров.
