Я наклонился и поднял с пола маленькую, отломанную от туловища голову королевской танцовщицы, которая украшала, надо полагать, ступени какого-нибудь пышного алтаря. Она тоже была сделана из тонкого золотого листа, непонятно каким образом натянутого на бурый бесформенный остов из чугуна с примесью шлака и гари.
Золото — единственный на земле материал, который все переживет. Даже полпотовцев.
Вдоль стен стояли опять ритуальные чаши, вазы и кубки, на сей раз инкрустированные золотом, украшенные жемчугами, рубинами, вероятно, и изумрудами, хотя в полумраке трудно было это определить. Надо полагать, самые ценные предметы складывались отдельно, чтобы их перетопить в слитки, а драгоценные камни продать на вес.
Я вышел во двор пагоды Онналоум, чтобы присоединиться к коллегам. Внезапный блеск солнца заставил меня зажмурить глаза, а затем глянуть вниз. В заполонившей двор высокой, около метра, «тигриной траве» что-то блеснуло. Я двинулся туда, пожалуй, слишком энергично, ибо трава поддавалась неохотно и острыми стеблями обдирала ткань брюк. Видимо, это меня и спасло. В какой-то момент мой ботинок оказался в нескольких сантиметрах от неразорвавшегося артиллерийского снаряда. Я отступил назад, но трава не давала мне покоя, влекла к себе, как топкое болото. Осторожно, шаг за шагом, я начал обходить пагоду сбоку. В траве зашуршала маленькая красноватая змейка, а потом вдруг выглянул улыбающийся лик лежащего навзничь Будды, забелели осколки, тяжело запрыгала цикада. Опять Будда из листового золота, покореженный латунный кубок, молочно-серебристый блеск помятого подноса.
Под конец я внезапно поскользнулся и какую-то долю секунды ждал взрыва: под каблуком что-то заскрежетало.
Но это была куча старых монет, золотых или по крайней мере позолоченных.
Так я в первый и, надо полагать, последний раз в жизни ходил по золоту.
LXI. «Изусу» на нас обиделся. Он ворчал, фыркал, но никак не хотел заводиться. Метров сто мы его толкали, запыхавшиеся, грязные, злые до бешенства. Наконец он нехотя затарахтел. Мы сказали шоферу, чтобы на остановках не глушил мотор. В ответ он покачал головой и показал на неисправную тормозную педаль. А при торможении коробкой скоростей глохнет мотор. Вся абсурдность этого городского автобуса — единственного уцелевшего в этом когда-то двухмиллионном городе, ибо остальные сожгли или вывезли в Китай, — смешила нас, но одновременно мы вдруг почувствовали, что начинаем обживаться. В этой пустыне у нас был свой автобус, свои места в нем, уютный уголок среди небытия.
Человек и впрямь удивительное создание.
LXII. Мы снова ехали по пустым замусоренным улицам, по сторонам тянулись дышащие холодом разбитые витрины магазинов, окна, из которых никто не выглядывал, виллы, заросшие кустарником, и многоэтажные дома, схожие с наспех изготовленными декорациями для киносъемок. За все это время нам никто, абсолютно никто не встретился, хотя размеры города нас все больше и больше поражали. Каждый новый перекресток был словно букет из новых тенистых бульваров и улиц. В глубине виднелись какие-то огромные здания, ослепительно сверкали белые стены вилл. Одна краше другой. Мы ехали мимо утопающих в цветах парков, высоких цоколей, с которых были сняты памятники, проносились по мертвым проспектам. Увидели ратушу в колониальном стиле, вход в которую был забит досками, и здание почты, где не было ни одного посетителя.
Нам показали большую прямоугольную площадь в центре города между железнодорожным вокзалом и отелем «Руайяль». Здесь стоял единственный в Кампучии католический собор. 19 апреля 1975 года, спустя 48 часов после вступления в город, полпотовцы взорвали его вместе со всем, что было внутри, а развалины так тщательно убрали, что теперь нельзя даже было распознать очертаний фундамента. А что со священниками? Они были расстреляны все до единого человека, как и буддийское духовенство.
LXIII. Мне подумалось: вот тема для резкой обличительной статьи, которая должна стать результатом этой поездки. На Западе до изнеможения болтают о правах человека. Свобода, суверенность, законность, демократия… Им это никогда не наскучит. Они неутомимо жонглируют фразами даже в тот момент, когда происходят массовые убийства в Алжире или в Сонгми. Но если возникнет повод сопоставить красивые слова с политической практикой, на их благородных физиономиях тут же появится обезьянья гримаса равнодушия. Они начнут кривить физиономии и приводить «совершенно неопровержимые» аргументы в оправдание людоедства. Цена их совести абсолютно та же, что и в эпоху конкистадоров, раннего колониализма и опиумных войн. Они располагают сейчас полной информацией о том, что оставили после себя в Кампучии полпотовцы. У них не может быть ни малейшего сомнения, что Пол Пот, останься он у власти, уничтожил бы еще два миллиона человек. Им нет до этого дела и никогда не было. Для них важны, в сущности, лишь стратегические расчеты и суммы прибылей. Они превосходно умеют изображать из себя апостолов морали и всевозможных прав и свобод. Может быть, в ту самую минуту, когда на автобусе «Изусу» я еду по городу-кладбищу, они обмениваются рукопожатиями с дипломатическим представителем Пол Пота в Организации Объединенных Наций и что-то бормочут насчет законности, суверенности и недопустимости агрессии. Свежеиспеченные моралисты, новоявленные сторонники невмешательства, закоренелые и циничные оппортунисты.
А ведь им превосходно известно, что на дипломатическую службу Пол Пот назначал только тех, кто имел достаточно долгий стаж службы «на переднем крае», ибо от сообщников можно ждать полной лояльности. Лощеные дипломаты поработали когда-то, надо думать, с автоматами в руках или мотыгой, которой разбивают черепа. Меж ними нет таких, кто убивал бы «всего лишь» росчерком пера и не участвовал действием в «строительстве нового общества». Надо бы поспрашивать этих людей насчет подробностей их биографии, точно выяснить даты и места, где они были. Надо бы с невинным видом спросить их: собственноручно они ликвидировали католических священников и буддийское духовенство или. «только» надзирали за ходом «окончательного решения», выбирая места для массовых могил и указывая движением руки, кому пуля, а кому мотыга.
Законность — это прекрасная вещь. Например, законный президент Германии фельдмаршал Гинденбург законно вручил власть законному канцлеру по фамилии Адольф Гитлер. Законное правительство Гитлера создало законную государственную полицию, которая называлась гестапо, и в деятельность ее не должен был вмешиваться ни один сторонник невмешательства. Законное министерство законного правительства третьего рейха создало с полным уважением к закону законный концлагерь под названием «Аушвитц»[30], где служащие законного германского государства совершали разного рода действия, не выходящие из законных рамок суверенности. Более того, пребывание союзных войск на территории рейха было скандально незаконным делом, ибо никакое германское правительство не приглашало этих войск на свою территорию.
Безграничный цинизм, предельно произвольные представления об окружающем мире. Не буду утверждать, что на моем лице никогда не бывает гримасы равнодушия, что моя совесть абсолютно чиста. Только ведь я давно отказался от гордых претензий на непогрешимость любого отдельно взятого суждения. Все прочее — результат субъективного, добровольного выбора. Как и у тех, других. Речь идет о разнице между алгебраическими знаками, а не качественных различиях между моральными кодексами и нормами, которые ставят их якобы выше. Ничего подобного нет. Кампучия — лучшее тому свидетельство.
Но я такой статьи не напишу. Они не соизволят дискутировать со мною о Пол Поте, а ловко подсунут другую тему, для них более выгодную. Нет смысла.
LXIV. На минуту — только на минуту, товарищи! — мы остановились в бывшем торговом центре города. Начальник охраны, измученный нашим непослушанием, в своей речи еще раз предупредил о возможных опасностях. Начали торговаться и договариваться. Удалось. На съемки было отведено двадцать минут.
Снять все это и описать было не так просто. Конусообразное здание главного торгового центра без людей и товаров выглядело как декорация фантастического фильма. Но снимок сам по себе всего не скажет, не передаст гнетущей тишины мрачных помещений, писка крыс, бегающих по пустым прилавкам и полкам, и атмосферы безнадежного ожидания того момента, когда здание заполнит веселая говорливая толпа. Лавки и базары Азии — это зрелище, которым можно бесконечно наслаждаться, праздник для глаз, ошеломительная пляска красок, жестов, звуков, движений. Надо это помнить, дабы ощутить всю тишь и пустоту безлюдного торжища. Недовольные операторы один за другим опускали камеры: для фильма это не подходит — пустое здание на экране так и останется пустым зданием.
