Чтобы не потерять нашу систему образования, мы должны создать специальную программу, по которой отправлять туда наших профессоров и преподавателей повышать квалификацию. А если ты не знаешь английский, не можешь читать и публиковаться – до свидания! Знания сегодня существуют на английском языке. Если ты на нем не читаешь и не пишешь, ты автоматически не можешь быть нормальным преподавателем. Когда другой наш академик возмущается, зачем мы должны учить английский, пусть остальные учат русский, это тоже позиция. Но она приведет к полной и окончательной деградации.
Конечно, есть другая сторона проблемы: те, кто знают английский и на что-то способны, либо вообще не пошли в преподаватели, либо уехали за границу. Значит, нужно объявлять конкурс: если ты сможешь сдать экзамены, мы отправим тебя в Гарвард за свой счет и еще стипендию дадим. Только подпиши контракт, что вернешься. Пусть человек поучится в стандартах, где никто никогда не давал взяток преподавателю. Эти стандарты, уверен, установятся у нас достаточно быстро. Нам нужно примерно 5000 таких преподавателей. Скажем, за каждого мы будем платить пусть даже 50 тысяч долларов в год. Получается 250 миллионов долларов. Это немаленькие деньги. Но в „Транснефти“ на строительстве ВСТО украли 4 миллиарда долларов. Инвестиции в знания вернутся, это нечто гораздо более ценное, чем деньги.
Хотим мы или не хотим, нравится нам это или не нет, но в гуманитарной сфере мы обязаны нечто подобное сделать. Здесь у нас провал, связанный с тем, что гуманитарные науки в Советском Союзе были идеологизированы, этот марксизм-ленинизм пустил корни везде. А потом все развалилось, оно стало не актуально и никому не нужно. Так получилось. Надо этот факт просто принять и начать что-то делать. За пять лет, я уверен, ситуацию можно изменить. Нужны государственная воля, нормальные финансы, последовательная программа. А сейчас родители тратят огромные деньги, чтобы устроить своих детей в МГУ или МГИМО, где их учат преподаватели, в профпригодности которых я сильно сомневаюсь, и где они могут стать наркоманами. Либо не стать и благополучно устроиться в Газпром. Сути это не меняет.
Самым неприятным открытием в Йеле для меня было то, что Россия, что называется, out of agenda[41]. Ее там никто не обсуждает. Вообще никто. Это очень важно понять каждому. В повестке – Бразилия, Индия, Китай, Индонезия, Корея. Есть, конечно, люди, которым это интересно, такие старенькие дедушки-кремленологи, но они уже вымирают. Никто не учит русский язык. На факультетах славистики никого нет. И это крайне печально, потому что изучают то, что интересно и потенциально может принести выгоды или проблемы. Россия выпала из числа подобных стран. Когда я участвовал в Йеле во внешнеполитических дебатах, слово „Россия“ за все время употребили раза три за два часа. И то, они скорее говорили про Советский Союз, а не про Россию. Вопросы внешней политики в Америке интересуют 1 % населения. А тех, кто из этого процента интересуются Россией, наверное, исчезающе малое число. С Россией никто не борется, с ней всем все понятно. Нам до сих пор кажется, что кто-то против нас строит козни. Это не так. Нужно отдавать себе отчет, что эта война давно проиграна. Да, у нас есть место в Совете безопасности и куча ядерных зарядов, что дает нам еще какой-то вес, но это всего лишь дань прошлому. Даже наше первое место по добыче нефти не имеет никакого значения, потому что всем понятно: что бы ни случилось с Россией, она будет продавать нефть и газ ровно так же, как и сейчас. Никого этим мы шантажировать не можем, потому что заинтересованы в своих нефти и газе больше, чем их покупатели. Без них у нас все сразу грохнется. Если мы посмотрим на времена, когда разваливался Советский Союз, мы по ВВП превосходили Китай примерно на 30 %, а сейчас отстаем в несколько раз. Для американцев абсолютно понятно, что происходит в России. Им абсолютно понятно, каким образом контролировать российские элиты: через их родственников и их деньги, размещенные в Европе, в США, в Великобритании.
Оппозиции не стоит ждать никакой помощи от заграницы по той простой причине, что их интересует только один вопрос – наличие одного конкретного и понятного человека, который бы контролировал ядерный арсенал. Им не нужно пять человек, с которыми нужно договариваться. Есть один Путин, у него куча минусов, но он стережет бомбу. Пока есть Путин, страна не развалилась, и все это ядерное и неядерное вооружение не расползлось, зенитно-ракетные комплексы лежат на складе, их все устраивает. У них, конечно, есть претензии, но в целом – лучше так. От добра добра не ищут, и неизвестно, кто там в этой России придет вместо него. Это основа американской политики в отношении России. Никто России не противостоит, она никого не интересует, причем это не потому, что они как-то хотят нас унизить, нет, мы им просто не интересны. Это очень горькое понимание, но для меня к нему было необходимо прийти.
Пока ты не поучишься полгода в Гарварде или Йеле, ты не поймешь, насколько смехотворны разговоры, что за Йелем стоит Государственный департамент. Все эти институции – они круче, чем Госдеп. Внешняя политика формируется там, а уже потом транслируется в Госдеп, а не наоборот. Йель очень ориентирован на внешнеполитическую деятельность, это центр, где формируется внешнеполитическая доктрина США. Там можно наблюдать, как взаимодействуют академическое сообщество, власть и лоббисты. Лоббисты оказывают на власть очень сильное влияние. И они не смогли бы это делать без привлечения академического и экспертного сообщества, за которым часто фактически остается решающее слово. Один раз даже я выступал в Конгрессе.
Там есть такая Хельсинская комиссия, которая с подачи Браудера[42] пытается заставить принять билль по Магнитскому. Он никому не платит взятки, а просто приезжает и проводит презентации, приглашает экспертов типа меня, чтобы все могли узнать о коррупции в России из первых уст. И они спросили – не хочешь брифинг? Это вообще довольно распространенная вещь, комиссия Конгресса проводит встречи с различными интересными людьми. Формально это называется свидетельством перед Конгрессом, что весьма почетно, ты можешь записать это себе в резюме. Но на самом деле у меня это было не как в фильмах, когда тебя конгрессмен о чем-то спрашивает, а ты ему под присягой отвечаешь. Конгрессменов на моей встрече не было. Фактически это выглядело как пресс-конференция. Я сделал презентацию, а потом мне задавали вопросы. Это был Вашингтон, где к нашей стране сохранился хоть какой-то интерес еще с прежних времен, поэтому кто-то на меня пришел. Но поскольку Россия out of agenda, то людей было немного, человек тридцать: пресса, сотрудники Конгресса.
В таких мероприятиях очень полезно поучаствовать, чтобы понять, как тупо бездействует наша власть, когда не использует подобные инструменты. В своей чудовищной конспирологии они считают, что там все решает Обама и что нужно договориться с пятью людьми, как у нас, – с Путиным, Сурковым и Сечиным. А там такого нет. Там есть куча групп влияния, которые постоянно борются. Поэтому нужно нанимать своих лоббистов, отправлять туда людей, печатать брошюры и открывать аналитические центры. И это будет совершенно легально. Чтобы мы могли на государственном уровне на это реагировать, нужно наводнить Вашингтон и властные круги нашими вполне легальными людьми. Коррупцию они, конечно, защищать не смогут, но у России есть немало интересов, которые не связаны с коррупцией и которые нужно защищать на международном уровне и именно в Америке: система ПРО, поправка Джексона-Вэника, ВТО. По большинству тем между нашими странами идет дискуссия на уровне президентов, которые встречаются раз в год. Или изредка собирается какая-нибудь комиссия Гор-Черномырдин. А ниже нет ничего, пропасть. А ведь в Америке именно там все и решается. Та же поправка Джексона-Вэника была бы давно отменена, даже американцы понимают, что она устарела. Но никто этим не занимается. Самое продвинутое, что мы сделали, – это наняли пиар-агентство Ketchum, чтобы оно продвигало Россию, Олимпиаду и тому подобное. Это один из важных элементов, но он не создает никакой системы, и с его помощью невозможно отстаивать действительно важные экономические и политические интересы.
Проблема в том, что те, кто должны принимать подобные решения, не способны этого понять в принципе. Есть Дворкович[43], который, наверное, понимает, что надо делать все по-другому, но в основном там сидят люди типа Токарева, которые почему-то считают, что всем управляет ЦРУ. А ЦРУ совсем ничем не управляет. В этой системе оно не может ничем управлять, даже если захочет. Оно – один из элементов, государственный институт. Эти люди просто не понимают, как влиять на американскую политику. Они по-прежнему считают, что Анна Чапман должна ехать и воровать секреты. Конечно, должны быть люди, которые будут воровать секреты, но это вещь прикладная. Влиять же сейчас можно наиболее эффективно именно легально. Все обсуждения военной и других доктрин проходят открыто. Или эта бесконечная песенка, что миром правит Государственный департамент, этот вашингтонский обком. Да этот несчастный Госдеп там самая забитая организация. Не могу сказать, что я много общался с американскими чиновниками, но многие из тех, с кем общался, – самые большие лоббисты российской коррупции. Именно от них ты услышишь, что ничего нельзя сделать, что государственные связи важнее. Последнее, что им интересно, – это люди, борющиеся в России с коррупцией или с властью. Я скорее опирался на какие-то нон-профит организации, академические круги, корпорации – вот это, пожалуй, наиболее важные институты, где можно рассчитывать на поддержку. А главные путинские лоббисты все сидят в Госдепе, как это ни парадоксально. Их главная повестка – это нераспространение ядерного оружия.
