Ну и еще. В мемуарах он Сталина укоряет: вот, мол, какой глупый-то — думал, что Гитлер сперва должен на одном фронте с Британией развязаться и лишь после этого воевать на втором, а фюрер не так действовал. Опять же, читаю рапорт Жукова Сталину: дескать, не знаю, как вам кажется, но Гитлер, пока с англичанами вопрос не решит, не нападет.
— Сколько всего советских людей во время Второй мировой войны погибло?
— Цифрами я не владею, и загадка это для меня колоссальная, но великий русский ученый Менделеев считал, что в 1967 году население Российской империи будет составлять триста шестьдесят миллионов человек.
— Было между тем двести пятьдесят с небольшим…
— Меньше — в пятьдесят девятом, согласно всесоюзной переписи, насчитали около двухсот девяти миллионов, а потом мусульмане чуток нарастили.
— Век истребления своих своими же…
— На момент Октябрьской революции каждый седьмой обитатель планеты проживал в Российской империи, а сейчас — каждый семьдесят четвертый или семьдесят пятый: вот так!
— Ты обладаешь самым большим в настоящее время рукописным фондом по истории Второй мировой…
— Семнадцать кубометров писем!
— Какое наиболее запоминающееся свидетельство о войне?
— Трудно сказать, потому что весь этот пласт настолько однообразен… Едва ли не в каждом письме: «Нам зачитали приказ, и мы пошли.», «Нас подняли по тревоге 12 июня, а выступили 18-го.» — и все это о про движении к границе. Сейчас я нашел письма власовцев. Сожалею, конечно, но не моя это вина, что «Ледокол» не вышел в России лет на десять, а лучше на пятнадцать раньше. Здесь, на Западе, никто его на русском публиковать не взялся, а если бы он появился тогда, я бы застал гораздо больше свидетелей — они же стремительно уходящее поколение.
«Правда о Великой Отечественной войне нелицеприятна и, если будет невзначай обнародована, разрушит последний миф»
— «Семьдесят лет в нашей стране народ не имел истории: это какая-то цепь преступлений, — пишешь ты и добавляешь: — истории великой войны не существует».
— Не существует.
— Искажена?
— Абсолютно.
— Несколько поколений советских людей воспитывались на примере двадцати восьми героев-панфиловцев, Зои Космодемьянской, Александра Матросова, Лизы Чайкиной, Николая Гастелло… Подвиги их — дай сами герои! — реальны?
— Насчет Николая Гастелло: было это или нет — не знаю, но в СССР перед войной фильм показывали — «Эскадрилья № 5» назывался. Там по сюжету наши летчики весь боезапас израсходовали. Что-то надо было предпринимать, и тогда они пошли на таран, а потом началась война, и тут же наша пропаганда о таком подвиге раструбила.
— Двадцать восемь героев-панфиловцев были?
— Вот это полная чепуха! После войны журналистов, которые тот бой описывали, вызвали в прокуратуру и спросили: были ли они у разъезда Дубосеково и откуда у них сведения про героев-панфиловцев.
Фронтовой корреспондент, который первым эту историю запустил, признался, что дальше штаба армии не выезжал — там якобы и говорили, будто что-то такое произошло (хотя штабисты это потом отрицали), а откуда взялось число двадцать восемь? Когда журналист приехал в редакцию «Красной звезды», главный редактор Ортенберг — талантливый был человек! — его спросил: «Сколько бойцов было в роте?» — «Тридцать-сорок, некомплект», — тот ответил. «Давай тридцать!», но два вроде как дрогнули, побежали сдаваться, и панфиловцы сразу их уничтожили. Редактор прикинул: «Слушай, два предателя — что-то много: одного хватит», а число двадцать восемь так и осталось. Да, рота держала немецкие танки.
— …и действительно насмерть стояла?
— Как бы не так — за тот бой командира полка сняли.
— Зоя Космодемьянская — миф?
— Нет, девушка такая была, однако деревню Петрищево после войны полностью выселили — это первое. Второе: немцев там не было, и третье: по Гаагской конвенции, тактика выжженной земли — это военное преступление, однако Сталин приказал все у дорог сжигать, чтобы немцам негде было остановиться, чтобы русской зимой, морозами их добить.
Космодемьянская совершала преступление, когда поджигала конюшню, и поймали ее свои, русские, люди. Их можно понять: если бы полыхнуло, сгорела бы вся деревня, а там женщины, дети. Диверсантку они приловили и в соседнее отдали село, где имелась немецкая комендатура. В Петрищево, повторяю, фрицев не было, то есть с точки зрения геройства — да, это самопожертвование: были истязания, труп и прочее. Зоя действительно отдала жизнь за Родину и за Сталина, однако приказ сжигать избы мирных жителей был преступный. Ну вот представь: сидит баба на печи — мужика в ополчение забрали, осталась одна с детьми малыми.
— …голодная да холодная…
— и выбора нет: или бежать на мороз, или в этом же доме сгореть.
— Александр Матросов на амбразуру вражеского дзота бросался?
— Не в курсе, однако амбразуру телом закрыть невозможно.
— Думаю, российские архивы скрывают еще много тайн, а кому-нибудь вообще эта правда нужна?
— Мне нужна — может, кому-то еще, во всяком случае, семнадцать кубометров писем (то, что до меня дошло!) свидетельствуют о том, что люди-то в ней нуждаются. Помнишь, Твардовский в начале «Василия Теркина» спрашивает, без чего прожить нельзя? — и тут же на этот вопрос отвечает:
Не прожить наверняка
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
На соломенных ногах лжи мы далеко не уйдем, понимаешь, да и правда-то на самом деле хорошая. Я говорю: хотели напасть на Гитлера, на фашиста, а вы, ребята, доказываете, что с ним целоваться желали, — вот это и впрямь плохо.
— Почему ни в СССР, ни в России честная история воины до сих пор не написана? Узнаем ли мы когда-нибудь правду о Великой Отечественной?
— Почему не написана? Потому что правда, как ни крути, нелицеприятна и, если будет невзначай обнародована, разрушит последний миф. До этого ведь как было? Провозгласили: мы к коммунизму дружно шагаем, а оказалось, идем не туда. Миф был — великий Ленин, но на поверку он оказался далеко не гигантом мысли (с великим Сталиным ситуация та же). За спиной у нас семьдесят лет сплошных ошибок и преступлений: осталась одна лишь святая страница — великая отечественная война, и один день самый лучший — 22 июня 1941 года, когда на нас напали. Кстати, сами мы на Финляндию нападали, на Афганистан.
— …на Чечню, в конце концов…
-… дана всех, поэтому рыльце у нас тоже в пушку, но признавать это не хочется.
— Оруэлл вывел формулу: «Кто управляет прошлым…»
— (Вместе.) «.тот управляет будущим.»
— «…кто управляет настоящим, тот управляет прошлым». Чем ты объясняешь негласное табу на Западе на пересмотр истории Второй мировой? Чем страшна для них правда о давно минувшей войне?
— Тем же, чем и для Советского Союза, — они преследовали всего лишь свою выгоду. Перед войной Германия раздражала и Америку, и Великобританию — для них эта страна была экономическим конкурентом, которого следовало придавить: это раз! Два — недавно всплыли документы, что за два месяца до падения Берлинской стены Маргарет Тэтчер была против объединения Германии: очень уж ей не хотелось, чтобы две части в критическую соединились массу. Даже в восемьдесят девятом году, спустя сколько лет после войны!
Сначала они пытались Версальским договором Германию задушить, а та вынырнула из-под этого жернова в новом обличье, да таком страшном, пугающем: сейчас я вас всех! Такую агрессивную силу они спали и видели задавить, особенно когда к власти пришел Гитлер, и для этого стремились использовать Советский Союз. Поэтому в их истории Гитлер — исчадие ада (кем он на самом деле и был), а к Сталину, который был таким же исчадием, вполне лояльное отношение. Просто тут интересы совпали: с одной стороны — Великобритании, США и других западных стран, а с другой — Союза. Теперь мы твердим: Сталин, мол, дурачок, танков у нас не было, Красная Армия оказалась небоеготовой, сами мы — олухи. Союзникам нравится, и немцам тоже, поэтому в Германии издание книг, которые ставят эту версию под сомнение, не пробьешь.
— Мы вспоминали Ленина, а ты в свое время писал, что он был сифилитиком…
— Ну, я это не проверял, но документы такие встречал. Консультировать Ильича приезжали западные медицинские светила, и они потом дали свои заключения о причинах заболевания его мозга — в них говорилось, что это последствия сифилиса.
«Медведев — не чучело, а человек, который согласился быть чучелом»
