них, что произойдет, если один студент в общежитии умрет от неизвестной болезни. Они молчали, не зная, что ответить, и я спросил: «А что если погибнут двое человек? Или трое?» Студенты хором заявили: они уедут сразу либо по собственному желанию, либо по настоянию родителей. Все, кто сможет, покинет кампус. Четверо студентов? Пятеро? Все закроется, учеба прекратится.
Даже относительно небольшие эпидемии могут иметь серьезные последствия. В Лексингтоне, где я живу, существует легенда о Уильяме «Царе» Соломоне. Царь был пьяницей, и его столько раз арестовывали за возлияния в общественных местах, что город продал его в рабство сроком на 9 месяцев. В это время, в 1833 году, в городе разразилась эпидемия холеры. За два месяца погибло около пятисот человек из 6000 населения. Магазины закрылись, люди покинули агломерацию. Могильщики сбежали, но мертвых нужно было хоронить, и этим занялся Царь Соломон. Если верить легенде, то его любовь к виски и почти полный отказ от воды защитили его от переносимых водой патогенных организмов. После смерти горожане почтили его статуей на городском кладбище. Жизнь Царя Соломона изменилась, как и жизнь всех жителей региона. Он превратился из изгоя в героя. Во время той эпидемии погибло примерно 8 % населения, то есть каждый двенадцатый житель. Представьте, каково было индейцам, когда у них на глазах из 12 человек погибало 11.
Во время локдаунов, вызванных пандемией Covid-19, относительно низкий уровень смертности привел к драматическим переменам. Показатели смертности были намного выше, чем от любого сезонного вируса, с которым мы сталкивались (по крайней мере, в десять раз выше, чем от обычного гриппа), но не имели ничего общего с волнами заболеваний, которые прокатились по индейским племенам в XVI и XVII веках. Почти полное уничтожение культуры коренных американцев в этот период времени дает представление о том, какими были социальные реакции на массовый демографический коллапс. Волны болезней уносили за одну зиму до 75 % жителей деревни. В течение ста лет после прибытия европейцев и их скота в данном регионе погибло около 90 % коренного населения.
Как и в других рассмотренных нами археологических исследованиях, концепция устойчивости возникает так же часто, как и концепция коллапса. В 1847 году, в разгар картофельного голода, коренной народ чокто пожертвовал 170 долларов, чтобы помочь народу Ирландии (в 2021 году это примерно 5550 долларов, хотя я полагаю, что данная цифра не отражает всей щедрости и жертвенности этого подарка). Всего за 14 лет до этого чокто переселили с родных мест в период Дороги Слез, как и другие племена на юго-востоке США, причем около четверти представителей племени погибло в пути. Это и есть устойчивость.
Если изучить реакцию индейских племен на постигшие их поистине апокалиптические катастрофы, от болезней до геноцида, то их стойкость становится очевидной. Они менялись и приспосабливались не просто в ответ на события. Мы видим, как они сохранили концепции сообщества и человечности и даже усилили свою приверженность этим идеалам перед лицом ужасных болезней, варварского обращения и маргинализации, которые продолжаются по сей день. И снова наши суровые индивидуалистические фантазии о том, что мы выживаем после апокалипсиса в одиночку, не имеют ничего общего с историческими или археологическими данными. Несмотря на краткосрочные события, наполненные всеми возможными ужасами, племена восстанавливались, люди снова объединились в группы и продолжали действовать коллективно.
Многочисленные катастрофы по-разному отразились на индейских племенах, проживавших в разных регионах восточной части Северной Америки, но можно выделить некоторые характерные сходства. Во-первых, даже в тех случаях, когда большая часть населения была скошена болезнями, люди продолжали оставаться членами общины, воссоздавали или искали новые сообщества. Способность этих общин реагировать на происходящее никогда не ослабевала. Появились стратегии борьбы с болезнями, и некоторые из них оказались эффективными. Воля народа и его способность формировать свое настоящее и будущее пережили волны болезней, рабство и геноцид.
Прошлое не похоже на наши фантазии. Системы, которые люди организуют для себя или навязывают другим, создают, допускают или усугубляют кризисы. В конечном счете эти сложные системы выходят из строя или заменяются. Афоризм о том, что нет природных катастроф, а есть только стихийные бедствия (какой бы избитой ни была эта фраза), отражает это явление [5]. Наша реакция и созданные ранее системы определяют исход апокалипсиса.
Размышляя о следующем апокалипсисе и заглядывая в прошлое в поисках намеков на то, как он будет разворачиваться, я возвращаюсь к словарю, который мы используем для описания событий. Похоже, наша концепция коллапса, упадка или даже апокалипсиса формирует наше воображение и задает параметры для дискурса на тему будущего. Могут ли наши представления о будущих апокалиптических событиях быть сформированы многократным использованием таких терминов, как «коллапс», под которыми мы подразумеваем несостоятельность общины и необходимость заботиться о себе самостоятельно? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо пересмотреть концепцию коллапса.
Ученые понимают сложность этих ситуаций, и неудовлетворенность концепцией коллапса применительно к прошлым цивилизациям существует давно. Социолог Шмуэль Эйзенштадт утверждал, что коллапс, если мы подразумеваем под ним полный распад существующей политической и социальной систем, происходит редко {64}. Археолог Джозеф Тейнтер много писал на эту тему и пришел к выводу, что коллапсов никогда не случалось {65}. Конечно, происходили резкие изменения, катастрофы и кризисы, но только не настоящие коллапсы — такие, какими мы их представляем. Совсем недавно Патрисия Макэнани и Норман Йоффи издали книгу, в которой многие археологи обсуждали предполагаемые кризисы и пришли к аналогичному выводу {66}. И фокус уже не на том, что развалилось, а на том, как люди подстроились под изменения.
Однако некоторые археологи не готовы отказаться от идеи коллапса. В беседе со мной Такеши Иномата отметил, что в свидетельствах о цивилизации майя он видит доказательства истинного коллапса, сопровождаемого 90-процентным демографическим спадом. Он предполагает, что мы ошибочно наблюдаем постепенный упадок, потому что не располагаем точными сроками тех событий, которые, по его мнению, происходили гораздо быстрее. Гай Миддлтон также поддерживает использование этого термина, подразумевая, что иные трактовки, такие как «упадок» или «переход», «скрывают реальные ужасы, которые испытывали люди во время определенных исторических событий и изменений, даже если при этом верно описывают изменения в политической, социальной и материальной культуре» {67}.
Археологам больше нравится говорить об устойчивости групп, претерпевших драматические изменения, чем о распаде этих групп. Мы фокусируемся на том, что осталось, а не на том, что изменилось. Мы исследуем непрерывность в дополнение к прерывистости. Можно взглянуть на определенные группы, например на нацистов в Германии в 1940-х годах, и увидеть, что крах той или иной политической системы
