В общем, концепция спектакля такова, что созвучие времени в «Доходном месте» сегодня значит одно: Жадов, когда-то считавшийся единственной «прогрессивной личностью», больше не главный герой этой пьесы. На боевые (авангардные) позиции выдвинулись крупный чиновник, генерал Вышневский и вдова, мамаша двух девушек на выданье Фелисата Кукушкина (яркая, напористая и гротескная работа Нины Скрябковой). Все сцены с Фелисатой даны режиссером на высоком градусе актерских эмоций и смысловой сатиричности: тут все дело в изначальной «двойной морали», «тройной бухгалтерии» как самых надежных принципах жизни этой цепкой женщины. Скорее даже она, чем дядюшка Вышневский, способна дать конкретный отпор жадовскому идеализму. Именно Кукшкина будет вполне цинично учить Юлиньку и Полину «правильному обращению с мужьями», а с другой стороны рекомендовать их так: «Денег нет, но за нравственность мужья будут благодарны». Да, да ту самую, нравственность, о которой вполне усвоившая науку мамаши младшая Юлинька скажет вполне определенно — «у нас дома все обман», но ничуть не огорчается юная барышня этим обманом, а ловко выскакивает замуж за молодого «чиновника без комплексов» Белогубова (у Николая Акулова есть несколько отличных характерных жестов, которые живописуют мизерный масштаб услужливого, какого-то даже сального в общении героя). Роль Юленьки в исполнении Екатерины Петровой режиссером застроена изначально так фактурно, выпукло и гротескно, что актриса легко доносит до нас всю свою «философию» простенького мещанского семейного счастья. И она, действительно, счастлива. Муж-то оказался ей «по размеру»: все в дом тащит и на дамские прихотливые желания смотрит с чиновной услужливостью, будто и не жена перед ним, а какой-нибудь генерал из присутствия…
Тут у каждого героя есть своя правда, свой грешок и своя радость. Старый чиновник Юсов (засл. арт. Олег Емельянов) особенно хорош в паре с мадам Кукушкиной: его милая домашнесть и всепонимание — просто отменная оппозиция вдове, вечно играющей роль «нравственной мамаши» благочестивых барышень. Но есть у каждого — своя «ахиллесова пята», своя обнаженная больная точка. Богатство, практицизм, ловкость в делах генерала Вышневского (точная работа Владимира Таныгина) совершенно не приносят ему ни счастья, ни любви (холодная красавица-жена Анна Павловна — арт. Оксана Киселева — мужа своего откровенно не любит как купившего ее молодость). Мечтательная чистота и простодушная искренность Жадова, столь ценимые милой, но совершенно обычной Полиной (тонкая, эмоционально-выверенная работа Натальи Абашидзе), постепенно истончаются в жизни. Унизительная бедность разъедает все лучшее, да и что за преступление — желание хорошенькой женщины носить шляпку? Все сцены с подаренной сестрой шляпкой, которую Полина и носить-то не умеет — выполнены в острой отчаянно-театральной манере. Тут уже почти краски Салтыкова-Щедрина идут в ход.
Спектакль Вологодской драмы снова говорит с нами о том, что мы вновь и со страшной силой поддались соблазну деньгами. Островский актуален и этим. Деньги в результате определяют многое, слишком многое в человеке. И, между прочим, зал как-то единодушно вздыхал и соглашался, когда слышал со сцены слова, что муж обязан содержать жену, и что за бедность семьи отвечает глава семьи — сам муж. Все-таки наше общество в чем-то еще согласуется с Домостроем (попробовали бы это сказать какому-нибудь европейцу!)
Но все же постановщик спектакля вслед за русским драматургом выстраивает «тему денег» так, что возникает к концу спектакля сомнение в их всемогуществе: нравственная жертва Жадова (ради денег) оказалась напрасной. Дядюшка, увлекшийся мздоимством, «хватил через край» и упал с высоты чиновной пирамиды вниз (что демонстрируется ловко скользящим лифтом, встроенном в «стул-трон», и лифт этот — социальный, изредка и далеко не всех возносящий к высотам сытости и власти). Да, сегодня прежнее понимание пьесы как столкновения двух миров — мира идеалиста, неблагонадежного вольнодумца Жадова и матерого «государственника» и солидного чиновника Вышневского (а чиновный аппарат, как известно, — скелет государства) — было бы не совсем уместно (где эти вольнодумные и романтические типы?). А потому чиновники в спектакле достаточно смешны и совсем не отвратительны. Юсов так вообще по-своему обаятелен, умерен и аккуратен с его философией «и волки сыты, и овцы целы» (а для чиновника — это вообще основа идеального жизненного устройства).
Главный смысловой нерв спектакля — это не конфликт некоего честного человека Жадова (желающего жить «своим трудом») с негодяями, которые лихо берут взятки (или мечтают их брать, возносимые социальным лифтом все выше и выше), но перед нами скорее противостояние типа максималиста и «современных реалистов». Обе «стороны», в конце концов, понимают, что невозможно жить по одной, раз навсегда установленной правде. Правде человеческой, а значит всегда ограниченной социальным, психологическим, общественным. А потому и Жадова жаль, что не выстоял в своей «голой правде»; но и Вышневского жаль, потому как рухнуло у него все, и завершилось апоплексическим «ударом», и никакие деньги больше ему не подмога. В общем, все социальные порывы и темы заключены создателями спектакля в непременный каркас человеческой психологии (а некоторая нарочитость, «кукольность», механицизм мелодии, отделяющей сцены друг от друга, словно требуют от нас отстранения, ироничного понимания, что все земные страсти, доходные места, деньги не имеют никакой цены перед лицом вечности).
Программка нового спектакля Вологодского драматического театра выполнена в виде 5000-рублевой купюры. На этом денежном знаке написано: «А. Н. Островский. «Доходное место»». Так постановщик спектакля Зураб Нанобашвили сказал нам, что актуальность спектакля манифестируется им сознательно. И часы без стрелок, висящие на казенном «стуле-троне» только еще раз подчеркивают: Островский — вне времени. Островский — вечен…
Спектакль Иркутского академического драматического театра им Н.П.Охлопкова «Последний срок» по одноименной повести Валентина Распутина
«Когда искусство является отделённым от морали, когда оно оказывается деятелем социального разложения, а не социальной гармонии, то это служит признаком того, что оно внесено извне, как это было в Риме времен Сципиона», — так говорит иноземец Габриэль Тард, совсем не искусствовед, но социолог. Правду его слов мы испытали на себе. К нам «извне» было внесено тысячи тонн образчиков кислотной культуры, мы превратили свое культурное пространство в место для стока и отбросов, вместе со всем миром удешевляя собственные культурные ценности. Вот и вынуждены говорить теперь о национальной безопасности как реакции на опасность современной культуры для человека.
Вряд ли можно сказать, что этот спектакль возник «в лучший час» истории русской культуры. Вряд ли можно сказать, что сегодня легко быть понятыми и поддержанными в своих самых лучших намерениях, в своих самых тончайших чувствах. Культурная интервенция последних двух десятилетий все еще продолжается: без всякого сожаления выбросив на свалку истории все глобальные идеологии XX века, мы по-прежнему находимся в плену у «новой» идеологии — одурения, вожделения и гламура. Но все же есть еще художники, которые способны не пить эту чашу «сладостного пития» и не погружаться в его ложный позитив.
Спектакль Иркутского академического драматического театра им Н.П.Охлопкова «Последний срок» по одноименной повести Валентина Распутина как-то резко и смело вырвался за пределы модного культурного пространства. К «обществу потребления» и «бездумному поколению» с их вечными культами навсегда-молодого и навсегда-богатого он повернулся спиной, выбрав в союзники трагическую и чистую повесть Валентина Распутина (постановщик спектакля — Г. Шапошников, режиссер — А.Ищенко).
И …произошло что-то странное, удивительное: возникло пронзительное доверие и совершенно естественная понятливость в публике того, что сложно, что выламывается за пределы современной психологии — такой сберегающе-эгоистичной. Мы видим за неделю полторы тысячи убийств на ТВ-экране, но мы боимся и «толерантно» сторонимся серьезного разговора о смерти человека. А здесь, на этом иркутском спектакле, такой разговор-диалог оказались возможны. Спектакль сплотил вокруг себя в единодушии самых разных людей — разных возрастов и политических убеждений, разных культурных и социальных приоритетов. Будто все мы вместе с героями спектакля собрались у постели умирающей «старинной старухи» Анны и буквально каждого из нас аккуратно, но точно касается ее слабая рука. А мы вслушиваемся в этот голос старухи, переживая с интимной погруженностью все происходящее на сцене: и непонимание старшей городской дочерью Люсей (прекрасная работа Ольги Шмидгаль) того страшного и торжественного, что накапливается в матери на пороге смерти; и шумную, простоватую любовь Варвары (засл. арт. России Татьяна Двинская), и некоторую опасливую, боязливую дистанцию от матери ее сыновей (Ильи — засл. арт России Владимир Орехов и Михаила — Степана Догадина).
