Но, быть может, наши представления о демократии были просто неверны, искусственны и абстрактны, быть может, ни особой терпимости, ни четкого правосознания им здесь вовсе не нужно? Напротив, демократия есть постоянная борьба различных сил, групп, фракций, тенденций и течений, в процессе которой правовые нормы и отношения постоянно пересматриваются, меняются. Зачем их и знать тогда, если они лишь некий временный компромисс, некое динамическое равновесие, а единственным постоянным фактором является сама эта борьба?
Что ж, пожалуй, в этом есть большая доля истины. Право бороться за свои интересы, свои принципы — наиболее существенная сторона демократии. Несправедливость, угнетение могут случиться в любом обществе, но только при демократии никто не может помешать вам с ними бороться. Пишите воззвания, расклеивайте листовки, устраивайте демонстрации, ищите единомышленников (и вы их найдете), обращайтесь в прессу (и она выделит вам место, хотя бы потому, что ее интересуют новинки), обращайтесь к знаменитым людям (и один из десяти вас поддержит), наседайте на политиков (и хоть один да включится в вашу кампанию, потому что ему нужны голоса избирателей). Весь механизм демократии оказывается на вашей стороне, помогает вам, более того, подталкивает вас шуметь и требовать. В сущности, какую бы бредовую идею вы ни отстаивали, какое бы нелепое требование ни выдвигали — результат будет примерно тот же.
Механизм демократии нейтрален, он не может работать избирательно. Для него важны лишь два обстоятельства: что у вас есть проблема и что вы требуете. Чем неразумней, скандальней ваши действия, тем лучше, а если походя вы нарушили закон — и совсем хорошо. Пусть юристы затем разбираются, кто прав, а кто виноват, — это уже их дело. При существующих настроениях во всем и всегда виновато общество, которое это тут же и признает. Ваша проблема становится общенациональной, а то и международной. Теперь с вами вообще ничего поделать нельзя — только удовлетворить ваше требование, потому что вы под защитой всемогущей паблисити. У вас масса сторонников и подражателей, а ваши идеи в общем приняты обществом. Лишь немногие «ретрограды» все еще пытаются сопротивляться, но ваши сторонники их быстро задавят, затравят и обратят в гонимых. Последние могут, конечно, вернуть свои позиции, если они столь же энергичны и предприимчивы, то есть проделав ту же кампанию.
Что ж, если вы принимаете демократию как таковую, то вы должны принять и ее эксцессы, поскольку не может при ней существовать верховный мудрец, определяющий, что крайность, а что нет. Но вот беда — чем дальше, тем громче надо кричать, чтоб тебя услышали, а кто не требует, тот вообще ничего не получает. А требовать приходится фактически друг у друга, ибо что же такое общество, как не мы сами?
Ни демонстрации, ни петиции уже не действуют — их десятки тысяч, а потому энергичное «угнетенное» меньшинство должно прибегать к более эффективным приемам, например, захвату заложников или взрыву бомб в пивных.
Я знаю, есть еще много «ретроградов», которые поморщатся при слове «заложники», а ведь этот метод уже давно стал вполне респектабельным. Практикуют его не какие-нибудь экстремисты — вполне почтенные профсоюзы держат заложниками, например, детей в английских госпиталях или десятки тысяч таких же рабочих, поехавших в отпуск во Францию. Да ведь если разобраться, почти любая крупная забастовка в наше время — это все тот же метод заложников. Путешественнику безразлично, захватили его самолет террористы или его держат бастующие воздушные контролеры: и те и другие вымогают деньги у кого-то, с кем он не имеет чести быть знакомым.
Поразительно, не правда ли, как легко «угнетенные» превращаются в «угнетателей»? Эксплуатируемые — в эксплуататоров? Как-то Арт Бухвальд написал весьма занятный фельетон о том, что при нынешних системах поощрений в промышленности труднее всего найти место белому, молодому, здоровому мужчине, не имеющему судимости или прошлых «неприятностей» с наркотиками. Никакой премии от правительства за наем такого рабочего предприниматель не получит. И это не только шутка — уже есть судебные дела о дискриминации белых. Ну а профсоюзы? Еще вчера право на их создание надо было завоевывать, сегодня же они выгоняют с работы тех, кто не хочет к ним вступать. Только-только завоевали право на забастовку — и уже тысячи рабочих в Англии жалуются своим членам парламента, что без тайного голосования они боятся выступить против очередной забастовки. О терроре политических меньшинств и добавить нечего — он вполне откровенный, часто сознательно нацеленный на уничтожение демократии.
Погодите минуточку. Это уже звучит как-то подозрительно знакомо террор меньшинства против большинства, цензура, принудительное вступление в профсоюзы, а заодно и в политические организации (голоса членов профсоюза автоматически поступают в актив соц. партии, например, в Англии и Швеции). Да ведь это наш славный Советский Союз во всей своей красе и силе. Только террористическое меньшинство захватило у нас власть в момент кризиса, а дальше — террор в масштабах страны, запуганное «молчаливое большинство», слабое, дезорганизованное сопротивление армии и опять террор. А тут еще и страна большая, да коммуникации прерваны — в одном конце не знают, что происходит в другом; разруха, голод, мятежи, грабежи — словом, полная неразбериха, при которой крутые меры центральной власти и на Западе сочтут оправданными. В общем, я убежден, что ни одна европейская демократия не пережила бы такого кризиса, какой возник в России в конце первой мировой войны.
— Но позвольте, — скажет ученый-историк, — вы забываете традиции, культуру… На Западе демократия существует сотни лет, а в России ее никогда не было.
Нет области интеллектуальных занятий более бесполезной, а то и вредной, чем история, для решения затронутых вопросов. Исторических концепций столько же, сколько историков, а вернее — столько, сколько требуется различным идеологиям для их обоснования. История — лишь огромное количество разрозненных фактов, которые при желании можно подтасовать под любую концепцию. Задним умом всякий крепок. Возникнет завтра тоталитарный режим во Франции — тут же историки все нам объяснят про французские плохие традиции. Вспомнят и Конвент с его гильотиной, и Наполеона, и Парижскую коммуну. В сущности, и демократия там возникла не так уж давно, и стабильной она практически никогда не была. Уже на нашей памяти, если бы генерал де Голль ее не ограничил, то, может, демократии у них уже и не было бы.
Словом, как на каждого человека можно написать некролог еще при жизни, так для каждой страны можно составить вполне убедительное историческое образование возникновения там тоталитаризма. Да, по сути дела, кроме разве что Англии, Голландии, Швейцарии и Скандинавии, где еще была демократия несколько столетий без перерыва? В Америке? Так там рабство отменили на два года позже, чем в России крепостное право. Притом у нас хоть отменили мирно, правительственным решением, в Америке же из-за этого несколько лет длилась гражданская война, почти полстраны было против.
С другой стороны, вот возникли молодые демократии без великих «традиций», скажем, в Японии или Германии и существуют уже более 30 лет. Вторая половина той же самой Германии — рядышком, только колючую проволоку перелезть, — так и осталась фашистской, лишь цвет сменила.
Мне кажется, мы склонны переоценивать значение традиций. Какое, скажем, влияние на формирование наших взглядов может иметь вера старшего поколения? Скорее негативное, поскольку новые поколения склонны скорее бунтовать, отталкиваться от верований своих отцов. Например, после всего, что я слышал о движении западной молодежи в 60-е годы, обо всех этих хиппи, битниках и пр., я был поражен скорее консервативным видом и настроениями теперешних студентов. Разговорившись как-то с одним пареньком у себя в колледже, выглядевшим особенно чопорно, аккуратно, одетым всегда, кроме костюма с галстуком, еще и в жилетку с цепочкой для часов, я вдруг понял, что он глубоко травмирован образом жизни своих родителей. Рассказывая об их появлении на выпускной церемонии у себя в школе, он весьма комично описывал, как прятался от этой странной пары в рваных джинсах и с нечесаными волосами, делая вид, что никакого отношения к ним не имеет. Выглядели они так, как если бы собирались подканать к нему и, небрежно хлопнув по плечу, предложить:
— Ну что, старик, курнешь с нами травки? Нечто подобное, только, может, в меньших пропорциях, произошло со всем этим поколением. В целом студенты сейчас максимально аполитичны и всерьез заняты учебой, что для западных университетов почти невероятно.
Думаю, каждое новое поколение подвергает традиции пересмотру. Единственным пределом в этой диалектике может быть разве что национальный характер, если это выражение что-нибудь еще значит в наше время. Но и с этой стороны восточно-европейцы — не более подходящий материал для тоталитаризма. Мы непокорны, с трудом усваиваем требования дисциплины, а власть у нас особым уважением никогда не пользовалась. Если бы, к примеру, требования режима в советских тюрьмах и лагерях соблюдались администрацией неукоснительно, мы вряд ли бы выжили. Скажем, в тюрьме дежурному надзирателю полагается каждые два часа пересчитывать заключенных в камере. Ночью, таким образом, он должен зажигать свет периодически, а то и открывать дверь. Разумеется, им лень, и свет просто горит всю ночь, что тоже неприятно, однако привыкнуть можно. В тюрьмах ГДР, как рассказывают, эта инструкция выполняется с чисто немецкой педантичностью, и ночь превращается в пытку для заключенных. Вообще, наша легендарная неорганизованность спасла нас от многих бед.
