Пожалуй, я бы не стал говорить о памятнике нулю, если бы из моих окон не был виден первый и на московском направлении главный верстовой столб, отображающий реальное расстояние от нулевой точки. Архитектор А. Ринальди. Сооружен в 1774 году. Материал — и тут уже не возникает никаких сомнений — мрамор. Надпись, обращенная к Московскому проспекту, такова:
отъ Царского Села
22/2
отъ Москвы
673/2.
То есть двадцать две версты до Царского Села, шестьсот семьдесят три — до Москвы, а от петербургского (недавно восстановленного) «нуля» — две. Действительно, две, я проверял. Одна верста от «нуля» — это перекресток переулка Гривцова и Казанской улицы, там ничего не стоит: нелепо устанавливать верстовые столбы в черте города. Поэтому столб на левом берегу Фонтанки закономерно первый, именно здесь проходила граница Санкт-Петербурга. Следовательно, обелиск этот справедливо считать памятником числу один. От памятника нулю он отличается, как от нуля единица!
Сейчас я подумал, что нет в городе другой достопримечательности, которую бы я лицезрел столь часто. Посмотришь в окно — увидишь столб, выйдешь на улицу — вот он. Памятник единице мне, как родной. Но есть и у него своя тайна. Это тайна времени, которое показывают, а точнее, не показывают солнечные часы, установленные на южной и северной гранях обелиска.
Несомненно, в далекие времена для путешествующих солнечные часы были полезны. Однако с тех пор, как здесь появились дома, загораживающие солнце (в частности, дом, в котором я живу), и разбился сад с высокими деревьями, часы «стоят». В детстве мне все время хотелось увидеть тень, бросаемую на цифровую шкалу стрелкой-кронштейном (так называемым гномоном), но прямые солнечные лучи не проникали сюда — часы не действовали, даже когда в небе светило солнце. А вот ночью происходило что-то странное: часы оживали и… останавливались. Это свет от фонаря, висевшего над пешеходным переходом через Московский проспект, формировал нечеткую тень, с бессмысленной многозначительностью указывающую на римскую цифру V. Ложное время. Неизменное на протяжении ночи.
У Питера Гринуэя есть мозгодерный фильм «Реконструкция вертикальных предметов». Думаю, Гринуэй проявил бы интерес к нашему верстовому столбу, если бы узнал, что какая-то неведомая воля заставляет обрастать этот объект вертикальными конструкциями. Вот только на моей памяти. Сначала к нему поближе передвинули столб со светофором и тремя дорожными знаками, потом здесь появился просто столб, потом — в непосредственной близости — вертикально ориентированное сооружение для наглядной рекламы. Милицейская будка не в счет. Самый высокий объект, в полтора раза выше нашего четырехэтажного дома, появился перед саммитом «большой восьмерки» в 2006 году — иглообразная мачта с шестью мощными светильниками. В квартире у нас по ночам стало так светло, что, даже не включая свет, можно было читать газету. Мы купили темные занавески. Что касается солнечных часов, они опять прекратили «показывать». Даже ночью.
ПАМЯТНИК ТРЕХЗНАЧНОМУ ЧИСЛУ
Среди памятников, подаренных Петербургу к 300-летию, выделяется дар города Калининграда. Установлен он на углу Большой Зелениной и Лодейнопольской, в скверике, также в порядке дарения благоустроенном калининградцами (раньше здесь был небольшой пустырь с одиноким пивным ларьком). Это как бы верстовой столб, на котором по каждую сторону света указано число 782. Столько верст между нашими городами. Если бы столб этот был истинно верстовым, его бы месторасположению следовало быть соотнесенным с «памятником нулю», на Главпочтамте. А поскольку он удален от Главпочтамта более чем на три версты, самым что ни на есть случайным образом, расстояние, указанное на нем, не отвечает его истинному местоположению. Значит, этот столб не верстовой столб. Это всего лишь памятный знак «Верстовой столб», или иначе — памятник верстовому столбу. Проще (и правильнее) сказать: памятник числу 782.
Во всем мире есть только два памятника числу 782. Второй находится в Калининграде, это дар Санкт-Петербурга к 750-летию основания Кенигсберга. В 2005 году 782-дубль был торжественно открыт в Калининграде в присутствии губернатора Санкт-Петербурга.
ДРУГИЕ ПАМЯТНИКИ
Не только верстовые и квазиверстовые столбы — памятники числовым величинам. Вот еще один: гранитный «Обелиск наводнений», установленный в 1971 году у кромки набережной Мойки возле Синего моста. Обелиск уходит под воду, на нем выбита дециметровая шкала подъема воды. Уровни пяти крупнейших наводнений отмечены бронзовыми полосами. Таким образом, этот водомерный гранитный столб не что иное, как памятник подъему воды выше ординара, величине во всех смыслах математической. Помимо того, на трех гранях обелиска установлены гранитные плиты опять же с солнечными часами. Место действительно солнечное. Часы работают.
А вот этот памятник федерального значения находится на территории Пулковской обсерватории и имеет прямое отношение к истории, скажем просто, российской триангуляции. На кирпичной стеле установлена плита с надписью:
МАЛЫЙ БАЗИС
А____В
Пулковской геодезической
школы
1856–1929 гг.
Центр В
восстановлен в 1989 г.
к 150-летию открытия
Пулковской обсерватории
охраняется государством
Слева от «центра В» — кусты, справа — полянка. Памятник, надо заметить, не самый известный. И чему он тут посвящен, ответит не каждый. Это ничего, это нормально. Пусть. Снимем шляпы и постоим.
Декабрь 2007
Этой ночью случилось быть лунному затмению. Шли из гостей по Загородному проспекту. Настроение у нас было благодушнейшее. Повернули всей компанией в переулок Джамбула и вдруг потеряли Курицына.
Остановились. В скверике теплилась ночная жизнь — там бесшумно сновали какие-то тени. Двое бородатых сидели на парапете с початой бутылкой. Ночь была теплая, почти южная, не хватало только цикад. Судя по всему, здешних мало интересовало затмение. Но под помраченной луной все тут как-то выглядело немного таинственным, потусторонним.
Курицын явил себя из глубины сквера так же внезапно, как и пропал. Игра невысказанной мысли оживляла лицо писателя. Дальше тронулись — Курицын заговорил о ком-то. Вот, дескать, все ругают его, а кабы не он здесь, был бы здесь не сквер, а несуразный новодел какой-нибудь, высотное здание.
Вячеслав Курицын не просто толерантен, он по менталитету заступник.
Он говорил о памятнике Джамбулу.
Мы и забыли о памятнике Джамбулу, ночью его словно не было.
Сказанное Курицыным меня поразило. Странно, что столь простая мысль не пришла в голову мне. Мне — так много размышлявшему о предназначении памятников.
Бронзовый Джамбул — один из многих даров Санкт-Петербургу к 300-летию города, один из участников великого нашествия монументов, не на шутку встревожившего петербуржцев. Михаил Золотоносов много и подробно писал об этом уникальном историческом событии,[41] казалось бы, тут и добавить нечего. В его книге «Бронзовый век» достается и самим памятникам, и их создателям, и их покровителям, и даже иногда самим объектам увековечивания.
Оно, конечно, так, Джамбул Джабаев — классик. Со слов Джамбула записана значительная часть казахского эпоса. Верно и то, что в конце тридцатых имя его у нас нещадно эксплуатировалось. «Песнь о батыре Ежове» и ей подобные — это еще те песни. Помню, в студенческие годы меня настолько поразили необъятные стихи девяностолетнего акына, обнаруженные мною в старом номере журнала «Молодой колхозник» (1938, № 3), что я не поленился переписать их в тетрадку. От имени акына Джамбула, стараниями еще не репрессированного переводчика Константина Алтайского, раздавался — в соответствии с громким названием «Уничтожить!» — звучно рифмованный призыв к расправе над врагами народа: «…Проклясть их дела и фальшивую речь их, / Лишить их, чудовищ, имен человечьих! / Ходячие трупы, убийцы, лгуны — / Они нам грозили пожаром войны…»
Стихами о войне, а точнее, стихами, посвященными блокадному Ленинграду, имя Джамбул действительно надолго запомнилось ленинградцам. «Ленинградцы, дети мои!..» — и не столь важно, сам ли он на десятом десятке обращался так из казахских степей или же, что куда вероятнее, «переводчик» Марк Тарловский имитировал обращение (Золотоносов приводит стиховедческий анализ текста), важно другое, как это воспринималось тогда — в дни блокады. Поболее, чем событие просто литературное.
Так что пусть будет акын. Но вот место…
Памятник Джамбулу к данному месту имеет лишь то отношение, что это переулок Джамбула, а переулок Джамбула, в прошлом Лештуков, в свою очередь к историческому Джамбулу относится так же, как лунное затмение, упомянутое в начале этого очерка, к памятнику Джамбулу. Но местным жителям он, кажется, нравится (интересовался однажды). Добрый, говорят… Хорошо стоит… Никому не мешает…
