Есть типовые жизненные ситуации. И есть типовые сценарии — как правильно вести себя в той или иной из этих ситуаций. Вспомним, как различается поведение на рынке у русского и у араба[186]. Есть свой сценарий и в отношении к своим врагам. Христианин, в ежедневной молитве призывающий Бога к мести, находится вне христианского «сценария». Напротив, сценарий жизни и молитвы благочестивого иудея находит место для такой молитвы: «Все обязаны читать… Два раза: днем и ночью… „Благословен Ты, Господи, заступающийся за нас, мстящий за нас, взыскивающий с врагов наших и расплачивающийся со всеми недругами нашими. Благословен Ты, Господи, взыскивающий со всех врагов Израиля!“[187].
Так в конце ХХ века в гуманитарную науку была перенесена классическая средневековая философская дискуссия — спор между номиналистами и реалистами. Для реалистов реально общее и до некоторой степени призрачно частное бытие. Для номиналистов реально только конкретное индивидуальное существование, а общие, родовые имена (понятия) — это только имена, колебания воздуха, и не более того. Я не монист: индивидуальное и единично-свободное я признаю существующим и действующим. Но я и не номиналист: общее тоже существует и тоже действует в нашем мире.
Реализм сегодня в моде, когда нужно от отдельного проступка христианина перейти к суждениям об ущербности христианства в целом. Так принято размышлять о корнях нацизма: почему вдруг культурнейшей стране Европы, в Германии зародился фашизм? Вдруг ли? Не означает ли это, что зубы дракона росли через века христианской европейской традиции? Не было ли в христианстве чего-то такого, что учило людей относиться бессострадательно к боли еврейского народа? Этими вопросами и ныне полна европейская пресса.
Ответственность за преступления нацистских язычников, возлагается именно на христианство как таковое: „Не будь Нового Завета, не было бы и Mein Kampf Гитлера“[188].
Не могу дать точной ссылки, но в интернете неоднократно[189] встречалось цитирование речи Гиммлера в Познани осенью 1943 года: „Каждый убеждённый коммунист против нас; каждый франкмасон, каждый демократ, каждый убеждённый христианин против нас. Это — идеологические враги, противостоящие нам по всей Европе“. В обсуждение темы оккультной подоплеки нацистского мировоззрения погружаться сейчас не хочу (литературы на эту тему же издано немало, да и в моей книге „Сатанизм для интеллигенции“ было несколько страниц, посвященных этому сюжету). Каббалистические идеи были в моде в Третьем Рейхе.
И все равно — „Хотя нацисты ненавидели как евреев, так и христиан, Церковь, тем не менее, должна признать свою ответственность…“[190].
Уже 50 лет католиков заставляют каяться за то, что они, якобы, не слишком громко протестовали против нацизма. И это — несмотря на то, что „Голландский епископат в июле 1942 г. выразил протест против преследований евреев. В ответ нацисты устроили облаву на евреев и расправу с крещеными евреями. Поэтому 2 июня 1942 г. папа Пий XII, выступая в Святой коллегии, сказал: „Любое наше слово, адресованное по этому поводу компетентным властям, любой публичный намек должны быть серьезно взвешены — в интересах тех, кто страдает, для того, чтобы не сделать невольно их положение тяжким и невыносимым““[191].
Даже несмотря на то, что во времена фашистской Германии церковь подвергалась гонениям, а гитлеровская верхушка была откровенно языческой — вопрос о христианских корнях антисемитизма считается вполне академическим.
В качестве психологической предпосылки, сделавшей Холокост возможным, была названа привычка людей мыслить в категориях общенациональной вины и общенациональной ответственности. Непорядочность какого-нибудь одного Шейлока (шекспировского „венецианского купца“) переносилась в массовом сознании на еврейский народ в целом. Каждый еврей — даже родившийся спустя тысячелетие после евангельских событий — считался соучастником в бесновании той толпы, что кричала перед дворцом Понтия Пилата: „Распни Его!“. Так идея общенациональной солидарности и общенациональной ответственности создавала психологическую почву для гитлеровского варианта „окончательного решения“ еврейского вопроса.
И все же вполне законная и необходимая борьба с антисемитизмом после 45-го года не смогла не наступить на все ту же мину двойных стандартов. Двойной же стандарт сказался в том, что отрицая „круговую поруку“ в восприятии еврейской истории, анти-антисемитская пропаганда все же историю самого антисемитизма рисовала предельно широкими мазками. Она отказывалась видеть в антисемитских выходках только отдельные грехи отдельных людей и настаивала на том, чтобы увидеть „семена зла“ в самой европейской культуре, и прежде всего — в христианстве.
За собой творцы новой культуры признают право бить наотмашь и „по площадям“.
„Народ Сербии должен платить — такова моя позиция“[192]. Такова же позиция английского премьера: Тони Блэр заявил, что „сербы разделяют „историческую вину“ за преступления режима Милошевича“[193].
За собой еврейские наставники признают право создавать черный миф о целой огромной эпохе — христианском средневековье[194] — и о немалой группе людей (христианах). Например: „Поистине нехристианское отсутствие смирения, с которым в школу рвутся священники… Гражданский долг школы — учить детей думать и задавать нелицеприятные вопросы. Священники будут учить противоположному — верить не задумываясь. А это безнравственно, на этом построены все тоталитарные системы“[195]. Да разве все священники учат „верить не задумываясь“? Уж те священники, что „рвутся в школу“ наверняка имеют университетское образование (это я знаю просто по опыту знакомства с жизнью десятков епархий и сотен священников) и они будут скорее предостерегать детей от тележвачки и бездумной попсятины. Неужели обвинение в „безнравственности“, брошенное большой социальной группе в целом есть показатель не-тоталитарного мышления?
Причем эта антихристианская фобия никак даже не маскируется. Некий собеседник Н. Н. Гусева, секретаря Л. Н. Толстого, спросил его пренебрежительным тоном: „Так Вы, стало быть, из попов?“. Гусев тут же отпарировал: „Я же не спрашиваю Вас, не из жидов ли вы“.
И сам миф о Холокосте — это и есть перелицовка того самого мифа о коллективной ответственности, который (как нам говорят) и является источником антисемитизма. Если о евреях нельзя говорить „кровь Его на нас и на детях наших“ — то и о христианах тоже очевидно нельзя говорить подобного. Если же для „богословов после Холокоста“ это не очевидно, то, значит, в еврейском сознании все же присутствует идея родовой солидарности и родового совокупного греха (или заслуги)[196].
Когда я говорю „миф о Холокосте“ — то не собираюсь этим отрицать факт массового уничтожения евреев в Третьем Рейхе. Тем более я не собираюсь оправдывать это преступление[197]. Но есть еврейская трагедия, а есть миф о ней[198].
Уже сам термин Холокост, которым принято обозначать катастрофу европейского еврейства под нацистским гнетом, вызывает вопросы.
„Холокост“ слово греческое и буквально означает „жертва всесожжения“. Странно, что нацистские мерзости, не имевшие никакого библейско-христианского обоснования, преследования, распространявшиеся даже на евреев-христиан (чего не знали предшествовавшие волны гонений на евреев), обозначены чисто религиозным термином. Если катастрофа европейского еврейства в годы нацизма — это жертва всесожжения, то кто же был жрецом? И какому богу эта жертва была приносима? В Библии-то холокост — это жертва, приносимая Богу самими евреями… А в Третьем Рейхе евреи сами были жертвой, которую немцы приносили в жертву своим кровавым утопиям. Значит — это жертва максимально нечиста: жертвы Холокоста становятся „идоложертвенными“. Вряд ли такой вывод устроит самих евреев — но ведь он логично вытекает из избранного ими термина и русла осмысления этой трагедии.
Толкователи обычно говорят, что термин Холокост избран, чтобы отразить самое главное — то, что невинные люди погибли за свой народ. Для религиозно чутких людей здесь вопрос в уместности слова „невинный“. Естественно, при этом речь идет не о „вине“ евреев перед немцами, а о вине перед Богом (и опять же не о вине тех, кто жил тысячелетия назад, а тех, кто жил на пороге Катастрофы).
Еврейский автор Клингхоффер ставит вопрос именно религиозно: „Что говорит Библия об антисемитизмe? Ничего — и в то же время все. Попросту говоря, в Библии нeт ни слова такого, ни понятия об антисемитизмe. Разумeется, в ней написано об умопомрачительных катастрофах, постигших наш народ. Когда Господь посылал нам наказания, Он почти всегда назначал для этой цeли чужезeмных захватчиков. Случались, конечно, эпидемии и засухи, но главным образом Он карал наш народ руками иноплеменников. И в отличие от нас, древние евреи, а вообще-то говоря, евреи всeх времен вплоть до прошлого столeтия, видeли в этом ясный смысл: знак Божьего гнeва на наш народ. Мы же в этом смысла не видим вовсe. Болeе того, как ни болeзненно это для наших современных предпосылок, древнiе евреи знали, что Господь карает народ Израиля как единое цeлое. Они принимали коллективную отвeтственность. Они понимали, что когда кто-то дeлает зло, кара с небес может захватить и невиновного. Гибeль евреев при нацизмe нагляднeе всего демонстрирует подобную динамику. Сказать с полной увeренностью, что Бог послал или допустил эту катастрофу, чтобы покарать европейских евреев за забвение Бога и омирщвление, мы не можем: нам недоступна вся глубина Его разума. Но еще меньше оснований утверждать, что такая каране была в числe Его намeрений. Так или иначе, если Господь судил ей быть карой, уроком, или грозным предупреждением, она легко находит свое мeсто среди событий библейской истории. Удушенные в газовых камерах евреи были не только (и даже не столько) реформистами и модернистами: в большинствe они были простыми, благочестивыми людьми — им меньше чeм кому-либо удавалось ускользнуть из рук нацистов. И в этом, оказывается, есть глубокий смысл. В глазах у Господа народ Израилев — не просто „группа лиц“, а нераздeльное цeлое. Каждый в отвeтe за всeх. Сегодняшние евреи начисто потеряли сознание взаимной отвeтственности. В книгe Левит, гдe рeчь идет о бeдствиях еврейского народа от иноплеменников. Господь говорит о Своих благодeяниях, если мы сохраним Его заповeди, и о карах, если не сохраним. И тe, и другие — для всeх вмeстe. И здeсь находим любопытные слова, с поразительной точностью приложимые к современным американским евреям: „…Шум колеблющегося листа погонит их, и побeгут, как от меча, и падут, когда никто не преслeдует“. Каждый бюллетень Анти-Диффамационной Лиги; каждый черный конверт из Центра Симона Визенталя; каждая паническая дискуссия о том, что именно сказал о евреях тот или иной консервативный политик пятнадцать лeт тому назад[199]; каждая книга, телепостановка, картина или поэма, каждая безобразная скульптура в память жертв нацизма, — всe они, в один голос, к величайшему нашему облегчению, говорят одно и то же: антисемитизм не имeет причин. Говорят они это умолчанием: умолчанием о Богe в любой связи со страданиями нашего народа. Антисемитизм, говорят они, от дьявола; Бог тут не при чем“[200].
