В чём ещё РНО опережает ситуацию нашего времени, – это в работе с приглашёнными дирижёрами. Прошедший сезон в оркестре был особенно богатым на «улов». С ним играли Инго Метцмахер из Берлина, Василий Петренко из Ливерпуля, уже упоминавшийся итальянец Альберто Дзедда. Приглашать мастеров уникальных статей не боятся ни администрация РНО, ни сам Михаил Плетнёв. В этом сказывается самодостаточность коллектива и его руководителя, понимающих, что количество потребляемой информации переходит в музыкантское качество только в ситуации актуального общения. Свойственные другим дирижёрам «конкурентные» опасения Плетнёву, к счастью, не знакомы.
По этой линии на фестивале должен был выступить скрипач и дирижёр Николай Цнайдер – личность столь же талантливая, сколь и радикальная. Однако из-за болезни Цнайдера сделали равновеликую замену: приехал скрипач Максим Венгеров, из-за проблем с рукой с недавних пор практикующий на дирижёрской ниве. Его выступление оказалось самым спорным. Бетховенский «Романс» Венгеров одарил роскошным звучанием своей скрипки и, увы, недостаточно умелой маэстрией. Куда более внятной была его интерпретация «Картинок с выставки» Мусоргского (в инструментовке Равеля), чей оммаж акварелисту Гартману дирижёр сбил в тугое оркестровое «масло». Смелость звука и гергиевские фортиссимо, наверное, впечатлили публику. Но что-то надсадное мешало бесспорности этого в общем-то неплохого исполнения. Самая же трепетная часть слушателей вышла с венгеровского вечера, оплакивая огрехи, допущенные дирижёром в самом дивном номере программы – Концерте для голоса с оркестром Глиэра. Однако забытое сочинение незаслуженно забытого троекратного лауреата главной музыкальной премии дореволюционной России (премии им. М.И. Глинки) отстояла своим героическим исполнением несравненная Лора Клейкомб.
Елена ЧЕРЕМНЫХ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Человек деятельного добра
Искусство
Человек деятельного добра
СОРОКОВИНЫ
Памяти А.И. Морозова
5 августа, в разгар московской жары и дыма, умер Александр Ильич Морозов – замечательный искусствовед, автор книг о русском и советском искусстве, в разное время работавший в самых заметных «гнёздах» отечественной культуры – в ГТГ, МГУ, издательстве «Галарт» (бывшем «Советском художнике»)…
Но, честно говоря, мне не хочется писать о его званиях и должностях. Он был крупной творческой личностью, к которой всё это «прилагалось», но не определяло ни его отношения к миру и людям, ни отношения к нему друзей и коллег.
Меня всегда поражали его редкостные (в особенности почему-то для России) открытость и доброжелательность. И вот тут мне хочется вспомнить несколько эпизодов личного характера. Профессия искусствоведа «штучная», работаешь в одиночку и страшно не хватает среды, творческого общения. Вот почему в середине 80-х годов передо мной встала дилемма: в какой союз вступать – писателей или художников. Публикации были и в той, и в другой сфере. Но после того как я увидела (и услышала!) людей, возглавляющих Союз художников, – я поняла: только туда!
Это была эпоха засилья чиновничьей бюрократии (она продолжается и по сей день). Но в Союзе художников был какой-то странный и удивительный островок либерализма. Эту весьма вольную атмосферу определяли люди, его возглавлявшие и входившие в бюро, – блистательные критики Александр Каменский и Анатолий Кантор, человек возрожденческой всеохватности (и стати!) Юрий Овсянников, тогда ещё совсем молодой, но поражающий зрелостью суждений Александр Якимович… Ну и, конечно, Александр Морозов, привносивший в атмосферу союза живое тепло, заинтересованность в человеческих судьбах, доброжелательное участие.
Все они были вовсе не «номенклатурные единицы» (как часто, да почти всегда, бывает!), а талантливейшие критики и искусствоведы. И это всё определяло.
Александр Морозов, тогда и сам вовсе не старый, с большим интересом и вниманием относился и к молодым художникам, и к молодым критикам. О входящих в искусство художниках он написал целую монографию («Поколение молодых. Живопись советских художников 1960–1980 годов»). Помню, с каким жадным интересом я её читала – это было ново, свежо, талантливо. Это писалось свободным человеком.
Да и новых членов секции критики и искусствоведения он привечал, относился к ним как к своим, помогал и покровительствовал. Вспоминаю, как на круглом столе об эстонском искусстве Александр Ильич, ведущий этот круглый стол, прислал мне, только-только вступившей в Союз художников, записку – не хочу ли я выступить. Я оставила это на его усмотрение. Он, нарушая все табели о рангах, дал мне слово одной из первых… (Я и в самом деле тогда много писала об эстонцах – и прозаиках, и художниках.)
С Александром Каменским и Александром Морозовым всегда можно было посоветоваться, оба были на редкость доброжелательны, готовы восхититься чужими книгами и статьями, помочь в сложной ситуации.
Опять вспоминаю реальную поддержку Саши Морозова, который на мою робкую просьбу дать мне рекомендацию для получения научного гранта (дело было в тяжёлые 90-е, когда все наши искусствоведческие издания рухнули) воскликнул: «Я тебе дам любую рекомендацию!» И как это красиво, рыцарственно, легко у него прозвучало! Как это доброжелательное восклицание украсило жизнь! (Грант я так и не получила – всё те же чиновничьи игры, а вот Морозов дал замечательную рекомендацию!)
Ему всегда можно было позвонить и попросить поучаствовать в судьбе художников, помочь с выставкой. Его отклик был незамедлителен, горяч и деятелен. Так, он деятельно участвовал в творческой судьбе Ильи и Льва Табенкиных, Марии Элькониной, Юрия Бурджеляна… Это из того, что я знаю. А сколько было всего другого, потому что Морозов был человеком не только искусства, но и деятельного добра. И эти два начала у него нераздельны…
Он горячо отстаивал свои взгляды, но готов был прислушаться и к доводам оппонента, – что у нас большая редкость. Вспоминаю, что после моей довольно резкой статьи в «ЛГ» о выставке ГТГ, посвящённой русскому импрессионизму, он, теоретик выставки, позвонив мне, начал разговор на повышенных тонах, но потом вслушался в мои доводы и со многими согласился.
В начале 90-х я помню его несколько растерянным, удивлённым, словно бы потерявшим опору в своих суждениях об искусстве под натиском «актуальщиков». Но постепенно его голос снова окреп. Он стал одним из самых серьёзных и последовательных оппонентов теории и практики «актуального искусства», не боясь, что его зачислят в консерваторы и архаисты. Его можно было увидеть на экране телевизора, в одиночестве вступающим в схватку с теми, кто шагал «в ногу».
Трудно представить его мёртвым – сколько я его помню, он всегда был живым, деятельным, горячо откликающимся на события жизни и искусства. Он был одним из столпов современного искусствознания и той, очень тонкой, практически исчезающей среды, которая это искусствознание питает.
В дни жары и задымления я порой думала, что в нашей Москве, вероятно, просто не хватает праведников, из-за которых бы высшие силы нас пожалели.
Не знаю, был ли Александр Морозов, Саша Морозов, праведником в библейском смысле. Но человеком крупным, невероятно талантливым, убеждённым и добросердечным он, безусловно, был. Утрата такой личности невосполнима.
Вера ЧАЙКОВСКАЯ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Цирк: аномальная нормальность
Искусство
Цирк: аномальная нормальность
НА МАНЕЖЕ
Частные размышления о всенародном искусстве
Коней не было. Наверное, их остановили на дальних подступах к Цирку на Цветном бульваре. Ну и ладно: не лошадок вовсе ходим мы смотреть к Никулину, а скорее, тех, кто мягко прерывает их яростный галоп.
Когда-то, будучи студентами, мы рисовали порой что-то на салфетках в кафе. Если это случалось однажды, говорили: люблю иногда зайти в кафе и... Вторичный творческий акт обозначался словом часто. Если авторучка за столиком доставалась трижды, говорили: всегда.
Исходя из этого критерия, я могу сказать, что в цирке прямо-таки вырос. Ещё бы: второй фестиваль подряд смотрю по пять представлений! И теперь могу считаться экспертом с мировым именем в области международных молодёжных фестивалей-конкурсов в Цирке на Цветном бульваре. Даром что из девяти этих встреч я пропустил семь. Не квантовая физика. А искусство для меня лично. То есть для народа.
