«Страсть, одержимость, любовь к тому делу, которое ты избрал главным в своей жизни, — это колоссальный рычаг. Если его использовать по-настоящему, большая польза будет стране, всем нам, каждому».
* * *
В тот раз домой из Магнитогорска я возвращалась самолетом. Специально купила билет на рейс, который вел Василий Шабаев. Его лицо я видела на детских карточках Бориса — черноглазый, скуластый мальчик. Они жили на одной улице. Учились в одном аэроклубе. Поступали в одно летное училище. Вместе мечтали. Но порознь подошли к мечте. Я сидела в самолете и думала, что на месте Василия мог бы быть Борис. Пилот Борис Бахтин. И вспомнила газетные вырезки о полетах космонавтов в семейном альбоме Бахтиных и слова близнецов: «Папа строит для нас ракету».
У меня к Борису много вопросов накопилось за эти годы, ответить на которые теперь уже не смогут ни фотографии, ни блокноты, ни он сам…
Магнитогорск,
1974 г.
ЛОДКА ДИКИМ ДАВЛЕНИЕМ СЖАТА.
ДАН ПРИКАЗ — ДИФФЕРЕНТ НА КОРМУ!
ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО СКОРО РЕБЯТА
В ПЕРИСКОПЫ УВИДЯТ ВОЛНУ.
НА ПИРСЕ ТИХО В ЧАС НОЧНОЙ.
ТЕБЕ ИЗВЕСТНО ЛИШЬ ОДНОЙ,
КОГДА УСТАЛАЯ ПОДЛОДКА
ИЗ ГЛУБИНЫ ИДЕТ ДОМОЙ.
…ХОРОШО ИЗ ДАЛЕКОГО МОРЯ
ВОЗВРАЩАТЬСЯ К РОДНЫМ БЕРЕГАМ,
ДАЖЕ К НАШИМ НЕЛАСКОВЫМ ЗОРЯМ,
К НАШИМ ВЕЧНЫМ ПОЛЯРНЫМ СНЕГАМ.
С. Гребенников, Н. Добронравов
Был ранний весенний рассвет, когда в сознание прокралась песня. Молодой трепетно-взволнованный голос рассказывал о светлой от берез России-Аленушке. Наш обычно шумливый двор, на удивление, безмолвствовал: парень прощался с девушкой. И все триста с лишком квартир деликатно свидетельствовали их расставание.
А утром в сотне шагов от дома, на площади Революции в коленопреклоненной присяге застыли мальчишки. Они уходили в армию. И видно, был среди них и тот певец, а где-то рядом со мной на уличной обочине уливалась слезами девчонка, которая несколькими часами ранее обещала ждать писем с флота.
Прошло время, а в памяти так и осталось то утро, чистые слова прощания и песня, входящая в сознание легкой, щемящей душу грустью.
И снова утро постучалось в мою память, чтобы остаться там надолго. Щедро голубое, не по-северному солнечное. И не верилось, что по соседству на сопках вечные снега, что морская лазурь смертельно холодна и что день этот — как прекрасное исключение в общей череде мрачно-дождевых, снежно-ветреных, полярных.
Только что закончился на Североморском рейде парад кораблей. И озаренные, словно гриновскими парусами, радужными флагами расцвечивания, они покидали бухту.
На следующий день в газете «На страже Заполярья» мы прочтем:
«Среди выстроившихся на рейде кораблей — известная далеко за пределами флота подводная лодка «Челябинский комсомолец». Экипаж ее в основном состоит из воинов, пришедших служить на флот по путевкам Челябинского обкома ВЛКСМ. Как и на всех кораблях, здесь ведущей силой в борьбе за решение задач, поставленных съездом КПСС, министром обороны и главнокомандующим Военно-Морским Флотом являются коммунисты и комсомольцы».
…Наша подлодка скользит по заливу, секундная проба дизельных голосов уже слилась в вибрирующую басовую симфонию. Пройдут минуты, и далеко в сопки шагнет бронзовый матрос с Приморской площади, и растают, растворятся среди других береговых силуэтов его вечные стражи — устремленная в небо ракета и наведенное в даль океана боевое орудие корабля.
В нашей делегации, которая приехала на Северный флот по приглашению командования и экипажа подводной лодки «Челябинский комсомолец», люди сугубо сухопутные, ярко выраженного уральского профиля: металлург, строитель, монтажник. И лишь одного члена делегации человеком сухопутным назвать можно лишь условно, хотя и водит он тепловозы. Виталий Андреевич Гааз, рабочий Челябинского металлургического завода, десять лет назад на «Челябинском комсомольце» ушел в первое плаванье.
И сегодня для него, бывшего командира отделения электриков, пение дизелей приятней любой музыки. Взволнованный, вспоминает минуты прощания с флотом: как шли они вшестером по пирсу — последние из уволенных в те дни в запас — коммунисты, специалисты 1-го класса и, видно, настоящие парни, потому что вслед им пели сирены всех кораблей, построенных ради такого случая по приказу контр-адмирала. Счастье пережить подобное дано не каждому.
У В. Л. Сухомлниского как-то выписала я мудрую фразу: «У кого нет в душе прошлого, не может быть и будущего». Эти слова вспоминались, когда бродила я по вздыбленным на сопках улочкам североморских городков. В этих насквозь промерзших, продутых ветрами краях прошлое накрепко осело не только в щедрых душах людей, не только смотрит с пьедесталов — цепкими словами в назидание потомкам призывает оно с фасада казармы: «Помни о войне!», навечно пришвартовалось к пирсу легендарной подлодкой К-21, торпедировавшей флагман фашистского флота линкор «Тирпиц». А уж если есть в каком-нибудь поселке 15 улиц, то 11 из них обязательно будут названы именами героев-североморцев — К. И. Душенова, В. Н. Котельникова, Ф. А. Видяева, П. А. Лунина, М. И. Гаджиева и других.
Во флотском музее символично соседствуют телеграмма в Челябинск от экипажа подлодки-«малютки» о первом потопленном транспорте противника и первая конверторная сталь Челябинского металлургического завода. Между этими фактами связь более значительная, чем географическая принадлежность к городу, области.
20 апреля 1943 года, через два месяца после того, как по призыву магнитогорцев комсомольцы и молодежь нашей области передали на постройку подводных лодок «Челябинский комсомолец» и «Ленинский комсомол» 55 миллионов рублей, первая из них открыла боевой счет части.
«На потопленном вражеском судне можно было перевезти за один рейс 150 средних танков или 2 тысячи солдат с оружием и боеприпасами. Эта наша первая победа зовет к новым подвигам. Ни одной торпеды мимо!..» —
писали комсомольцы экипажа в Челябинский обком ВЛКСМ.
А за несколько часов до этого боя на море открыл свой счет Челябинский металлургический завод: получена первая сталь, и с этого дня мотор каждого четвертого самолета, взлетающего с прифронтового аэродрома, каждого четвертого танка будут сделаны из стали рожденного на Урале завода. Не конверторной — от нее еще отделяют 26 напряженных лет, но высоколегированной, так нужной фронту в те дни и годы.
Они еще долго будут идти бок о бок военными дорогами — тыловой город, прозванный Танкоград, и боевая подводная лодка имени его комсомола. И героические дела одних будут переплетаться с не менее горячими буднями других: новые типы сталей разрабатывали здесь для военной промышленности, новые виды артиллерийского вооружения для фронта, новые конструкции тяжелых танков и самоходных установок.
…Легендарные скалистые горы. Открывающаяся панорама красы и мощи вызывала самые высокие чувства. Думалось о том, как прекрасна и велика наша страна, какими нерасторжимыми узами связаны разные ее пределы, сожалелось, что жизни не хватит для познания ее на всех широтах и меридианах. Да, от этих сумрачных, скалистых берегов Мурманска, а позднее и Североморска уходили в легендарные плавания корабли, чтобы с годами ожить в строчках учебников истории. Эти суровые берега провожали моряков «Тумана» и «Сибирякова», повторивших в годы Великой Отечественной войны подвиг «Варяга». Отсюда начинаются сегодняшние вахты безопасности советских военных кораблей на всех широтах Мирового океана. И здесь, наконец, — морской цех Урала.
Бушует ли море, берут ли старт ветры, метелями ли гасят звезды долгие полярные ночи, уходят земляки в море, чтобы далеко от дома охранять наш мир и покой. А в уральском краю, на челябинской площади Революции, каждую весну в коленопреклоненной присяге повторяют парни торжественную клятву, где есть и такие слова: «…быть достойными имен тех, кто отдал свою жизнь за Советскую Родину, свято хранить немеркнущую славу добровольцев-танкистов, подводников «Челябинского комсомольца».
Далеко Урал от Заполярья, но нет связен теснее и ближе, чем десятилетиями окрепшие на этом меридиане мужества.
* * *
Вновь с Виталием Андреевичем Гаазом встретилась я через неделю после возвращения с Севера. Пришел он неожиданно и так же неожиданно извлек из портфеля заклеенные в целлофан тетради. Я знала, что они существуют: Гааз рассказывал, что все годы службы вел дневники. Но, заговаривая о них, каждый раз неласково пресекал мой возможный вопрос:
— Заклеил. Спрятал. Сам столько лет не читал.