Немного нашей строгой истории. В 1903 году в Совинском был голод, люди пухли и тихо мёрли, многие разбежались на заработки в город. В 1905 до деревни докатился всероссийский бунт, в Совинское приезжала казачья команда пороть бунтарей, часть деревни при этом почему-то сгорела. Говорят, поджег выпоротый «ливоционер». В 1914 забрали половину мужиков на Германскую войну. В 1918 началась Гражданская война, приходили то белые, то красные, и те и другие совинцев грабили и убивали. Начиная с этого года, выращенное зерно регулярно отбирали рабочие с винтовками в руках. В 1924 пообещали больше зерно не отбирать — объявили нэп. Начали совинцы понемногу продавать хлеб. В 1930 раскулачили тех, кто лучше всего сеял и жал — при этом снова грабили и вывозили кулаков в Сибирь вместе с семьями. В 1941 забрали уже всех мужиков, из которых почти никто не вернулся.
Сколько причин не поправлять покосившийся сруб мы насчитали лишь за 38 лет, с 1903 по 1941? Сколько раз только в связи с этими важными историческими событиями имело смысл сняться с места и бежать, сколько людей так и поступало? Сколько было еще событий не очень крупных, но для жизни чувствительных — банды, продналоги, плохие председатели? Так какая же тут, едрёны пассатижи, теплая вода? Какие насосы с обогревателями — все разбомбят, сопрут, заберут, раскулачат, а потом еще и посадят.
Есть ли другая такая деревня, похожая на нашу, в Европе? Есть — в Сербии, Македонии или Боснии. Конечно, не такая первобытно-устойчивая, климат у них теплый, но в целом похожа. И сербы похожи на нас — и нас за это любят, в то время как масса русских не догадывается о существовании сербов, их любящих.
Но больше такой деревни нигде в Европе нет, тем более нет в Америке или Австралии. В словацкой деревне, например, семьи живут столетиями на одних и тех же участках земли и дома строят в расчете на много поколений — это типично для Европы вообще.
Русские — это не кочевники-скотоводы. Русские кочуют не за кормом для овец, коней или верблюдов. Русские кочуют за праздником для души и счастьем. А праздник для русского — это выживание, жизнь как таковая. «Лишь бы не было войны!» — вечный слоган русской цивилизации, постоянно при этом с кем-то воюющей.
В своем первобытном и незамутненном искусстве выживать мы ближе всех остальных представителей белой расы находимся к пониманию сущности жизни. Благодаря этому мы всех объебем, а нас не объебет никто. Из собратьев по белой расе. С нашими желтыми братьями — китайцами, например, — всё сложнее: эти, возможно, объебут всех. Но эта гипотетическая неприятность произойдет не скоро, до этого надо еще дожить.
Снова вернемся в деревню Совинское в пятистах километрах от Москвы и ста километрах от Нижнего Новгорода. По вечерам молодежь там ходит в клуб — выпить, потанцевать, подраться. Деревенские постарше кучкуются при магазине, при озерках, на автобусных остановках, на небольшом базаре, где местные пытаются продать что-то свое дачникам. Но чаще всего совинцы собираются друг У друга в домах. Подобно тому как романские народы живут на улицах, на ступеньках перед своими домами, но в дом чужих не пускают, так русский человек входит в чужой дом, Как только ему открывают дверь, не задавая вопроса, можно войти или нет. Вопросом таким можно даже обидеть.
Там, в этих покосившихся бревенчатых домах, идет главная жизнь русской деревни: сосед приходит с бутылкой что-то обмыть, соседка — рассказать хозяйке дома о другой соседке, конечно, только самое хорошее.
Почему мы так легко пускаем друг друга и чужих в свои дома? Потому что мы странники в этом мире, у нас нет ни своего, ни чужого, у нас все временно, а постоянен только наш русский Бог и бесконечная Дорога, которую нужно понимать как наше неизменное состояние. Дорога, путь — вот главные слова для русской души.
Одичавшая в царстве телевидения и Интернета, наша молодежь уже не знает, что еще недавно в России было невозможно перед людьми и перед Богом не пустить в дом странника, бродягу-нищего, не говоря уже о просто путешествующем. Знала ли что-то подобное Европа? Если да, то очень давно.
Этот незваный гость мог не нравиться, мог оказаться хуже татарина — если он был грязен и вонюч, его посылали в сарай ночевать вместе со скотиной, но не смели гнать, не смели принять грех на душу: а вдруг этот убогий и вонючий замерзнет? Его кормили чем Бог послал. А уж если в дом постучится человек приличный, его принимали как родного и не хотели отпускать.
Еще одно наше отличие от кочевых скотоводческих народов, например, калмыков или казахов: мы кочуем в обширнейших границах нашей цивилизации, которая отличается живучей и непобедимой государственностью. Заметим, что поносить нашу государственность и жаловаться на ее слабость есть фундаментальное свойство русского сознания, которое без доктора Фрейда не объяснишь. Если наше государство — это фрейдовский Отец, то, рассуждая о его слабости, русский человек выпускает свое подсознательное из подполья и страстно желает ненавистному Отцу провалиться. Но на более глубинном этаже русского подсознания государство всегда остается и побеждает: без Отца, каков бы он ни был, нельзя. Отец начало всего.
Возможно, в мире нет другого народа, так обоснованно и свирепо ненавидящего собственное государство — но после каждой исторической катастрофы государство российское возрождается таким же сильным и суровым, каким оно было на протяжении столетий.
Вспоминается одна из излюбленных мыслей Гитлера о том, что умственно отсталые славяне в принципе не способны создать своей государственности. Неправ был фюрер, от необразованности это у него, и от заносчивости. Или оттого, что его в молодости послали воевать во Францию, а не в Россию. Если бы молодой Адольф Шикльгрубер попал на Восточный фронт, стал бы другим человеком и на Россию никогда не напал. А если бы не Бисмарк, немцы, быть может, до сих пор бы жили, как наши чеченцы, родовыми кланами. Всего полтора века назад немцы были слабы, раздроблены и бесконечно грызлись между собой, в то время как государство российское расцветало в полном блеске своей славы. А уж о том, куда сам фюрер завел немецкую государственность, лучше просто помолчать.
Если сравнивать государство российское с государством немецким, то немцы этого сравнения не выдержат, пусть у них во дворе сегодня стоит по два «мерседеса». Это их немецкое жирование — временное. Проезжая через Германию на машине, каждые десять километров наталкиваешься на огромные указатели с надписью «Ю-эс арми». Читая эти надписи, покойный фюрер страшно стыдился бы — именно он у нас заводил указатели на немецком, но таблички эти, хотя и были маленькими, как-то не прижились. А вот «Ю-эс арми» мозолит глаза немцам чуть ли не на каждом перекрестке уже больше полувека. Мне, когда я первый раз приехал в Германию, было неудобно за немцев. Могли бы попросить янки хотя бы буквы сделать поменьше на своих указателях размером с биллборд.
Какая вообще государственность может быть у народа, полвека оккупированного огромной армией янки, уничтоживших накануне оккупации многие немецкие города вместе с населением? Немцы оправдываются, мол, янки так добры и симпатичны, что буквально влюбили немцев в себя, очаровали прелестью демократии. Посмотрим, чем эта любовь кончится.
Наше государство живуче настолько, насколько буен и живуч наш инстинкт власти — инстинкт не менее основной, нежели половой или инстинкт самосохранения. Наш инстинкт власти не знает себе равных — мы просто об этом инстинкте еще слишком мало знаем, нас за последние двести лет затюкали и заплевали наши доморощенные либералы: мол, рабы мы все и холопы. Но если это так, если есть рабы, так ведь и господа должны быть! И они есть, раб и господин гармонично уживаются в душе каждого русского, и это сосуществование есть основа нашей живучести.
За советский период способность к выживанию русских людей приобрела новые качества, связанные как с особенной суровостью сталинского государства, так и с состоявшимся смешением русской и еврейской крови в наших городах. Отказать евреям в высоко развитом инстинкте выживания невозможно. В результате смешения с так же чрезвычайно живучими русскими получился гидрид, который только начинает давать миру о себе знать. Это очень крутая смесь.
Одно из уникальных качеств русской цивилизации заключается в следующем: русский человек при всей своей склонности к социальной тесноте, куче-мале обладает способностью жить и выживать в одиночку. Конечно, не каждый русский, конечно, большинство всегда жило «всем миром», но и выжить в одиночку, полагаясь только на себя, способны многие из нас. Подчеркиваю, это редчайшая способность, которую приписывают почему-то добывателям Америки, забывая о том, что в Америку эмигрантов ввозили большими кораблями, то есть группами. А вот русский мужик, которому опостылела родная сторонушка, в одиночку пробивался на Дон, на Кавказ, на Южный Урал, потом и в Сибирь. Никакого корабля, никакого общества, никаких денег, никакого оружия.
