А тому, что Господь может сохранить люди Своя в самых безнадежных ситуациях, есть убедительные примеры. Один из наших прихожан, кадровый офицер, прослуживший на ракетном подводном крейсере стратегического назначения Северного флота достаточное время, рассказывал, что еще в советские времена его корабль попадал в аварийные ситуации, каждая из которых могла привести к гибели. Перечислю их.
Первая. При скоростных испытаниях в подводном положении, на полной скорости в 25 узлов (более 45 км/ч) из-за навигационной ошибки огромный атомоход (длина более 150 м) в лобовую врезается в скалу. Жертв нет. Корабль своим ходом возвращается в базу.
Вторая. Во время плавания подо льдом из-за ошибки оператора продута носовая группа цистерн главного балласта. Корабль с большим дифферентом устремляется вверх и вместо того, чтобы разбиться об лед, попадает в случайную полынью, разбив, впрочем, ограждение рубки об отдельно плавающую льдину.
Третья. При возвращении с боевой службы подводный ракетоносец попадает в рыболовный трал. Трал изорван в клочья. Жертв нет. Корабль цел. Рыбаки, к счастью, тоже.
Четвертая. При учебной ракетной стрельбе из надводного положения баллистическая межконтинентальная ракета из-за отказа двигателя падает с тридцатиметровой высоты обратно на подводную лодку и взрывается. Корабль, хотя и сильно обгорел и изъеден окислителем, но цел. Жертв нет.
Любой подводник, как западный, так и наш, скажет, что одной из этих аварийных ситуаций хватит, чтобы отправить подводный крейсер со всем экипажем в небытие.
Справедливости ради следует сказать, что такого набора тяжелейших аварийных ситуаций со столь счастливым исходом ни у одной подводной лодки в мире больше нет.
Бог хранил русских моряков, несмотря на то что никто никаких кощунственных молебнов вокруг корабля с ядерными ракетами не служил и никакой водой (даже из "Святого источника с натуральным вкусом лимона") не кропил. Значит, этот корабль действительно охранял своими боеголовками мир на Земле, поддерживая необходимый баланс сил, а служба моряков была богоугодна. А теперь и молебны служатся, и корабли гибнут, одни в море, а другие у причалов.
Кое-кто может возразить, что и в прежние времена гибли подводные лодки. Это несерьезное возражение. В восьмидесятых годах, времени наибольшего усиления советского подводного флота, в море погибло три лодки, причем суммарное количество жертв во всех трех катастрофах было меньше, чем на «Курске». Но тогда у Советского Союза было несколько сотен подводных лодок. Каждая лодка совершала каждый год, как правило, одну-две боевых службы, а также несколько учебных выходов в море. У среднего подводника вероятность попасть на выходе в море на гибнущую лодку была примерно такая же, как у нынешнего среднего русского вероятность погибнуть в этом году в автомобильной катастрофе. Сейчас же и количество лодок, и количество выходов в море на них стремится к нулю, чего не скажешь об аварийности.
Бог есть. Он по милосердию Своему терпит очень многое, даже безумное безбожие и язычество, терпеливо ожидая обращения и покаяния. Чего Он не терпит, так это корыстной игры в веру, манипулирования высшими символами и смыслами.
Тому в истории есть много примеров. Бог терпел все преступления константинопольских царей, пока Византия была опорой Православия. Второй Рим пал, когда его властители из политических соображений стали торговать верой. Хочется посоветовать невежественным властителям: не переходите запретную черту, целЕй будете.
А людей, не находящихся у власти, но искренне болеющих за народ и борющихся, как им кажется, за его благо, хочется спросить: помимо экономических и политических программ есть ли у вас нематериальные символы и смыслы, которые вы можете предъявить Богу и народу? Эти смыслы и символы должны быть очень ценными, а ценность, как известно, определяется отнюдь не потребительскими качествами, а ценой, которую люди готовы заплатить.
Лев Игошев “ВСЯ ПРОРОЧЕСТВА СОВЕРШАЮТСЯ…” (Старообрядческий духовный стих)
Если мы рассмотрим с литературной точки зрения Россию XVIII — первой половины XIX веков, попытаемся установить, чем же жила Россия читающая в то время, от чего сходила с ума, чем восторгалась, над чем проливала слезы — ответ будет один: СТИХИ. Грамотная Россия в эту пору просто-таки обожала стихи. Культура стихотворства наконец-то пришла на Русь — в убогом, изуродованном виде, ориентированном не на русский, а на польский язык, с его постоянным ударением, а отсюда — женскими окончаниями, да еще и с худшими чертами провинциализма — но все же ПРИШЛА. И русские люди сразу почувствовали в стихах нечто свое. Византийские стихи — «стихиры» и прочие метризованные песнопения — не казались на Руси стихами, а разве что разделенной зачем-то на строчки прозой. Во-первых, византийские церковные песнопения были написаны на классическом греческом языке, а главное — по классическим стихотворным нормам — то есть основой их размеренности было чередование долгих и кратких слогов, а отнюдь не ударений. Но именно в то время, когда Русь принимала Христианство как государственную религию — в X–XI веках — сами византийцы отошли от своей прежней традиции. Забылись древние нормы произношения — и лишь немногие знатоки могли чисто теоретически сказать, почему это — стихотворение, а не рубленная на строчки проза. Естественно, что передать это очень абстрагированное знание русским людям, да еще и сообразуясь с особенностями русского языка, было для византийцев, мягко говоря, проблематично. В итоге — русские люди долгое время так и не понимали, что же такое стихотворение.
Не понимали — но творили. Народ пел свои песни, в которых, сквозь всевозможные «ох-да», "ну", «вот» и «ой» и прочее все же видна метрическая упорядоченность или хотя бы тяготение к ней. Сказывались былины с их обязательной трехударной концовкой. Пелись духовные стихи — тоже со стремлением к упорядоченности. Русский народ тянулся к поэзии, которой не могла его научить Византия. И когда поэзия наконец-то была обретена — увлечение ею немного походило на неистовство. И.С. Тургенев еще застал типы старых образованных людей из народа, людей со здравым, трезвым, практичным умом, которые все-таки питали огромное пристрастие к стихам — и могли к месту и не к месту вдруг щегольнуть стихом из скверного перевода Поупа:
Любезный Болингброк, гордыня в нас одна
Всех заблуждений сих неистовых вина.
Могли ли к этому увлечению, к этой мании не склониться и старообрядцы, высоко державшие знамя массовой грамотности?
Уже в начале XVIII века, на знаменитом Выге, начали складываться духовные стихи силлабического строя в честь своих "отцов и учителей". Некоторые из них были распеты, и их мелодии записаны крюками. Но для первых трех четвертей XVIII века записи стихов представляют все же нечастое явление. Уже с рубежа третьей-четвертой четверти, да, появляются сборники духовных стихов, подчас с крюковыми мелодиями. Что же эти стихи собой представляют?
К сожалению, собственно памятников старообрядческой поэзии среди них мало. Про выговские стихи мы уже говорили — но они не слишком часто встречаются в сборниках. Преобладают же всевозможные тексты кантов — внецерковных духовных песен Западной и Юго-Западной Руси. По большей части тексты кантов представляют собой переложения на силлабический стих канонических стихир со всевозможными риторическими украшениями в духе наиболее провинциальных польских иезуитских школ. Таков был репертуар кантов в России того времени — и он отразился в старообрядчестве. Иногда встречаются записи некоторых духовных стихотворений Ломоносова и его последователей; это только показывает увлеченность старообрядчества того времени стихами. Крайне редко но все же встречаются записи старых фольклорных духовных стихов, и мы должны быть благодарны старообрядцам, ибо никто, кроме них, не записывал эти фольклорные стихи. Но это — лишь то, что старообрядчество ХРАНИЛО, а отнюдь не выражение ЕГО духа.
Разумеется, старообрядцы не только переписывали более или менее некритично стихотворения на духовные темы, подчиняясь общему настроению русского общества — массовой любви к стихам. Есть и стихи, написанные ими. И хотя эти стихи нелегко бывает выкопать из-под кучи всяких украинских виршей на стихирные темы и на польско-иезуитский лад, сиречь кантов, но поиски вознаграждаются успехом. Уже в первой половине XVIII века появляется духовный стих "По грехом нашим" с подзаголовком "Об озлоблении на кафоликов" (то есть об озлоблении врага рода людского не на католиков, конечно, а на кафолическую Православную Церковь). Сначала читаешь эти вирши, как просто несколько неуклюжие стихи человека, не вполне умеющего ни строить строчку, ни распорядиться образами, и вдруг — сквозь не слишком хорошо построенные строчки прорвется искренняя боль человека, его горестное чувство крушения русского мира. А потом, словно на крыльях одушевления, польется такая искренность, такая поэзия, какую просто не чаял встретить в XVIII веке:
