— Боже-боже, — говорит молодая блондинка в коротком полушубке, стоящая рядом со мной, — того, що тут зараз почнеться, краще не бачити.
Цокнув каблуками, она проходит вдоль лавки, на которой сидит толстая женщина. Правую сторону ее лица перекосило. Она с усилием поджимает правый уголок рта, надеясь подтянуть опустившуюся щеку. У невидимого прохода, прочерченного дьяконом, скапливаются женщины. Есть среди них пожилые в бесформенных пальто, а есть молодые — в обтягивающих джинсах, на каблуках. Исподлобья они смотрят в мою сторону.
— Боже-боже, я б хотiла думати, що менi це здається, але чому вони всi дивляться на вас? — спрашивает меня женщина в полушубке.
Через некоторое время от группы отделяется молодая рыжая, огибает проход у самого выхода, приближается, не вынимая рук из карманов куртки, и втыкается мне в лицо острыми голубыми глазами.
— Це ще що таке? — придвинувшись плечом ко мне и тоже засунув руки в карманы, строго спрашивает блондинка.
За нами хохотком заходится перекошенная женщина. Рыжая, поглазев мне в зрачки, отходит, возвращаясь той же петлей к женщинам.
— Вони тебе знають? — настороженно спрашивает блондинка.
— Ні, — отвечаю, — я в Солонке впервые.
— Тодi чому вони дивляться?
— Ну… может, потому что я — москалька?
— Ні… — задумчиво качает она аккуратно уложенной прической. — Вони цього не знають.
От женщин отделяется еще одна делегатка и, тоже сделав петлю, идет ко мне.
— Тобi треба вийти з церкви, — строго говорит, приблизившись. — Поки ти тут, нiхто з нас не зможе до отця Василія пiдiйти.
— Почему? — спрашиваю ее.
— У тобi бic, — отвечает та. — А якщо ти не вийдеш, тодi… — грозит она, но не заканчивает.
— Тодi що? — Блондинка встает между мной и женщиной. — Ви по якому праву так размовляєте i з ким ви так размовляєте? — грозно спрашивает она, и становится ясно — ни с самой этой женщиной в полушубке, ни в ее присутствии обычно так не «розмовляють».
За моим плечом снова заходится хохотком перекошенная и тонким голосом обращается ко мне: «У тобi бiс. I поки ти тут, я до отця Василя не пiду».
Наконец, из церковных врат выходит отец Василь — тот самый поп, что сонно читал молитву. Он несет большую позолоченную чашу. Крепкие мужчины снова обступают его. Люди выстраиваются к нему неровной очередью.
— Боже iм’ям твоїм, — отец Василь подносит чашу ко рту каждого подходящего, ставит ее ему на темя, снимает, с прищуром смотрит во внутрь, рисует на лбах елейные кресты и отпускает. Очередь быстро укорачивается — прошедшие через чашу удаляются, проходя к выходу с левой стороны.
Тут к отцу Василю подходит мужчина в красном свитере из тонкого трикотажа. Из ворота выглядывает белоснежная рубашка и узел галстука. Черные редкие волосы закинуты на правую сторону, скрывая обширную лысину. Его коленки в отутюженных брюках приседают, когда головы касается чаша.
— Р‑р‑р, — оскаливается он, и в тот же момент к нему подступают мужчины и берут под локти. Он напрягается, упирается коленями в пол и лягает одного из мужчин в пах начищенной туфлей. — Р‑р‑р, — с силой разводит локти, и кажется, сейчас сбросит с себя пятерых. — Р‑р‑ра! — дергается, но мужчины плотнее группируются за его спиной.
— Скажи iм’я твоє? — наклоняется к нему, прищурив один глаз, отец Василь. Мужчина взвизгивает в ответ, зачесанные волосы слетают, открывая лысину. Он заходится высоким хохотом. Пятеро поднимают его и несут к низкому креслу, поставленному напротив белой гипсовой Марии, которая держит на ладони широколобого младенца, сидящего в неудобной позе. Мужчины с обеих сторон наваливаются на дорогие туфли, прижимают трикотажные руки к подлокотникам. Человек предпринимает несколько попыток освободиться, потом по телу его перестают ходить волны, и если бы не пальцы рук, можно было б подумать, что он успокоился. Но пальцы шевелятся, дергаются, то обнимают деревяшки подлокотников, а то отстают от них, словно именно в пальцах нашел последнее прибежище бес.
Перед отцом Василем бухается на колени девушка — из тех, что просили меня выйти. Она мелко трясет правой рукой, словно по ней сейчас дают электрический разряд.
— Не чiпай мене! — выкрикивает она. — Не бий! Вiдстань вiд мене! А‑а‑а! А‑а‑а! — визжит, сидя на коленях. — А‑ха-ха! — плачет. В голосе ее — такая великая обида, что сложно представить грех, совершенный против нее.
— Що ти зробила? — тихо спрашивает ее отец Василь.
— Чоловіка її повiсила, — плачет девушка, и ответы ее слышатся, как полученные под пыткой, но в действительности с ней ничего не происходит, кроме того, что она сидит на коленях перед священником.
— За що? За грошi її? — спрашивает тот. — Навiщо тобi цi грошi?
— Не потрiбно менi бiльше вiд неї нiчого! Нi-чо-го! Нi грошей! Нiчого! Тiльки вiдстань вiд мене!
Какое-то время сотрясаясь в глубоких, поглощающих все тело рыданиях, она жалобно смотрит в священничий прищуренный глаз. Плачет так, словно все беды мира навалились на ее худое тело. Набирает воздуха в грудь, чтобы выпустить новый всхлип, но вместо этого, вдруг звонко плюнув в лицо отца Василя, раскатисто хохочет. Тот прищуривает глаз сильнее, качает головой, усмехаясь.
— Ха-ха-ха! — басом раскатывается она. — Ти мене хотiв чiпати? — спрашивает мужским голосом. Широкая шея отца Василя напрягается. — Та я i її повiшу! — грозно предупреждает мужской бас. — Як її чоловiка, так i її!
— Врятуй рабу твою, — начинает священник, — господь мiй, на якого сподiваємося…
Двое мужчин берут девушку под руки и несут к скамейке. Она снова голосит — по-женски, жалобно. Мужчина в красном свитере, уже встав с кресла, шатаясь, идет мимо скамеек, обходя их сзади.
— А ти не пiдiйдеш до священика? — спрашивает меня блондинка.
— Нет, — отвечаю я. — Вдруг во мне действительно бес, и он опозорит меня на глазах у всех.
— Тим бiльше, що твiй бic зараз тут один хто представляє Росiю, — говорит она.
В кресло усаживают ту, которую прогнала от меня блондинка. Лягнув мужчин толстой ногой, она потом задирает ее, прижимает к животу, лает, хрипит и, наконец, заводит разговор — развязанный и томный.
— А ви ще не знаєте, хто я? — развалившись и выставив вперед бугристую грудь, спрашивает она. — Пiдi мною Янукович ходить, — смеется. — Вся влада працювала на мене! Уй-ух-ху-ху.
— А Путiн? — спрашивает один из удерживающих ее мужчин. — Путiн на тебе працюэ?
— Путiн? — басом переспрашивает она и заходится смехом, который переходит в лай.
В это время девушка в джинсах, лежавшая на скамейке, медленно спускает ногу на пол, садится, обводит церковь мутными глазами, и неожиданно совершает бросок — в мою сторону. Такой же бросок в ее сторону совершают мужчины, хватая за руки с обеих сторон.
— Курва! — вырываясь, плюется в мою сторону она. — Сука! Блядь!
— Тікай за мною в машину! — обращается к блондинке, цокая каблуками к выходу. — Ти хвора? Тобі кажу — тікай!
Девушка, снова придавленная к скамейке, рычит, скалится, выворачивает в мою сторону шею и кричит, задыхаясь: «Не хочу бачити її очі! Не хочу, щоб вона на мене дивилась! Не хочу! Хай пiде! Курва така!»
— Посмотри вокруг, — слышу у уха русские слова. Рядом со мной — рыжая. — Видишь вон ту бабку, — она показывает на старушку, безучастно сидящую на скамейке, под самыми ногами распятого Христа. — Как ты думаешь, чего она ждет? Когда служба закончится, и она сможет взять святой воды для колдовства.
Я гляжу на старуху — та в ответ поднимает на меня голову и смотрит без интереса.
— А эта девушка, — продолжает рыжая, — которая бросается на тебя, она очень добрая. Она — медсестра, моя соседка. А теперь вправо посмотри. Видишь женщину?
Я поворачиваю голову вправо и вижу женщину в сером плаще, в берете, с постным лицом. Поджав губы, она благоговейно закатывает глаза к потолку, расписанному золотыми звездами.
— По ночам она ходит на кладбище — ставит живым на могилах церковные свечи за упокой… Оглянись вокруг, — шепотом продолжает рыжая, снова заглядывая близко в мои зрачки, — и ты еще не то увидишь.
Я оглядываюсь вокруг и вижу тех же женщин, которые, рассевшись по скамейкам, по-прежнему неприветливо смотрят на меня. Вижу седоволосую ворожку, которая ждет, замерев на скамейке. Вижу отца Василя, читающего молитву над плачущей медсестрой. И вижу иконы, развешанные по бежевым стенам. На них изображены остановки, сделанные Иисусом по дороге, которую он прошел от места приговора до места казни.
Стучим в дверь церковной пристройки. Она распахивается, на пороге — отец Василь. Заходим — я и женщина в полушубке, Ирина Андреевна. Священник ставит чашу на голову сначала ей, придавливая прическу.
— Бiса немає, — произносит, заглянув в чашу, и, водружая ее на мою голову, добавляет: — Москалі забрали Крим!
