Когда после похорон отмечали девять дней, одна из приживалок нашей героини говорит Островскому: «А не считаете ли вы, что и мне что-то должно перепасть?» Тот же, человек решительный, отрезал: «Вот уж вам и нет! Вы больше других крысятничали, когда она была жива». — «Ах вот как! Тогда я знаю, куда обратиться». И обратилась. В комитете сразу же заинтересовались Островским и его наследством. Назначили — вообразите только! — посмертную психиатрическую экспертизу, которая заочно признала завещательницу сумасшедшей.
О, как характеры проявляются в такие моменты! Один полковник в отставке, Герой Советского Союза, обратился ко мне с готовностью свидетельствовать о нормальном психическом состоянии этой женщины, с которой он нередко встречался. Так на него было оказано давление на его работе: отказались отпускать его в дневное время на суд. Тогда он взял отпуск за свой счет и все равно на суд пришел…
В общем, все имущество Островского — все, до последней кровати! — арестовали и вывезли, потому как опротестовали через суд, что завещание недействительно. Я вел это дело. Оно было единственным, когда меня вызвали кое-куда и сказали: «Вы понимаете, что действуете против государства?» Я ответил: «Понимаю». На этом разговор окончился.
Выиграть это дело было совершенно невозможно. Хотя частично мы все-таки победили. Сложность заключалась в том, что приживалка-клеветница утверждала, что имеющаяся в суде опись имущества не полная, что существовало большое количество других драгоценных вещей: колец с бриллиантами, подвесок, браслетов и многого другого. Если бы этот факт был признан, Островский рисковал тем, что с него до конца дней будут взыскивать за эти якобы сокрытые вещи. Но нам удалось отбиться. Слушал дело довольно приличный человек — судья, который явно страдал сам от всей этой грязи…
Несмотря на то что суд не признал никакой вины Островского в произошедшем, его исключили из КПСС. Человек едва не потерял работу, и здоровье его было подорвано. Через некоторое время, где-то в начале 70-х, Островский заболел и умер. Когда о деле его вспоминаю, мурашки по коже бегут.
— Может, вы платили таким образом за вашу удачливость. Говорят, что большинство дел вы все-таки выигрываете.
— О чем вы? Адвокаты в нашей стране, если судились с государством, то практически всегда проигрывали. Причем без всякого прямого давления на адвоката. Такова система. Судья олицетворяет собой государство. И не надо было тратить время на доказательство вины.
— А как же презумпция невиновности?
— Да бросьте вы, это лишь красивые слова в наших условиях… Но, как я понимаю, вы перешли на уголовные дела. Задача адвоката по этим делам достаточно сложна. Если обвиняемый говорит о своей невиновности, то адвокат не должен позволить себе даже мысли допустить, что это не так. Не может же адвокат на самом деле быть уверенным, что его подзащитный, скажем, убийца или насильник, а все равно доказывать его невиновность. Это было бы безнравственно и психологически очень сложно. С другой стороны, я не могу быть убежденным в его невиновности только на основании его слов. В этом случае я должен быть только убежден в сомнительности обвинений, которые выдвигаются против моих подзащитных. Обратите внимание на формулировку: убежден в сомнительности. Вот мое адвокатское кредо. Долг человеческий должен совпадать у адвоката с долгом профессиональным, иначе грош нам цена.
— А какое дело осталось для вас самым, если можно так сказать, болезненным?
— Занозой во мне живет дело Ивинской. Ведь я проиграл его, что, увы, можно было предвидеть. Опять шел, формально говоря, против интересов государства. Против ФСБ. Они хотели все забрать, ведь речь шла о миллионах…
Ольга Ивинская была возлюбленной Бориса Пастернака, литературным секретарем и его музой. Их связывали четырнадцать лет самых близких отношений. Это она стала прототипом Лары в «Докторе Живаго». Ей поэт посвятил многие свои поздние произведения, в том числе и цикл гениальных «Стихотворений Юрия Живаго». Ивинской и ее детям Пастернак подарил рукопись своей последней работы «Слепая красавица». Им же поэт завещал и часть авторских гонораров, которые он не смог получить, за заграничные издания «Доктора Живаго». Эти деньги явились причиной повторного ареста Ольги Всеволодовны вместе с дочерью Ириной и их ссылки в политический женский лагерь под Тайшетом. Ивинскую дважды судили. Когда во второй раз посадили, все пастернаковские архивы у нее отобрали. В том числе и стихи, которые Борис Леонидович лично ей посвящал и дарил.
Циничнейшая история! Вообразите себе, по поводу этих стихотворений меня спрашивают в суде: «А где договор дарения?» То есть Пастернак должен был прежде, чем посвятить любимой стихи, оформить у нотариуса договор дарения… Мрак какой-то! Короче говоря, ничего Ивинской не вернули. Ни строчки. И я до сих пор болею этим.
— И все-таки гигантский разброс у вас, Генрих Павлович: то вы защищаете интересы Сахарова и Ивинской, то коммуниста-ленинца Лукьянова, причастного к заговору ГКЧП, то вора в законе...
— До сих пор не могу понять, как таким же образом, что и вы, могут рассуждать интеллигентные, демократически настроенные люди. Вот обратился ко мне за помощью Анатолий Лукьянов, последний председатель Верховного Совета СССР, которого зачислили в путчисты. Он имел право на защиту, как и любой другой гражданин. Да и не знал никто, виноват ли он. И в чем его обвиняли? В измене Родине. Что за бред! Родина и власть — разве это одно и то же? Если вы, исходя из вашего представления о «любви к Отечеству», будете ругать Путина или, скажем, Медведева, то что — вы изменник Родины? Члены ГКЧП не предлагали разрушить страну, закрыть ее или превратить Россию в доминион какой-нибудь Англии. Нет, они во имя России — правильно ли они понимали интересы России, другой вопрос — хотели бороться с властью, которая уже существовала.
— И тем не менее Анатолия Лукьянова не оправдали?
— Да, Анатолия Ивановича амнистировали, как и всех остальных обвиняемых по делу ГКЧП. Не согласился на амнистию только Валентин Варенников, которого в двух инстанциях оправдали. Мы с Лукьяновым долго обсуждали, стоит ли ему соглашаться на признание амнистии. Дело в том, что он несколько раз лежал в больнице. У него слабое здоровье. Хотя когда он вышел из тюрьмы, стал депутатом и долго в политике оставался. Но одно дело — жить на свободе возле жены, которая за тобой ухаживает, совсем другое — на нарах. У Лукьянова были инсульты. И тогда он мне сказал: «Если продолжать бороться, могу не выжить. Черт с ним, пусть будет амнистия!..»
Лукьянов вообще человек образованный, разносторонний. В какой-то момент нашего появления у него в тюрьме (помимо меня Анатолия Ивановича защищал Александр Гофштейн) приведенный конвоем Лукьянов говорит: «Я написал стихи». Прочел несколько стихотворений. Потом это сделалось традицией: мы приходили в «Матросскую тишину», а Лукьянов читал нам новые стихи. Потом он стал писать сонеты. Закончил целым «Венком сонетов». Причем делал он это умело, с пониманием специфики и тонкостей стихосложения… Мы были первыми слушателями его стихов. Позднее они вошли в сборник, подписанный псевдонимом Осенев.
— Вернемся к августу 91-го. Где вас застал путч?
— В Америке, где я был вместе с дочерью. Вместе с моим коллегой и соратником по Союзу адвокатов СССР Петром Баренбоймом мы написали обращение к иностранным юристам: «Обращаемся к вам с призывом поднять голос протеста против незаконной попытки военно-партийной хунты захватить власть и разрушить складывающуюся демократическую конституционную систему…» Вернулся в Москву, когда еще баррикады стояли, и не знал, что со мной будет. Морально был готов ко всему, вплоть до ареста.
— А вас самого в политику не тянули?
— Было, один раз. Когда создали Союз адвокатов, меня выдвинули кандидатом в депутаты. Я поварился немного в этом котле и понял — не мое. На Западе чуть ли не сорок процентов политиков юристы по профессии, а у нас пока что мало. Хотя вот Андрюша Макаров стал, с моей точки зрения, серьезным парламентарием… Я — вице-президент международных профессиональных союзов. Их два: Международный союз юристов и Международный союз (содружество) адвокатов. В первый союз входят адвокаты всех стран мира, и его центр — Страсбург. Второй союз — это правопреемник Союза юристов СССР, это адвокаты стран СНГ. Участия в работе этих организаций мне вполне хватало для успокоения моего политического темперамента.
Кирилл Привалов
Палата выживания / Общество и наука / Здоровье
