Я был взбешен тем не менее, когда, после того как я отдал ей мыло и сдачу, она дала мне чаевые и сказала, что она уверена, что я теперь понял, что она была права в первый раз, и что она надеется, что ответ м-ра Гурджиева прояснил это мне. Я вспыхнул, но сумел сдержать свой язык. Я также сумел не напоминать это м-ру Гурджиеву, когда видел его, но внутри я продолжал тлеть.
Несколько дней спустя, в выходные, прибыли гости. Гурджиев встречал их за своим обычным небольшим столом вблизи газонов; перед террасой работала машинистка. Я подал всем кофе. Он показал жестом, чтобы я не уходил, а затем продолжал говорить собравшимся гостям, что он с трудом дождался их, чтобы показать им его новые чудеса - два удивительных новых приобретения: электрический холодильник и "слепую машинистку". Затем он велел мне показать дорогу к кладовой, где был установлен новый рефрижератор, и гости были сильно озадачены показом обычной модели холодильника, который, как Гурджиев выразился о нем, "сам собой мог делать лед" даже "без моей помощи" истинный продукт гения западного мира. Когда этот осмотр закончился, мы все пошли назад к террасе осматривать второе чудо, которое, также "без моей помощи и даже не смотря на клавиши" могло печатать его книгу. Машинистка встала и приветствовала его, но Гурджиев не представил ее и велел ей сесть. Затем по его команде она стала печатать, "даже не глядя на клавиши" и торжествующе пристально глядя в пространство.
Гурджиев стоял среди гостей, пристально глядя на нее с безграничным восхищением и говоря о ней, как о другом продукте "гения" западного мира. Я действительно был очарован способностью пользоваться слепым методом, и мой собственный интерес и восхищение были неподдельны. Внезапно Гурджиев посмотрел в моем направлении и улыбнулся огромной, широкой улыбкой, как будто мы участвовали в какой-нибудь громадной шутке вместе, и велел собрать кофейные чашки.
Не очень поздно вечером, в его комнате, он упомянул о машинистке еще раз. Он сказал сначала об "электрическом холодильнике" - "нужно только воткнуть штепсель - и сейчас же ящик начинает шуметь и жужжать и начинает производить лед". Он снова заговорщически улыбнулся мне. "То же с немецкой леди. Я, как штепсель - я говорю печатать, и она так же начинает производить шум и продукцию, но не лед, а книгу. Замечательное американское изобретение".
Я почти любил ее тогда и был счастлив выполнять ее поручения с того времени. Я не мог удержаться, чтобы не сказать это, и Гурджиев кивнул мне, посмотрев удовлетворенно. "Когда вы помогаете печатать леди, вы помогаете мне, это подобно подливанию масла в машину для сохранения ее работы; это замечательная вещь".
20.
Одним из развлечений среди всех детей при исполнении "обязанностей швейцара" - а эта обязанность была почти исключительно работой детей - было соревнование в том, чтобы быть достаточно проворным и успевать вовремя открывать ворота для машин, чтобы Гурджиев мог проехать через них без остановки, и дуть в рожок, сигналя привратнику.
Одной из трудностей в этом было то, что вход в Приэре был у подножия высокого холма, который спускался от железнодорожной станции; трамваи на Самоус также ходил прямо перед воротами, где шоссе делало широкий поворот в направлении Самоус от Приэре. Часто шум "трамвайной линии" заглушал звуки машин, подъезжавших к холму, и мешал нашей игре. Также, когда однажды Гурджиев узнал о соревновании, он стал обычно спускаться вниз с холма так, чтобы мы не могли расслышать шум мотора.
Главным образом благодаря Филосу, собаке, которая часто ходила за мной во время отсутствия Гурджиева, я обычно успевал раскрывать ворота вовремя для него, и он проезжал через них с широкой улыбкой на лице. При наблюдении за Филосом, чьи уши поднимались при звуке любой машины, которая проходила, но который вскакивал при звуке машины Гурджиева, я был почти всегда удачлив.
Забавляясь этой нашей игрой, м-р Гурджиев однажды спросил меня, как это я ухитрялся, практически неизменно, открывать ворота вовремя, и я рассказал ему о Филосе. Он рассмеялся, а затем сказал мне, что это был очень хороший пример сотрудничества. "Это показывает, что человек должен много учиться и может научиться из самых неожиданных источников. Даже собака может помочь. Человек очень слаб, нуждается в помощи все время".
Позже тем летом я исполнял обязанности швейцара, когда м-р Гурджиев должен был уехать. По какой-то причине это был особенно важный отъезд, и все собрались вокруг его автомобиля, когда он уже был готов тронуться. Я был среди провожающих и, когда он наконец завел мотор машины, я побежал к большим воротам, чтобы открыть их. В своей поспешности я споткнулся и упал, одним из колен ударившись о тяжелую железную задвижку, как раз над уровнем земли, которая служила стопором ворот. Она была ржавой и, так как я упал сильно, вонзилась глубоко. Так как Гурджиев был уже около ворот, он посмотрел на меня, увидел кровь, текущую по моей ноге, остановился и спросил меня, что случилось. Я сказал ему, и он велел мне смыть ее, что я и сделал, как только он уехал.
В середине второй половины дня - он уехал около полудня - моя нога сильно разболелась, колено раздулось и я должен был прекратить работу. После обеда я должен был чистить паркетные полы в гостиной, где намеревались соскрести с полов тяжелой жесткой щеткой старый воск и накопившуюся грязь; это делалось стоя ногой на щетке и двигая ее взад и вперед по волокнам дерева.
К вечеру мое колено угрожающе распухло, и я почувствовал себя так плохо, что мне было не до еды. Меня уложили в кровать и начали лечить различными способами. У каждого было свое представление о лечении, но в конце концов решили, что колено опасно заразилось, и подходящим средством лечения является горячая луковая припарка. Испеченный или возможно вареный лук положили на открытую рану, которая была затем завернута в тяжелую, прозрачную промасленную ткань, затем еще забинтована. Целью, конечно, было оттянуть яд из зараженного колена.
Хотя и получая постоянное внимание и лучший уход - в Приэре был постоянный доктор, который наблюдал за моим лечением - моя нога не поправлялась. На следующий день она стала огромной, и на моем теле начали появляться маленькие нарывы, простираясь от колена почти до пояса. Я бредил весь день, выходя из бреда лишь изредка, когда мне сменяли припарки, но ничто не помогало.
Поздно после обеда из своей поездки вернулся Гурджиев. Через некоторое время после его прибытия, когда он спросил обо мне, ему рассказали о моем состоянии, и он пришел в мою комнату осмотреть меня. Он снял бинт и припарку и сразу же отправил кого-то в местную аптеку. Принесли лекарство, тогда называвшееся "Вата-плазма", очевидно также какой-нибудь вид припарки, и Гурджиев велел развести огонь в моей комнате, на котором он мог бы нагреть воду, а затем приложил ее немедленно к зараженному колену и снова обернул промасленной тканью и забинтовал. Он настоял, чтобы ее прикладывали сразу, прямо из горячей воды, и я вспоминаю те прикладывания как мучительно болезненные. Тому, кто оставался на ночь в моей комнате, были даны инструкции прикладывать новые припарки примерно через каждые четыре часа, что и делали.
Во второй половине следующего дня мне стало намного лучше, и припарки при снятии были с черным, желатинообразным зараженным веществом. Вечером м-р Гурджиев снова пришел ко мне. Так как это была суббота, и в доме изучения должно было быть выступление, он настоял, чтобы я послушал его вместе со всеми, и велел своему племяннику отнести меня туда и обратно на закорках. Когда мы пришли в дом изучения, он посадил меня за небольшую перегородку, где я и сидел позади него во время выступления. Когда оно закончилось, меня отнесли назад в мою комнату. В лечении и средстве не было ничего очень эффектного, но Гурджиев сказал мне кое-что об этом, когда я снова встал на ноги.
Он велел мне показать ногу, на которой была еще небольшая повязка, и, когда он сказал, что она здорова, то спросил меня, помнил ли я то, что он сказал о Филосе, помогавшем мне опознавать его машину, когда он подъезжал к воротам Приэре. Я ответил, что конечно помню, и он сказал, что эти два факта - помощь собаки и заражение моего колена - имеют нечто общее. Они были доказательством зависимости человека от других созданий. "Собаку вы должны благодарить за то, что она помогает вам в небольшом деле; меня вы должны благодарить больше, чем ее, - возможно Вы обязаны мне жизнью. Они пробовали, когда меня не было, даже доктор, вылечить вашу ногу, но только сделали хуже. Когда я приехал, я вылечил ногу, потому что только я знаю об этом новом лекарстве, которое есть теперь во Франции. Я знаю о нем, потому что я интересовался всем, так как важно знать все необходимые для своей жизни вещи. Именно потому, что я знаю эту вещь, и потому, что я вернулся вовремя, вы теперь поправились. Вы здоровы".
Я сказал, что я понимаю это, и поблагодарил его за то, что он сделал. Он улыбнулся снисходительно и сказал, что невозможно отблагодарить за то, что он сделал для меня. "Нельзя отблагодарить за жизнь, невозможно дать достаточно благодарностей; также, возможно, придет время, когда вы захотите, чтобы я не спасал вам жизнь. Сейчас Вы молоды, вы рады не умирать - а то, что произошло очень серьезно, потому что Ваша болезнь весьма опасна - она может даже убить. Но, когда вы вырастете, вы не всегда будете любишь жизнь, и может быть, будете не благодарить меня, а проклинать потому, что я не допустил вашей смерти. Поэтому не благодарите теперь".
