Я налил себе самогона и выпил один, пока собравшиеся звякали железными тарелками и укладывали себе хлебца и лука к шашлыку, который уже был на подходе, отекал мягко и томительно.
Я отчетливо слышал запах конуры.
К забору подбежала собака, принюхалась и неожиданно залаяла на нас.
«Совсем, что ли, сдурели, мать вашу, людоеды», - примерно так я перевел себе ее лай.
- Кыш! - сказали взвизгнувшие и вздрогнувшие девушки.
- Кыш! - повторил в тон им тонким голосом братик и запустил через забор увесистым камнем.
Собака в ужасе присела, а затем резво убежала рассказывать собратьям, какой тут беспредел творится: дикари понаехали, ничего святого.
- Ну что, - сказал Дубчик, - шашлык готов!
Он ссадил с себя и на минутку оставил девушек, присел к огню, не переставая, впрочем, иногда коситься в сторону новых подруг, будто пугаясь, что их унесет сквозняком или всех разом присвоит братик.
Но девушки сидели твердо и смотрели вожделеюще в огонь. В огне потрескивало мясо, темное и с виду крепкое настолько, что происхожденье его было очевидным.
- Я не буду это есть, - повторил я сквозь зубы, присев напротив Дубчика.
- Только попробуй, - с угрозой ответил Дубчик.
- Даже пробовать не буду, - ответил я.
Дубчик поднял вверх шампур, принюхался и сообщил:
- Знатный зверь.
Неподалеку от дома раздался печальный собачий вой.
- Если она не заткнется, шашлык у нас будет каждый день, - сказал негромко Дубчик и начал раскладывать куски по тарелкам. Мне тоже положил, сволочь.
Вой не смолкал.
- Чего она? - удивились девчонки. - Может, она бешеная?
- А может, в этой деревне все собаки бешеные? - спросил я, злорадно глядя на Дубчика, но было уже поздно. Не дождавшись парней, наши гостьи вцепились крепкими зубками в паленые мяса, держа в уверенных руках шампура.
- Э! Э! Э! - возмутился братик. - А чокнуться? А за знакомство?
Чокнулись. Жахнули. Занюхали лучком. Познакомились, наконец-то.
Вой прекратился.
«Наверное, умерла от разрыва сердца, - подумал я мрачно о собаке. - Или, тихо матерясь и роняя скупые собачьи слезы, ладит себе петлю…»
Я спьянился быстрее всех, потому что закусывал только луком, и сам уже пах, как луковица.
- Эх вы, живодеры! - восклицал я иногда, поднимая стакан с мутной самогонкой. - Загубили Лялю!
В гости к нам прибежали еще два пса и наблюдали нас в прощелья забора.
- Простите нас, милые! - взывал я. - Простите, родные! Хотите, съешьте мою руку! Хотите?
Я понес им свою руку, вытянув ее навстречу, как неживую.
- Сьешьте! - просил я. - Око за око. Глаз за глаз. Лапа за лапу.
- А хвоста у тебя нет, между прочим, - сказал братик и вернул меня к столу.
Сам он, в отличие от Дубчика, ел мало. Но он вообще весьма умеренно питался всегда, без жадности.
Когда, под вечер, вернулся хозяин дома, мясо уже было съедено и костер догорал. Дубчик мял своих девушек, я грустно смотрел в огонь, братик курил одну на двоих со своей ласковой и смешливой подружайкой.
- Ну что, пришла пора решать вопрос с ночлегом! - объявил братик.
Девушки молчали, переглядываясь и облизываясь иногда. Я смотрел на них с отвращением. Одна из них поглядывала на меня с интересом.
- Ты почему ничего не ел? - спросила она меня, улучив момент и сбежав от Дубчика.
Дубчик делал мне грозные знаки лицом, но в плывущей весенней полутьме я уже ничего не различал.
Не в силах вымолвить и слова, я кривил лицо и жевал губы.
- Тебе плохо? - спросила она, сама путаясь в слогах и буквах, и горячей рукой погладила меня по голове.
- Так где ж мы, девушки, ночуем? - еще раз громко спросил братик. Хозяин дома явно не пустил бы нас такой компанией к себе на лежанки.
- А пойдемте к нам? - предложила стоявшая рядом со мной. Горячая рука так и лежала у меня на голове, и я боролся с желанием укусить ее.
- Ты что? - откликнулась вторая, высвободившись на мгновение от Дубчика, который уже целовал ее в губы, придерживая за волосы на затылке. - Ты что? Там же вахта! Их не пустят!
- Какая вахта! - засмеялся братик. - Нет такой вахты, что мы не в силах отстоять.
Прихватив остатки самогона, пожелав хозяину спокойной ночи, мы пошли в сторону общаги. Несколько местных собак пристроились нам вслед. Тихо переступали лапами в некотором отдалении.
Девушки ругались:
- Их не пустят! Не пустят!
Оставившая Дубчика взяла меня под руку и шла рядом, стараясь попасть в ногу.
Дубчик как-то стремительно запьянел, хотя, помня о своей алкогольной слабости, весь день старался пить меньше. Его придерживала подруга, и с каждой минутой Дубчик становился все медленнее и тяжелей. Иногда он вскидывал голову и вскрикивал.
- А окна есть у вас? - спросил братик.
- На первом этаже - решетки. А мы на третьем вообще.
- А давайте им сбросим женскую одежду, - вдруг предложила моя спутница громко и радостно, так что собаки позади нас вздрогнули и чуть сдали назад. - Сбросим, и они пройдут как студентки! А?
Идея показалась разумной.
Девушки показали окно той комнаты, где жили втроем, под ним мы и остались, прислонив Дубчика к стене.
Вскоре окно загорелось, раскрылось, и под нежный девичий смех сверху упала куртка, потом юбка, потом платок.
- Дубчик, твою мать, трезвей уже! - ругался братик.
В низинке еще сохранился последний снежок, и я оттуда черпал его, грязный и крупчатый, втирал дружку в лоб. Дружок поскуливал и плевался иногда длинной слюной.
«Бешенство, - был уверен я, - бешенство началось…»
Тем временем братик переоделся, натянув юбку, с трудом влез в курточку, закрутил башку платком. Обувь, признаться, не очень подходила ему к новому прикиду, но в темноте было почти не заметно.
- Пойдем, поближе ко входу подойдем, разыграем вахтера, - предложил братик. - Вроде как ты меня провожаешь, пытаешься поцеловать, а я тебе даю пощечину и вбегаю в фойе, вся в слезах.
Я брезгливо скривился: меня и так безудержно тошнило от всего происходящего.
На приступках я все-таки приобнял братика, в ответ он нанес отличный удар в челюсть, вырубив меня на пару секунд.
- Наглец! - высоким голосом воскликнул братик, чем вернул меня из временного небытия.
Я даже успел увидеть его голые, замечательно кривые, непоправимо волосатые ноги в крепких ботинках и разноцветную короткую юбку, венчающую эту красоту, когда братик, широко раскрыв дверь, вошел в общежитие.
Спустя минуту он поспешно вернулся, и вослед ему со шваброю выбежала вахтерша.
- Поганая ты погань! - кричала она. - Бесстыжие глаза твои! Рожу хоть бы побрил свою разбойную! И целуются еще у входа! Педерасты!
Нам пришлось уйти.
- Мать моя, как они ходят в юбках, - ругался братик. - Яйца сводит от холода.
- Это ж у тебя яйца, - предположил я, - а у них нет.
Дубчик по-прежнему стоял у стены.
- Что там? - спросили сверху у нас девичьи голоса.
- Сказали, что у вас не бывает бородатых студенток, - отозвался братик, озираясь по сторонам.
- Слушай, - сказал он мне, - я вроде лесенку видел тут неподалеку. Пойдем-ка.
Лесенка действительно была обнаружена и бережно доставлена под вожделенные окна. Но хватило ее только до второго, или чуть выше, этажа.
Братик двинулся вверх первым, я держал готовую рассыпаться лестницу. На последней ступеньке он встал и воздел руки.
Приветливые наши подруги сбросили ему две, скрученные в жгуты, тряпки, братик вцепился в них и, подтягиваемый вверх, скребя ногами по стене, ввалился-таки в окно.
Засунув самогонный пузырь за пазуху, я привел под лестницу Дубчика. Трижды повторил ему, каким образом он попадет в теплую общагу к своей страстной красотке, объевшейся собачатины.
- Понял? - еще раз спросил я.
- Понял, - эхом повторил Дубчик. Потом раскрыл глаза, и на мгновение мне показалось, что он все-таки протрезвел.
Я полез вверх, братик высунулся навстречу, мы вцепились друг в друга, как навек разлучаемые, и вот уже мне улыбались розовые, пьяные, успевшие подкраситься бодрыми мазками девичьи лица.
- Дубчик! - позвал братик в окно. - Дуб!
- Иду, - сипло отозвался Дубчик спустя минуту, словно звук к нему шел с неизъяснимой высоты и наконец достиг человеческого слуха.
Он поднял ногу, приподнялся и долго стоял на первой ступеньке, привыкая к расставанию с землей.
Мы немного устали его ждать и решили выпить самогона.
Разлили по грязным чашкам, заглотили, с пяти сторон покусали одну шоколадку на всех.
Девушки, переморгнувшись, ушли якобы в туалет.
«Делить нас», - догадался я.
Мы снова выглянули в окно, Дубчик уже был на третьей ступеньке.
Когда я посмотрел вниз, меня затошнило с новой силою и едва не вырвало товарищу на голову.
- Слушай, - отпрянув от окна, сказал я братику уверенно и непреклонно, - я не могу иметь дело с женщинами, которые питались псиной.
