"…Между тем это учреждение по-прежнему занимает одно из самых больших и знаменитых театральных зданий в центре Москвы, подчинено напрямую Министерству культуры России, называется Московским художественным театром, крупными буквами пишет на любой программке, что его основали лично К.С. Станиславский и Вл.И. Немирович-Данченко, а любое творящееся на сцене безобразие торжественно покрывает занавесом с парящей чайкой.
…Этой самодеятельности законное место в Доме культуры, а вот вместительному, хотя и не приспособленному для серьезного театра зданию на Тверском давно можно было бы найти применение. Здесь, например, на ура бы пошли новые мюзиклы. Кстати, и нынешняя дирекция, несмотря на всю духовность худрука, спокойно сдает площадку под гастроли радикальных западных музыкантов. То есть прагматические соображения горьковскому начальству не чужды.
Существование МХАТа имени Горького как театра в нынешнем его виде можно объяснить только нерешительностью и непрагматизмом культурных властей, у которых, как все помнят, хватило твердости и на Большой, и на госоркестр. И на Московскую консерваторию".
А вот и другой газетный пассаж. Это уже газета "Культура", среда, 16 января 2002 года. Тут автор Антон Красовский. Может быть, они списывали один у другого? Статья тоже называется очень оригинально: " Королевство кривых зеркал. Очередной спектакль второго МХАТа". Но здесь все пообнаженнее: дом!
"…Построенные в 1973 году по проекту академика Кубасова, все эти тысячи квадратных метров, с одной стороны, совершенно не приспособлены для драматических представлений. С другой, как точно отмечают коллеги, могли бы использоваться для красочных звонких представлений. Тут и сейчас в свободное от Дорониной время дают концерты заезжие трип-хоперы и английские антрепренеры. Так не отдать ли это здание каким-нибудь умным доходным продюсерам, чтоб ставили тут — а не у черта на куличиках — свои мюзиклы или что-то в этом роде? А МХАТ Горького закрыть. Немедленно!"
7 февраля, четверг, 31-й день отпуска. Вот мерзавцы! Еще вчера перед сном начал читать новые мемуары М.П. Лобанова. Утром отправил В.С. на диализ, а вечером она вернулась. В больнице хирурга нет, и поэтому операция откладывается, впрочем, м.б. завтра операция состоится. В.С. на месте побыть не может, каждый день мотается домой. Ей главное — создать проблему и для себя, и для окружающих. Каждый вечер я выслушиваю все больничные новости, потом политические новости, потом новости кино. Не ропщу, я это даже люблю, но уже под конец дня, когда ты, едучи с работы, предполагаешь что-то прочесть или что-то написать, сил уже никаких нет. Во всех комнатах гудит по телевизору. Тем не менее просмотрел верстку "Мыслей", Б.Л. замечательно ее вычитал и переверстал. Пришел "Труд", мой материал прошел, но все частности, естественно, убраны, все сглажено и умято. Много тех тонкостей в расположении и шрифтовке материала, которые обычный читатель не замечает, но которые создают общий тон книжки.
Вечером вице-премьер Матвиенко с энтузиазмом говорила о процентах повышения пенсии. Все денежное выражение этих процентов не больше 60 — 80 рублей. Этого не хватит даже на разовый блеск губной помады, которой вице-премьер пользуется. Все это напомнило мне армейский эпизод, когда сорок пять лет назад я пришел в армию. Кормили, в общем, без разносолов, но хорошо: рыба, какой-то гуляш на второе, на первое — щи или борщ. Но был праздник, и вот на второе дали небольшие сизые сардельки. Вещь обычная для любого штатского, для мальчика горожанина, для любого кормящегося дома офицера. И вот замполит, никогда ранее не бывавший в столовой, зашел к нам к обеду и, неестественно глядя нам в алюминиевые миски, как бы даже подмигивая и радуясь, спрашивал, ну как, дескать, обед, как Родина кормит. Во всем этом было какое-то жалкое неудобное лицемерие и отвратительное ханжество.
8 февраля, пятница, 32-й день отпуска. Еще вечером, перед сном, начал читать мемуары М.П. Лобанова во втором номере "Нашего современника" за этот год. Я помню, С.Ю. Куняев говорил о них хорошо, но спокойно, о многословии рукописи, о поправках, с которыми М.П. все же согласился. Не видел рукописи, но то, что напечатано, читал с жадностью. Удивительный писатель или удивительной души человек? Как все это плотно, с какой духовной ясностью и почти присущим римской литературе умением доводить свои рассуждения до формул. Некоторые моменты духовной жизни, рассуждения о Боге и вещах не светских потрясают своей правдивостью, искренностью и зримой наивностью правды. У мемуаров есть подзаголовок "Опыт духовной автобиографии". Сразу пометил цитаты, которые надо бы выписать. Это интеллигенция, духовная жизнь, еврейский вопрос. В моей душе он уже затих, еще раз тонкий и памятливый наблюдатель М.П. Лобанов убеждает меня в том, что он существует и обострился с удивительной силой. Стр. 177, 178, 186, 181, 190 — "Н.с." 2, 02.
В институте занимался распутыванием всех перипетий иркутского семинара. Губернатор дал деньги, 150 тысяч, перевели их в отделение СП Иркутска, но бухгалтерия Союза писателей полагает, что разделить их на 15 или 16 стипендий и выдать их — это большой труд. Я уже столько слышал песен о перегруженности бухгалтерии. Договорился уже с нашими финансистами, что будем из нашего бюджета переводить 500 рублей за каждого стипендиата, чтобы покрыть бухгалтерский тяжкий труд, но тут позвонил Румянцев: все решилось, состоялось правление и решили из этих 150 тысяч приплачивать и собственной бухгалтерии.
Была небезызвестная М., которая несколько раз начинала у нас учиться. У нее уже есть высшее образование. Вокруг нее всегда скандал и требование каких-то особых условий. Сначала она не поступила на ВЛК, но тогда еще не была членом союза. Но надо задержаться в Москве, это понятно, надо властвовать над каким-то кружком людей. Она поступает на платное отделение института. Учится первый семестр, теперь хочет учиться бесплатно. Начинала как поэт, стихи были обычные, без индивидуальной выразительности. Теперь она уже — критик. А теперь она хочет учиться на ВЛК. По ее словам, у нее уже вышли четыре книги. Для меня это не аргумент. У людей такого склада преувеличенное мнение о значении специального образования для их литературной судьбы. Если нет или в оскудении талант, никакие курсы и никакие институты не помогут.
Вечером выехал из института в ДЖ на презентацию и открытие выставки какого-то художника. Звал интеллектуально-деловой клуб. Пишу так неопределенно о художнике, потому что все по своему обыкновению перепутал, и презентация, оказалось, была вчера. Машину оставил возле фармацевтического факультета мединститута напротив. Дом журналистов потерял былую ухоженность и превратился в своеобразное торжище. Внизу два книжных развала, наверху поет какая-то группа. Слоняются разные люди. Висит объявление о каком-то заседании по поводу журналиста Пасько. Это его постоянная аудитория. И тут же я выяснил, что забыл мобильник на столе в кабинете. Разворачивать машину было негде, да и заняло бы это много времени. Я даже обрадовался, что сбросил с себя эту духовную обязаловку, всем я, оказывается, что-то должен. Днем сделали В.С. маленькую операцию, закрыли ей старую фистулу, и она ехала домой. Пишу маленькую, чужой боли не понять, сколько ей всего уже сделали за последнее время, и сколько накопилось, наверное, боли и нетерпения. Я решил до института две остановки идти пешком. Почти сразу же у Музея восточных культур встретил Толю Макарова. Сколько было надежд, как уверенно чувствовал себя он в молодости, особенно после своей повести в "Юности" о музыке на дворе. Как в Университете на факультете журналистики его возносили, а меня ругали во время какого-то обсуждения первых книг молодых. Ничего я не забыл и никакой несправедливости не забыл. Какие огромные статьи печатал он в начале перестройки. Какие были прекрасные вояжи в Нью-Йорк. Сейчас, в скромной кепочке, в курточке. Что-то пишет в газете, что-то делает на телевидении. Заговорили, что сейчас, чтобы печататься и писать, надо где-то работать. Я рассказал, как иногда наши ребята страстно выгуливают наших приехавших учиться девочек-иностранок в надежде уехать. Тут же вспомнил Г.П. о котором мне сегодня рассказала Зоя Михайловна. Я ей: через год, когда Г.П. закончит вуз, начнет поступать в аспирантуру. Он все знает, принимает лишь одну сторону литературного процесса, с холодом относится к русским писателям, внутри устало-равнодушный. Ум не поэта, а одухотворенного бухгалтера. Не будет, ответила З.М., никаких проблем. Он уедет, когда закончит вуз. Он так и сказал, я хочу жить где-нибудь на Западе, например в Англии. На это Толя Макаров тут же рассказал мне о нашем общем знакомом, писателе В.П., который недавно бросил свою еще не старую жену и ушел к очень богатой женщине, которая намного его старше. Она выглядит рядом с ним, как его мать, — это чтобы писать или чтобы жить?
