Они миновали памятник Пржевальскому, и Звягин невольно подумал, как тосковал и угас Пржевальский, когда путешествия и открытия остались позади.
– Пессимистично ты смотришь на вещи, – недовольно сказал он.
– Я среди алкоголиков – семь часов ежедневно, – отозвался нарколог. – И для большинства из них был бы спасением сухой закон и двенадцатичасовой рабочий день с одним выходным в неделю.
– Призываешь назад в пещеры?
– Понимаешь, в основном это люди духовно слабые. Не умеющие в жизни быть счастливыми. Не имеющие реальной высокой цели, не испытывающие потребности в борьбе и победе. Ощущения, которые энергичный человек получает от действий, они испытывают искусственно, от опьянения.
– Но существует масса интересных занятий!
– Им неинтересно. Не получают тех ощущений.
– А что делать?
– А я откуда знаю? – спросил нарколог. – Процент стабильно излеченных оставляет желать лучшего.
– Ты хочешь сказать, что мы вовсе не умеем лечить алкоголизм?
– Это полбеды. Мы не в силах изменить психику личности, которая и предрасполагает человека к алкоголизму.
– То есть заболевший алкоголизмом – алкоголиком и умрет?
– В большинстве случаев – бесспорно. Сколько лет твоему парню? Тридцать четыре? Автослесарь, калымная работа; добрый человек… Один раз уже лечился – без толку? Боюсь, что ничего тут не поделать…
– А если у него возникнет очень сильное желание?
– В принципе тогда возможно. Но откуда ему взяться? И надолго ли? Он из тех, кто плывет по течению, ему ничего особенно не хочется, середнячок, которому некуда приложить излишек силенок…
– Это становится интересным… – задумчиво проговорил Звягин.
Есть такие люди: достаточно назвать им что-то невозможным, и они не успокоятся, пока не разобьют себе лоб или убедятся в обратном. Встречаются такие люди сравнительно редко, и их вроде бы трудная жизнь на самом деле счастлива: им интересно жить, а легкий характер позволяет не огорчаться по пустякам.
У каждого человека свои слабости. Слабостью Звягина было соваться в чужие дела. В силу отменного упрямства и энергичности характера он не терпел нерешенных проблем, а поскольку своих нерешенных проблем по этой причине у него не было, то приходилось довольствоваться чужими.
Результаты бывали разительны, ибо бороться с чужой бедой всегда легче, чем с собственной.
На слово никому не веря, Звягин набрал дома у нарколога портфель литературы и к ночи, доцеживая второй литр холодного молока и отшвыривая последнюю книгу, убедился в правоте его слов… То есть «убедился в правоте» означает лишь, что он выяснил совпадение услышанного с написанным, но отнюдь не согласился с этим лично.
Огромный интерес вызвали у дочки популярные брошюры, где повествовалось, что люди могут пить: буквально все, что горит и льется. Последствия были ужасны: слепли и впадали в паралич, травились семьями и умирали бригадами – разворачивалась какая-то хроника самоистребления вопреки инстинкту самосохранения и здравому смыслу.
– Ты решил поменять свою хирургию-реанимацию на борьбу с пьянством? – невинно полюбопытствовала она. – У нас мальчишки тоже иногда выпивают.
– В восьмом классе? – мрачно спросил Звягин.
– Они считают, что уже взрослые… – отвечала дочь с высокомерной снисходительностью юной девушки к сверстникам.
– Ирочка, – позвал Звягин жену, – подбери мне литературу по пьянству.
– Что?! – У жены сломался красный карандаш, которым она подчеркивала ошибки в тетрадях, по старинке не доверяя фломастеру.
– Художественную, – уточнил Звягин, показывая на стеллажи.
Жена сопоставила его давешнее опоздание, телефонный звонок насчет пьяницы, груду книг на журнальном столике, четыре бутылки из-под молока; и тут Звягин, подтверждая худшие ее подозрения, замурлыкал «Турецкий марш», что было уже признаком совершенно безошибочным.
– Опять разворачиваешь свою благотворительную деятельность? – посетовала она. – Пьяненьких жалеть будем, носики им утирать?
– Ты меня знаешь, – укорил Звягин, – я человек жестокий, холодный и, в общем, ко всему равнодушный. (За своей дверью фыркнула дочь.) – Будь моя воля, всех алкашей я бы изолировал от общества, ввел на спиртное карточную систему, и дело с концом.
– Что ж тебе мешает? – высунулась дочь.
– У меня специальность другая, – объяснил Звягин.
Ночью он сидел на кухне и читал «Джон Ячменное Зерно» и «Буйный характер Алоизия Пенкербена» Джека Лондона, «Мою жизнь» Гиляровского, «Серую мышь» Липатова и отмеченные галочкой рассказы Чехова. Потом принес из большой комнаты, с верхней полки стеллажа, широкий блокнот (именуемый в доме «Красной Книгой»), перелистал задумчиво, улыбаясь и подмигивая старым записям, и принялся обмозговывать кое-какие соображения, набрасывая пометки черными чернилами. Накатывало знакомое состояние, ни с чем не сравнимое: будущие события воочию разворачивались перед ним, жизнь была увлекательна и полна напряжения. И по мере того, как выстраивались пункты, он наливался веселой и крепкой боевой злобой.
– План спасения очередного утопающего готов? – Вошедшая жена выключила свет (солнце заиграло на стене) и поставила на газ сковородку.
– Помнишь старый анекдот о бедняке, который жаловался на ужасную жизнь? – спросил Звягин. – Ему велели взять в дом курей, собаку, козу, всю прочую живность – а потом выгнать всех разом, и он облегченно вздохнул.
– Ты это к чему? – удивилась жена, разбивая яйцо в гренки.
– Если человек не ценит того, что имеет, а потеряв – жалеет, – сказал Звягин, – тут мы ему помочь можем. Я этого утопающего вообще утоплю, – жестко пообещал он. – Вот когда он пузыри пустит – тогда посмотрим.
Жена не поняла.
– Любому человеку есть что терять, – сказал Звягин. – И обычно он этого не боится. А если повернуть дело так, чтоб ему было чего страшно бояться и было чего отчаянно хотеть? А?
День был свободный, он проводил жену до дверей школы. Купил в киоске газету – и поехал на автобазу, где Анучина работала диспетчером.
– У вас есть к кому уйти? – без предисловий спросил он ее, сидя на диванчике в проходной.
– В каком смысле?..
– Какие-то друзья, родственники, у которых вы с сыном можете прожить пару месяцев? Или место в общежитии?
– Расходиться… не поможет… – померкла она. – А потом, уж тогда он пусть уходит, я тоже имею право на квартиру… И ребенок со мной… а как без отца…
В уголке глаза у нее потекла тушь.
– Вы хотите, чтоб муж бросил пить? – предъявил ультиматум Звягин.
– Конечно…
– Ну так слушайте меня. Никакие доктора вам не помогут, потому что бросать пить он не хочет. Что надо сделать? Чтоб захотел! Отпрашивайтесь с работы, едем в мебельную комиссионку на Марата, – заключил он.
– Зачем?
– Мебель будем продавать.
– Какую мебель?
– Вашу.
– Что?!
– Все объясню. Мы ему покажем небо в алмазах.
Так Анучин, мирно отпивающийся в этот час пивом в своей квартире и соображающий, как уладить прогул, угодил в клещи убийственного плана, начертанного ему ночью Звягиным. Но ничего подобного он не подозревал, а напротив – думал сейчас, что пить он станет меньше, по выходным только, и вообще ничего страшного, с мастером договорится, а с завтрашнего дня берет себя в руки.
Но в руки его взял совсем другой человек. И если имеет смысл выражение «ежовые рукавицы», то здесь речь могла идти, скорее, об «испанском сапоге».
Первый удар постиг его через неделю. В боксе такой удар именуется нокаутирующим.
Пожевав на лестничной площадке сухого чаю (заглушает винный запах), Анучин переступил родной порог – и застыл в непонимании. Озираясь, поспешно прошел в комнату, лихорадочными шажками обежал два раза квартиру и, тяжело дыша, окаменел в позе кролика, загипнотизированного удавом.
Квартира зияла первозданной пустотой. Не было ни румынской стенки, ни цветного телевизора «Горизонт», ни двухкамерного холодильника «Минск-15», ни афганского ковра, ни диван-кровати… но проще перечислить, что было. Была раскладушка, стул и его одежда в углу на газетах. Голый провод свисал на месте люстры.
На проводе висела записка, из коей явствовало, что жена подала в суд на развод, а поскольку алименты с алкоголика не больно вытянешь, то деньги за обстановку будут тратиться на сына. Квартиру же она пока оставляет Анучину, позднее они ее разменяют. Терпение жены кончилось, искать ее не надо, она хочет сама жить нормально и сына вырастить нормальным человеком, а не запуганным психом.
– Так… – молвил оглушенный Анучин, горько усмехаясь. – Отблагодарила… за все хорошее! – Он опустился на единственный стул и тупо уставился на обои, где темные силуэты указывали места несуществующей более мебели…
И, глядя на эти темные тени ушедшей жизни, он почувствовал неожиданно сильную боль – более сильную, чем мог бы ожидать, когда жена не раз грозила разводом, и он в принципе допускал такую возможность. Но что будет так тяжело, он все-таки не думал.
