Едва ли не в каждой квартире
Врубают мой хрип... Это как?!
Добавлю еще по секрету,
Что плёнкой с концертом моим
Легко опоясать планету.
Куда там Кобзонам твоим!
Но это я так, для тебя лишь, –
Он вновь переходит на "ты", –
Ту плёнку, как шлем, не напялишь
От ругани и клеветы.
Вот вывод обидный и странный,
Что сделал известный поэт:
Мол, в песнях моих без гитары
Души поэтической нет.
И с рифмой не всё слава Богу –
Глагольна, проста и т.д.
"Кричу" и "торчу", дескать плохо.
А "Оза" – "стервоза" шедевр?
Вот так мои стоны, печали
Поэт разложил по частям.
Чего же мне ждать от печати,
Которая служит властям?
Я вставил: – Знакомое что-то...
Он тотчас почуял подвох:
– На сцене б сыграл идиота,
Но в жизни... Ну, что я вам – лох?
И хмыкнул: – Прелестная пара –
Чудак-неврастеник и я.
Такой себе Чацкий с гитарой.
Нет, друг, это роль не моя.
На людях я холодно-вежлив,
Как опытный снайпер в бою.
Словесным поносом не грешен
И власти, заметь, признаю.
Но только... не лица у власти.
Никак не пойму до сих пор,
Какой они веры и масти
Но это... иной разговор.
А в общем-то некуда деться
От выбора: лгать или клясть.
Хотите, дам серию лекций
На тему "Художник и власть?"
О, это – мудрёная сфера,
Хоть правда, похоже одна:
Художнику высшая мера
Авансом в ней предрешена.
Бунтарь обречён на свободу
В тюрьме иль в петле умереть.
Холуй ненавистен народу.
А чем это лучше, чем смерть?
В раздумьях над этим предметом
Я смерть бунтаря выбирал,
И мысленно два пистолета
К дуэли не раз примерял.
Но, чувствуя холод металла,
Твердил я себе как урок:
Не хочешь хулы иль опалы –
Будь дальше от власти, дружок.
Но бьют и нейтралов жестоко...
Недаром почти без грехов
Поэты уходят до срока
В тот мир, где не пишут стихов.
Быть белой вороной негоже,
Хвалим ли ты или браним.
А я задержался, похоже...
Но этот дефект устраним.
Он с деланно вялой зевотой
Умолк, прикрывая глаза,
Как будто интимное что-то
Чужому случайно сказал.
.....................
И тут же спохватисто бросил,
Да так, будто губы ожгло:
"Слышь, публика зрелища просит,
А, значится, время пошло".
И, вслушавшись в гомон застенный,
Звучавший все громче теперь,
Коротким тычком, как поленом,
Толкнул тяжеленную дверь.
И в ноздри пахнуло чуть кислым
И жарким застольным душком,
Когда уже дым коромыслом,
А кое-кто и под хмельком.
Все ж гостя там сторожко ждали.
Лишь он посмотрел на часы,
Как рюмочный звон и медальный
Покрыли густые басы.
– Давай-ка, Володя.
– Попросим!
– Устрой-ка душе выходной.
И двое вдруг кепками – оземь:
– А, мо, под кураж – по одной?
И он, расставляя два пальца,
По горлу чертил: мол, не пью.
Боясь оголтело попасться,
Как в омут, в своё дежавю.
Сюжетец затасканный, старый...
Случалось ему (и не раз)
Стоять одиноко с гитарой
В плену вожделеющих глаз.
Подальше от этого плена!
Он сбросил гитару с плеча,
Поставил её на колено:
"С чего, подскажите, начать?"
И кто-то на басовой ноте
Сказал, как пальнул в тишину:
"Здесь есть те, кто выжил на фронте,
Давай-ка, дружок, про войну.
***
"Почему всё не так?
Вроде всё – как всегда:
То же небо – опять голубое.
Тот же лес, тот же воздух
и та же вода.
Только он не вернулся из боя."
Он негромко запел,
Не запел – застонал.
Стали сразу суровее лица.
И в застольный уют
Вдруг ворвалась война,
Как в окно, – ошалелая птица.
Стала комната
Тесной землянкой сырой,
Стул в середке – походной треногой.
А на нём – не актёр,
А дружок фронтовой.
Ну точь в точь. И живой, слава Богу.
Но стекает по струнам
Гитары печаль.
Горе в голосе друга такое,
Что догадкой в мозгу
Начинает стучать:
"Это он не вернулся из боя!
Это он жизнь за друга
В бою положил,
Приняв пулю шальную на вздохе.
А сейчас лишь по случаю
В песне ожил,
Воскрешая нам образ эпохи".
Но уж чёрная тень
Вдруг ложится на стол.
И поникли от тяжести плечи.
Да, на братских могилах
Не ставят крестов.
Ну, а если поставят, то легче?
"Ох, не легче, браток, –
Кто-то шумно вздохнул. –
Крест, он что? Разве лечит от боли?
Горе вот оно где", –
И пиджак расстегнул,
Грудь потёр онемевшей ладонью.
...Ай да публика!
Каждый по виду – кремень,
В чьё нутро – ни щелей, ни отдушин.
А попробуй коснись,
За живое задень,
И увидишь ранимые души.
Он – увидел. И понял:
Вот шанс рассказать –
Пусть келейно и пусть по заказу,
Не на ленте магнитной,
А глядя в глаза,
Всё, что знал о войне. Всё и сразу.
И, как в песне своей же,
Шагнув с колеи,
Он затронул такие сюжеты,
Про такую войну и такие бои,
О которых не пишут газеты.
В той войне театрально
"Ура!" не кричат,
Нет героев парадно-отважных.
Там идет на прорыв
В штыковую штрафбат,
Как на смерть, –
Молчаливо и страшно.
Там не только "Вперед",
А "Ни шагу назад!"
Там порою ни фронта, ни тыла.
За спиной заградительный
Замер отряд.
Смотрит жестко, прицельно,
в затылок.
Ну а тех, кто сломался, –
Лицом на восток
И под залп специального взвода.
...Но всегда есть один,
Он не жмёт на курок.
Кто он? – Враг? Или совесть народа?
Ох уж эти вопросы беды и вины!...
Кто сказал, что чужда им эстрада?
В его песнях – не желчь,
Не изнанка войны,
А одна лишь суровая правда.
Только где же её,
Эту правду, нашёл
Он, не нюхавший пороха даже?
Всем понятно:
Кто ада войны не прошёл,
Так о ней не споёт и не скажет.
Что ж, хороший вопрос.
И его самого
