– Гоголь – ваш любимый автор?
– «Мёртвые души» – моя настольная книга. Я её наизусть знаю.
– А кроме Гоголя?
– Чехов. Булгаков. Для меня он – особенный автор. Отец был очень дружен с Михаилом Афанасьевичем. Я в своё время даже книгу написал об этом. Англичан люблю. Больше всего – Диккенса. В юности от «Дэвида Копперфилда» оторваться не мог.
– А к Честертону как относитесь?
– С большим уважением. У него удивительные по меткости мысли. К примеру: «Надо быть очень внимательным при выборе родителей». Каково?! Было время, когда зачитывался Хемингуэем. Гена Шпаликов наше поколение назвал «ушибленным Хемингуэем». Я недавно записал на диск «Старик и море».
– Если браться за «Дон Кихота», нужно самому отчасти быть Дон Кихотом. В вас это есть?
– Конечно. В человеке много всего понапихано. Надо только суметь выудить. Не подлаживать героя под себя, а самому влезть в его шкуру. Фильм «Дон Кихот возвращается» был моей декларацией. Я обдумывал его не один год. Ложное толкование Дон Кихота было придумано в XVIII веке французскими энциклопедистами, и с тех пор это клише так и существует. Оно не имеет ничего общего с тем, что хотел сказать Сервантес в своём романе. Им нужен был рыцарь без страха и упрёка, защитник народа, и Санчо – человек из народа, сумевший стать правителем.
– По-вашему, роман не об этом?
– Абсолютно не об этом. Дон Кихот никакой не рыцарь. Он идальго (а это не одно и то же!), который охотился на зайцев и читал рыцарские романы, ими зачитывались потом и основоположники марксизма-ленинизма. И дочитался до того, что решил: он один знает, как нужно устроить мир. Мы знаем таких донкихотов – Ленин, Че Гевара. У художника Коржева есть портрет Дон Кихота с лицом Ленина. А Санчо – простолюдин, одержимый страстью быть губернатором, то есть страстью к должностям и власти. Оба они воплощение безмерной гордыни – «я есть истина в последней инстанции». Они бродят по Европе, как призрак коммунизма. Или ты признаешь Дульсинею, или тебе каюк. Сравните: либо ты принимаешь коммунизм, либо – на Соловки. Санчо быстрее понял, что к власти непригоден, а Дон Кихот так и остался при своём заблуждении. У Сервантеса всё написано. Нужно только читать внимательно. Даже в названии Дон Кихот назван хитроумным. Но это же ирония! Заступник народа не может быть хитроумным. Энциклопедистам нужен был идеальный образ. Они в Бога не верили, значит, нужна была хоть какая-то замена.
– А почему фильм назван «Возвращение Дон Кихота»?
– Потому что он время от времени возвращается в каждого из нас. Телевизионщики любят спрашивать прохожих о том, что бы они сделали, если бы стали президентом страны. И те начинают делиться своими мыслями по отмене налогов, роспуску армии и т.д. И ведь ни один не сказал: «Ребята, да вы что, какой из меня президент!» Каждому из нас временами кажется, что мы знаем, как управлять миром. Вот это донкихотство и есть. У Сервантеса даже ещё глубже. Дон Кихот вмешивается в живое течение жизни. Он мешает людям жить, потому они его и колотят. У Сервантеса есть поэтическое воплощение этой мысли: мельницу, где мелют муку, из которой пекут хлеб, Дон Кихот называет чудовищем. Он источник жизни чудовищем называет! Вот такой заступник, за которым можно идти, ни о чём не думая. Он сам тебе скажет, кого любить, а кого – ненавидеть. Для меня эта картина была попыткой сказать правду.
– Вы говорили о соавторстве, но и в придуманных вами «Бременских музыкантах», и в «Карлсоне» есть много такого, чего в первоисточниках нет.
– Нам хотелось найти повод для радости. Вот мы его и нашли. У братьев Гримм, конечно, ничего спросить нельзя, а вот Линдгрен, которой показали нашего «Карлсона», сказала, что он получился именно таким, каким она его придумала, несмотря на расхождение с её текстом. Она как-то сломала ногу, лежала в мансарде, за окном – крыши, и думала: как хорошо было бы уметь летать. Так что это история о внутренней свободе, которая так нужна человеку в любом возрасте.
– Ваша первая публикация тоже была сказкой?
– Сказок было несколько. В «Литературной России» их всё никак не решались напечатать, опасаясь, что читатель увидит в них «ненужные подтексты». Пока мне редакторы это объясняли, в комнату вошёл человек в красном свитере. Он прислушался к разговору и сказал: «Какие ещё подтексты! Я читал, никаких там подтекстов нет. Готовьте к публикации, а я напишу предисловие». И только потом протянул мне руку и представился: Лев Кассиль.
– А больше сказок не будет?
– Не знаю.
– Время несказочное?
– Да нет, при чём тут время. Было увлечение такое. Сказка ведь близка к поэзии…
– …А стихи пишутся либо сами, либо это не стихи…
– Маршак считал, что сказки – самый трудный жанр. Только тот, кто умеет сочинить сказку, может заниматься драматургией.
– Видимо, те, кто пишет современные пьесы, сказок сочинять не могут. И, судя по всему, не смогут никогда.
– Совершенно согласен. Театр меня разочаровывает всё больше. Он перестаёт нести людям надежду, а без этого театр, да и любое искусство, существовать не может.
– А в чём вы черпаете надежду? Как вам удаётся держать удар?
– У меня характер казачий. Танки грязи не боятся. И потом, у меня тыл очень крепкий.
– Для вас семья – одна из высших ценностей в жизни. К сожалению, многие считают, что она человеку в лучшем случае совершенно не обязательна…
– Ничего, кроме сочувствия, я к этим людям не испытываю. Кто не любит свою семью, для того нет родины.
Беседу вела Виктория ПЕШКОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 5 чел. 12345
Комментарии:
О запрещающих осуждать запретное
Искусство
О запрещающих осуждать запретное
СИТУАЦИЯ
На прошлой неделе Таганский суд Москвы признал-таки организаторов выставки «Запретное искусство-2006», бывшего заведующего отдела новейших течений Третьяковской галереи Андрея Ерофеева и экс-директора Музея имени Андрея Сахарова Юрия Самодурова, виновными по ст. 282 УК РФ.
Тут бы, что называется, и закрыть тему, восприняв эту информацию – о которой сообщили решительно все российские СМИ – с чувством глубокого удовлетворения. Ведь, с одной стороны, никого – славу Богу! – не посадили и даже не отправили в колонию-поселение, на чём настаивала сторона обвинения. Лишение свободы за выставочную деятельность – это всё же неадекватно суровое наказание, как ты ни относись к заведомо провокационным «артефактам». С другой стороны, 350 тысяч руб., которые теперь на-пару должны будут выплатить Ерофеев с Самодуровым за «возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства лицом с использованием своего служебного положения», представляются в данном случае весьма и весьма резонным эквивалентом заработавшего у нас наконец подлинно правового самосознания. Фигурантам процесса (несомненно, осознававшим, на что они идут и в какие опасные игры играют) судебное решение недвусмысленно указывает, что есть границы и для постмодернизма без берегов, некоторым излишне ретивым кураторам, возможно, сумеет охладить излишний пыл, а всем прочим гражданам страны оно внятно сигнализирует: отныне можно рассчитывать на защиту от посягательств не только в физическом, но и в ментальном плане.
Ещё раз скажу: самое время внять, успокоиться и задуматься. Но не тут-то было. Довольно значительная часть нашей прессы и многие общественные и медийные фигуры из числа «прогрессистов» сразу же по оглашении приговора подняли дружную и шумную волну возмущения. В этом многоголосом хоре чувствуется, конечно, слишком плохо камуфлируемая неудовлетворённость мягкостью судебного решения (вот если б колония-поселение – тогда, конечно, можно было бы облить свои бичующие проклятых обскурантов строки горечью и злостью куда обильнее, а тут особо не развернёшься), но на орехи всем виновным в шельмовании мучеников современного искусства, равно как и скатывающемуся в пучину мрачного Средневековья обществу, достаётся сполна.
Хочется воскликнуть: уважаемые «общественные» адвокаты, отчего же вы со всем вашим более чем христианским гуманизмом не спешили вступаться ни за одного осуждённого за разжигание национальной и религиозной (в отношении всех иных конфессий) ненависти, за воинственные проявления национализма – всякого, в том числе и русского, за исповедывание фашистской идеологии?.. Ведь в этой сверхтонкой и cугубо деликатной сфере тем более не может быть никаких двойных стандартов! В отличие от области изобразительного искусства, допускающего множественность трактовок и подходов. Даже в случае такого «большого искусства», как поношение православных святынь.
