600 с лишним страниц этой солидной по внешнему виду книги сталкиваешься с элементарным незнанием общеизвестных фактов и, естественно, с ложным, а подчас прямо-таки нелепым толкованием и хода истории, и деятельности самого Сталина. Это типично даже для раздела книги, в котором речь идет о более или менее изученном к настоящему времени периоде Отечественной войны. Приведу пару «примеров».
В популярных воспоминаниях дочери Сталина, С. И. Аллилуевой, «Двадцать писем к другу» (М., 1990) сообщено, что 28 октября 1941 года она, находившаяся в эвакуации в Куйбышеве-Самаре, приехала в Москву, и в связи с этим Радзинский «размышляет» о Сталине: «Он решил отстоять город. И разрешил дочери прилететь на два дня. Было 28 октября 1941 года. Немцы уже разглядывали столицу в бинокли» [784] (курсив мой).
Чтобы показать невежество автора, не нужны разыскания в архивах – достаточно заглянуть в лаконичную и общедоступную энциклопедическую статью «Московская битва»: «…бои в конце октября (1941 года. – В. К.) шли в 80–100 км от Москвы… наступление врага в начале ноября было остановлено на всех участках [785] западного направления» (БСЭ, т. 17, с. 24. Выделено мною). И даже в самый совершенный бинокль «разглядывать» Москву с такого расстояния было немыслимо; это стало возможным только месяц спустя, в конце ноября, когда фронт проходил на некоторых участках менее чем в 20 км от столицы.
Не исключено, что кто-нибудь усмотрит в этом несущественную ошибку: ну, перепутал Радзинский октябрь и ноябрь, описался. Однако при элементарном знании хода войны подобную ошибку допустить было невозможно, ибо непосредственную атаку на Москву враг начал – после двухнедельного перерыва – 15–16 ноября. И уж в совсем странном виде предстает при этом сам герой сочинения – не то как абсолютный идиот, не то как всезнающий гений: враги разглядывают Москву в бинокли, а он совершенно спокоен и даже пятнадцатилетнюю девочку-дочь приглашает погостить в столице… Между тем в общеизвестных «Воспоминаниях и размышлениях» Г. К. Жукова сообщено, что в то время, когда немцы в самом деле уже разглядывали Москву в бинокли, Сталин с отнюдь не характерной для него надрывностью вопросил: «Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас это с болью в душе…» [786].
Перевернув одну страницу сочинения Радзинского, мы снова обнаруживаем подобный же «перл»: оказывается, в ноябре 1941-го «Сталин делает наркомом Жукова – смелого и беспощадного, чем-то похожего на него самого» (с. 520). Автор, вероятно, слышал краем уха, что Георгий Константинович побывал наркомом – точнее, министром – обороны, но ведь это имело место почти полтора десятилетия спустя, в 1955–1957 годах, при Хрущеве! Но более удивительно другое: Радзинский ухитрился изложить ситуацию буквально, как говорится, с точностью до наоборот, ибо именно по настоянию Жукова Сталин 10 июля 1941 года стал Председателем Ставки Верховного Главнокомандования и 19 июля – наркомом обороны! [787] То есть более верным было бы противоположное утверждение – «Жуков делает наркомом Сталина» (правда, не в ноябре, а еще в июле)…
Словом, людям, берущим в руки сочинение Радзинского, следует отдавать себе ясный отчет в том, что читать его уместно только в развлекательных, но отнюдь не в познавательных целях. При этом еще раз отмечу, что я обратился к той части сего сочинения, в которой речь идет о более или менее изученном времени – об Отечественной войне; написанное Радзинским о послевоенном периоде тем более нелепо; здесь, впрочем, он может сказать в свое «оправдание», что этот период вообще остается до сих пор загадочным.
* * *
Для понимания бытия страны в послевоенное время первостепенное значение имеет тяжкое и даже жестокое противоречие: в результате Победы СССР-Россия обрела величие мировой державы, в определенных отношениях занявшей главенствующее положение на планете, а вместе с тем страна была тогда воистину нищей, уровень и качество жизни в ней уместно определить словом «ничтожество»… Даже в Москве преобладающее большинство населения довольствовалось в основном 300–600 г хлеба (то есть в среднем – 450 г) и не намного большим количеством картофеля в день…
И, конечно, гораздо более тяжелым было положение на территориях, подвергшихся оккупации, – а на них находилось около 40 % населения страны… Экономика была разрушена до предела, а большая часть жилья уничтожена. Резкое сокращение количества трудоспособных мужчин, да и женщин, крайний дефицит и какой-либо сельскохозяйственной техники, и лошадей – все это, усугубленное имевшей место на огромных территориях засухой 1946 года, привело к настоящему голоду на этих территориях и опасному для здоровья недоеданию в стране в целом. Множество людей обитали в землянках и жалких хибарках и употребляли в пищу то, что в нормальных условиях никак не считается съедобным…
В 1996 году было издано исследование В. Ф. Зимы «Голод в СССР 1946–1947 годов: происхождение и последствия», в котором собран и так или иначе осмыслен весьма значительный материал. Историк, в частности, пишет: «Можно предположить, что в период с 1946 г. по 1948 г. умерло от голода более 1 млн человек. Вследствие голодания переболели дизентерией, диспепсией, пневмонией и др. около 4 млн человек, среди которых было еще около полумиллиона умерших» [788].
Это «предположение» вроде бы подтверждается и собственно демографическими данными. Количество людей, имевшихся в стране в начале 1946 года (то есть родившихся не позже 1945-го), 170,5 млн, к началу 1951 года сократилось до 161,3 млн, то есть на 5,3 %; между тем количество населения начала 1949 года (то есть после голода) через пять лет, к началу 1954 года, сократилось всего на 4 % – то есть убыль была на 1,3 % меньше. А 1,3 % от населения 1946 года – это 2,2 млн человек, то есть даже на 0,7 млн больше, чем предложенная В.Ф. Зимой цифра умерших от голода (1,5 млн).
Однако нельзя не учитывать две другие причины сокращения населения в первые послевоенные годы: многие люди умирали тогда от полученных ран (так, к концу войны только в госпиталях находилось более миллиона раненых) и увечий, а кроме того, в это время продолжалась та эмиграция из СССР (главным образом поляков и немцев), о которой шла речь выше и которая в целом составила 5,5 млн человек. Поэтому «предположение» В. Ф. Зимы об 1,5 млн человек, умерших от голода, не исходящее из каких-либо бесспорных данных, нуждается в тщательной проверке.
Но нет сомнения, что послевоенное состояние страны привело к множеству голодных смертей, и в этом с особенной – и горчайшей – остротой выразилось упомянутое выше противоречие между внешним – всемирным – величием победоносной страны и «ничтожеством» ее «внутренней» жизни, что, кстати сказать, было еще одной причиной той крайней засекреченности, закрытости, о которой уже не
