Он так разволновался, что начисто забыл, к чему именно готовил себя в реакционном Киеве. К тому же прорванный рукав никак не отпускал непослушную руку. Запутавшись, он все еще стоял перед вешалкой и сражался с пуговицами.
Маленький, весь какой-то копченый от табака Володарский рассматривал гостя со сдержанным любопытством.
Кое- как отправив пальто на крючок, Лева развернулся и скороговоркой понесся:
- Дело в том, что я, вдохновляясь примером великого…
Договорить ему не дали.
- Откуда же вы такой приехали? - строго спросил Володарский. Голос у него был сорван.
Лева осекся и медленно опустил руки, которые начали было помогать его торжественной фразе.
- Из Нью-Йорка, - ответил он и покраснел.
- Ах вот оно что, - криво улыбаясь, зашептал Володарский. - Ну а там, конечно же, Лоуэр Ист-Сайд?
Глаза его светились чем-то насмешливым и предательским.
- Да, сэр, - едва не выпалил Лева, только в последнюю секунду опомнившись.
Бесцеремонно разглядывавший чужака революционер был ужасно похож на полицейского, какие, бывало, останавливали его при входе в метро. Им нужно было дать хотя бы полдоллара, но именно столько у него всегда при себе и не оказывалось. Леве казалось, что еще одно слово - и Володарский примется обшаривать его карманы. Но вместо этого тот ушел куда-то в дальний конец кабинета, а когда вернулся, вручил Леве какую-то сложенную вчетверо желтую бумагу, и уже совсем другим, бесцветным, намекающим на чрезвычайную занятость голосом выговорил:
- Поезжайте в Москву. Самое подходящее для вас место.
На перроне Лева то и дело оскальзывался на шелухе и скользких давнишних газетах, от которых отчаянно несло рыбой; при выходе на площадь чуть не угодил в огромную лужу - то-то прохожие, впервые с тех пор, как он покинул пароход, услужливо расступились и пропустили его; наконец, при попытке спросить дорогу спасся тем только, что вовремя попятился - и удержал равновесие.
Неизвестно, почему его мирный вопрос - как попасть на Тверскую улицу? - показался оскорбительным этому бородатому в съехавшей набок фуражке, но отвечать фуражка не стала и нехорошо посмотрела на Леву.
- Откудова будешь, земляк?
- Из Нью-Йорка, - весело ответил он, как-то не задумавшись над полузабытым словом «земляк», а также и над тем, что назвать его так мог только тот, кто знал его происхождение, и потому уже не стал бы им интересоваться.
Если б не те поспешные два шага, сильнейший толчок в грудь опрокинул бы его на спину.
И все- таки Москва ему нравилась.
Косовато прилепленные друг к другу дома без единой пожарной лестницы, пустые, как сметенные после ужина скатерти, улицы, одинокие грузовики, внутри которых кто-то громко смеялся и пел, весенние мокрые мостовые и низкие деревянные заборы, за которыми угадывалась очертания скамеек и стелилось белье. Мягко говоря, это был не Лоуэр Ист-Сайд. Какое счастье.
Еще издалека увидав на площади каменного генерала с саблей, а вокруг него - сразу несколько митингов и неразборчивых одновременных речей, Лева понял, что попал, куда ему требовалось. На входе в Московский Совет потребовали пропуск - та самая, вчетверо сложенная желтая бумага от Володарского не подействовала сразу, пришлось ожидать. Посовещавшись с кем-то неслышимым, охрана его пропустила.
Здешний дежурный революционер, к которому его направили, оказался стариком профессорского вида с седыми кудрями, только уж очень замызганным и помятым для того, чтобы сравнивать его с теми высокомерными докторами философии, которые совсем недавно отказались принять Леву в университет.
Он и не подозревал о том, что революционеры бывают такими старыми. Почему Шатов не говорил ему об этом? Быть может, перед ним заслуженный ветеран партии?
- Изящную словесность любите? - спросил ветеран, указав на Августа Бебеля в кармане пальто.
Лева застенчиво улыбнулся.
- И откуда же вы к нам прибыли? - участливо спросил этот мнимый профессор, до того тщательно изучивший выданную в Петрограде бумагу и даже зачем-то помусоливший ее с обеих сторон, предварительно послюнив палец.
Лева не знал, как лучше ответить, и пытался благоразумно молчать, теребя края пальто.
Профессор заглянул ему в лицо и нахмурился.
- Из Петрограда, - наконец выдавил Лева. - А прежде этого - с Лоуэр Ист-Сайда, если вы знаете, где это, - осторожно добавил он.
Пожилой революционер как будто бы и ждал такого ответа, и тотчас же принял вид самый счастливый.
- Не имею счастья знать, - забормотал он, снова мусоля бумагу, - в любом случае, вам требуется как можно скорее оформить все документы, и приступить, приступить… - тут он замолк, вопросительно глядя на Леву.
Тот понял, что от него ждут объяснений - как именно он хотел бы пригодиться революции, потому что в желтой бумаге об этом ничего не было сказано. Он выдохнул, припомнил точные слова и начал:
- Вдохновляясь примером великого классового…
- Как же я мог забыть! - ворвался в течение его речи профессор, радостно крича ему в ухо. - Ведь только сегодня обсуждалось неотложное дело, и как раз оно подходит для вас! - мелко семеня, он выбежал из комнаты, и привел за собой двух других стариков, тоже облезлых и мусорных, такие обычно просили милостыню у синагоги на Элдридж-стрит. Профессор принялся рассказывать им о чем-то, то и дело указывая рукой на Леву, растерянного, так и оставшегося стоять столбом.
Оказалось, что в Москве имеется зоосад. В зоосаде проживает лев, которому требуется регулярное питание. Григорий Евсеевич Зиновьев в одном из своих недавних выступлений вроде бы говорил о том, что кормить зверей нужно буржуазией, но буржуев пока не присылали, и потому кто-то должен вести учет и контроль говядины, еженедельно прибывающей для льва в вагоне-леднике на Николаевский вокзал. Мясо везут из Вышнего Волочка. Почему? Таково распоряжение. От Левы требовалось каждую пятницу отправлять на место заготовки провизии специальных курьеров - будете брать кого-нибудь из свободных у нас в Моссовете, - а затем, уже во вторник, встречать вагон и следить за тем, чтобы ценный груз был доставлен по адресу, на Пресню. Но разве там, в этом Высшем Волочке - Вышнем! - простите, там, в этом Вышнем Волочке, они не знают сами, без курьера, сколько мяса отправлять, и куда? Таково распоряжение.
- Работа, сами понимаете, скучная, зато полезная, революционная! - сообщил ему сияющий от счастья профессор. - А теперь мы вас определим по месту жительства. Не хотите ли - и тут он заглянул в лежавшую перед ним толстую черную книгу - Третий Дом Советов, на Божедомке? Чудесное место, практически коммуна, будете жить сообща с руководителями нашего пролетариата, по три человека в комнате, конечно, но зато пайки, дрова… - и он даже причмокнул от удовольствия.
Всю прошлую осень, пытаясь как-нибудь убежать из квартиры, населенной бывшими польскими коммивояжерами, Лева мечтал о том, как будет жить и работать с настоящим пролетариатом. Но теперь, неожиданно для себя, он заколебался. Герои его грез почему-то представились ему в виде того бородатого, на вокзале.
- А нельзя ли мне что-нибудь…
- Можно! Раз не хотите Третий Дом Советов - пожалуйста, вселим вас в частный дом, по уплотнению. У нас остались неохваченные трудовым элементом хозяева, вот мы к ним вас и устроим. Главное, про зоосад не забудьте! - и, по-прежнему довольный, старик выпроводил Леву из комнаты, поручив его одному из своих облезлых товарищей.
Найти предназначенный Леве для заселения дом по Оружейному переулку оказалось несложно - от Моссовета вверх, и снова вверх, и направо. Но он все равно озирался с тревогой - теперь Москва казалась ему уже не только заманчивой и уютно-спокойной, но и таившей в себе подозрительные, опасные сюрпризы - как будто бы из любых ворот на него мог выскочить лев с разрешительной бумагой и сожрать его вместо тех пятнадцати, как объяснили старики, фунтов мяса, которые полагались хищнику ежедневно.
- Все-таки Москва - чужой город, - думал Лева, медленно сворачивая с Тверской улицы в Оружейный, находя по правой стороне нужный номер, проходя за калитку, пробираясь через сад к дверям. - И кто такие эти хозяева, если они - нетрудовой элемент? Реакционеры? Бывшие полицейские? Кто бы ни были, а мне будет неловко, что я вынужден жить у них перед носом.
Но он ошибся.
Хозяина дома не было. Рыжая девушка, открывшая ему, едва взглянула на него, пока он топтался на пороге. В ней не было совершенно ничего реакционного, если не считать иссиня-черного, почти траурного платья. От уплотнительных бумаг она отмахнулась, явно заранее зная о неизбежности его появления.
Дом был похож на шкаф.
Пузатый, деревянный, растущий сразу во все стороны окнами, форточками и надстройками, внутри он должен был оказаться забитым догнивающими вещами, и повсюду обязана была летать моль. Предчувствие - всегда полуправда: узкая, хрупкая лестница, пыльная до того, что хотелось чихать, действительно отдавала шкафом, но избытка вещей Лева не замечал. Напротив, кое-где, в темных пластах пыли, виднелись светлые, геометрические пятна от недавно убранной мебели.
