Планета корчилась в судорогах, а на ее обломках в который раз расцветало искусство архаики. На смену ему приходила геометрика. Его сметала классика. Восходил неярким северным солнцем величественный сталинский ампир. И вновь всё погружалось в пучину вторичного упрощения, гуманистической мелочности, внимания к прыщику на теле натурщицы.
Но прыщи будут позже. Свежая Страна Советов не признавала ничего личного — в ее объектив попадало только типическое. Сверхчеловечески прекрасное. Рожденное здесь и сейчас, богоравное по своим свойствам. Отсчет истории начался в октябре 17-го. Религиозный порыв замирал в религиозном экстазе "Общего дела" Николая Фёдорова. Уже задумывались космические корабли, способные перенести воскрешенных предков на пмж в иноземные колонии.
Страна, смутно ощущающая эманации космизма, не ждала Второго Пришествия. Она справедливо полагала, что Иисус, вочеловечившись, предначертал нам стать богами. Мы сами должны были воскресить наших мертвых, но до того занять опустевшие олимпийские троны.
Обнаженный Дионис поднимался к нам из царства Аида. Он нес оргиастичность, он жаждал плотской любви. Придворные условности были отринуты, над страной разносился мощный рев быка, Загрея и Зевса в одном лице. Телесная красота становилась синонимом душевного благополучия. Строительство тела шло параллельно воссозданию пространства.
Физкультура и спорт несли литургические функции. В основе этих таинств тоже лежала жертва. Ритуал предписывал убить старое тело. Отделить от него лучшую часть. Он космизировал антропологию.
Казимир Малевич в "Физкультурниках" предлагал схему, лишенную сентиментальности. Она была хороша, но безлика. Черты новой личности еще предстояло определить, прорисовать на супремумах Казимира Севериновича.
Самохвалов, Дейнека, Пахомов, Луппов... Полотна этих мастеров диктовали новую эстетику. Их модели взывали к новому эротизму. Уже осталась позади песнь абстрактного плодородия основателей русского футуризма. Эрос полыхал нестерпимым сиянием полярного льда. Ничего мещанского, ноль буржуазной расслабленности, капиталистическая деловитость переместилась в чисто мнимую область.
С полотен на нас смотрели Лупповские физкультурные парады, на нас мчались бегуны Александра Дейнеки, нас завлекала спортсменка Александра Самохвалова, растирающая разгоряченное после кросса невыносимо роскошное тело. Плакаты требовали стать физкультурниками, выстреливали в нас трофейным оружием Лени Рифеншталь. Восторг, смешанный со священным ужасом, — сам Дионис Загреос, охотник за живой дичью, преследовал нас.
Догонял и руками менад раздирал на куски. Окровавленная плоть жаждала чудесного воссоединения, но тщетно. История такова, какова есть. Поэтому тела наши реконструировались по полузабытым чертежам.
Незабвенный период с 20-х по 50-е годы умер, раздавленный и смытый потоками взбесившейся биомассы. Уже она, а не олимпийцы, диктовала условия жизни. Бронза 60-х и 70-х иронично переосмысливала марафон, чтобы утвердиться в анатомических деформациях малых пластических форм следующей эпохи. Еще не состарилась Девушка с веслом, а ее благосклонности домогались уродливые старцы. Кривобокие юноши и помыслить не могли о внимании к ним со стороны советской Пенелопы, но вместе с тем жаждали обладать ею. Не как богиней границы, живущей на поверхности воды, но принадлежащей небу, а как символом абстрактного плодородия.
Немудрено, что вокруг нее, незыблемо поддерживающей высокий градус эротического огня, они будут пресмыкаться до окончания цикла. Эта Девушка будет вечной! Ее тиражность не помешает ее подлинности, тогда как уникальность инвалидов пластики не спасет их от разложения. Не от славной смерти, нет: Дионис разрывает на части лишь красивое, ибо сам не только убивающий бог, но и убиваемая жертва.
Советское искусство за 70 лет прошло все этапы развития подобных себе институций. Его творящий субъект прошел все стадии взаимоотношений с богами. Он был их любимцем. Потом бунтарем. Божественный смех отметил растущую неприязнь к нему со стороны олимпийцев. Теперь он прозябает в богооставленности. Унылый, искалеченный, он так часто обращался к уродливому, что невольно принял на себя черты своего объекта.
Однако древний чин мистерий Диониса имел двухгодичный цикл. Один год мы прожили. Второй проживаем. Он ознаменован реваншем истинного хаоса. Нами правят кентавры. Впрочем, это не смерть. "Спорт в искусстве", кроме эстетического измерения, имеет и мобилизационное. Старые мастера призывают нас к новой кентавромахии. Мы будем упорно тренироваться. Рядом с нами будут мчаться вперед наши боевые подруги — валькирии Дейнеки, северные сестры вакханок. Мы взорвем этот мир и бросим его к ногам "Девушки в футболке" Самохвалова.
И та одарит нас благосклонностью, родив нам юную "Всадницу", чей скульптурный портрет предложила миру уже в третьем тысячелетии Екатерина Казанская.
Эта всадница станет провозвестницей рождающегося нового. Она — разделенный кентавр, побежденный хаос. И у нее есть союзники.
Он — поэт, дипломат, ученый, автор и друг "Завтра" с памятных дней октября 1993-го. Мы печатали его стихи, а вскоре он сам составил и издал сборник стихотворений двадцати русских поэтов "Россия, помни!" — о трагической и героической защите Дома Советов. На днях член Союза писателей России Андрей Яковлев отметил свой 50-летний юбилей, и мы от души поздравляем его с этой датой, шлем самые добрые пожелания и публикуем стихи поэта из книг разных лет.
ВСТУПЛЕНИЕ К СБОРНИКУ "ПРОТУБЕРАНЦЫ"
В узорных па магического танца
И в ритме, мне неведомом, но строгом,
Стихи — моей души протуберанцы —
Летят и возвращаются к истокам,
В переработчик времени — звезду.
В затмении души, на черном фоне,
Ее цветные светлые посланцы
Стихи — летучие протуберанцы —
Лишь ярче светят в солнечной короне,
И спектр моей души — весь на виду.
***
Дали сходятся с бледным небом
И струятся дымкой сквозной.
Пахнет свежевыпавшим снегом
И самой ранней весной.
И как будто всё, что случится,
Всё хорошее, что суждено,
В эту низкую дверь стучится
Или бьётся крылом в окно.
ИЗ БУНКЕРА ДОМА СОВЕТОВ
Белый снег над нашими скорбями.
Белый Дом в очнувшейся стране.
Ждем вас. Верим.
Божья Сила — с нами.
Мы — на Третьей мировой войне.
ОСТАНКИНО
Памяти Славы Журавского
Ты не узнал, кто победил.
Ты не увидел свежих могил.
А то, что было тебе суждено,
Запомнят спутник и друг.
Многим запомнить и вспомнить дано
(Время — одно
И место — одно)
Тот гадкий, совсем не такой, как в кино,
Громкий сухой звук.
НА МОТИВЫ И.А. ЕФРЕМОВА
Там тоскует по мне Андромеда,
С искалеченной белой рукой.
Иннокентий Анненский
Сквозь синее пламя далеких туч,
Сквозь ливня белую плоть,
Зелень живую нависших круч,
На которые не довелось
Взойти —
вижу — который год —
Как будто память поёт —
Эпсилон Тукана землян зовет,
Вир Норин ведет звездолет.
И снова
рвусь
туда, где друзья,
Где буду вместе с тобой —
В родную эпоху, откуда я
Грубой
вырван судьбой.
И песня звучит сквозь пламя и мрак,
И ливень, и вьюги белую взвесь, —
О том, что уж если случилось так,
