А мать идёт над грязною дорогой -
По воздуху идёт, не по земле.
Идёт она, как светоч, как спасенье,
Над горестным смешеньем чёрных вод,
От Рождества идёт до Вознесенья -
Плечами подпирая небосвод.
* * *
Живём не так, встречаемся не с теми,
Не то творим, душою не горим,
Не те умом затрагиваем темы,
Не те слова друг другу говорим.
Легко бранимся, миримся натужно,
Скитаясь в одиночестве своём,
И лишь о Том, кто нам и вправду нужен,
За пять минут до смерти узнаём.
Юрий САПОЖКОВ
Родился в 1940 г. на Рязанщине. В Беларуси живёт с 1962 года. Окончил отделение журналистики БГУ им. В.И. Ленина. Работал в редакции газеты "Советская Белоруссия", заведовал корпунктом агентства печати "Новости" (АПН) в Индии, отделом поэзии журнала "Всемирная литература". Автор многих поэтических сборников стихов. Работает редактором отдела поэзии журнала "Нёман". Живёт в Минске.
Расплата
Я птиц любил.
А их ловили кошки.
Но кошки ластились,
и я им всё прощал.
Скворечни вешал, не жалел
и крошек,
Но всё же птиц и небо предавал.
И вот итог моих ошибок
прежних:
Сам ненароком когти проглядел.
Живу один, пустой, как та
скворечня,
В которую никто не прилетел.
Точка невозврата
Уйти от старых берегов,
Как уходил уже когда-то...
Есть в обиходе моряков
Понятье - точка невозврата.
Теперь уже в последний раз!
Что впереди - успех, утрата?
Есть в жизни каждого из нас
Такая точка невозврата.
И, как ни медли, предстоит
Тебе решить - что ложь,
что свято,
Расслышать, что душа велит
Пред этой точкой невозврата.
Когда назад уже не сметь,
И время надвое разъято.
И что-то гонит, как на смерть,
Тебя за точку невозврата.
Наталье Гончаровой
Я камня на неё не поднимал.
Не убивал язвительною речью.
Поймите, наконец, -
на Чёрной речке
Ведь он её под пулей оправдал!
Наедине подумайте об этом.
И острый камень
да минует цель.
Не суесловьте о жене поэта:
Он вас не может вызвать
на дуэль.
Дни рождения
Незримая есть в жизни полоса,
Подвластная закону ускорения,
Когда очередные дни рождения
Начнут мелькать, как спицы
колеса.
Становится вместительней
твой дом,
Обильнее питьё и угощение.
А разговор о возрасте твоём
Искусен, будто мостик
над ущельем...
Прокурорская кровь
ПРОЗА БЕЛОРУССИИ
Рассказ
Сергей ТРАХИМЁНОК
Родился в 1950 г. в г. Карасук Новосибирской области. Окончил Свердловский юридический институт и Высшие курсы КГБ СССР. Доктор юридических наук, профессор. Последние два десятилетия живёт в Минске. Прозаик, драматург. Автор двадцати книг прозы и сценариев многих художественных и документальных фильмов.
Умер Серёга Хрунов.
Об этом мне сообщил мой однокашник по юрфаку Леонов, позвонив по телефону.
- Ёлки[?] зелёные, - невольно вырвалось у меня, и связь неожиданно прервалась.
С Серёгой я виделся последний раз лет десять назад, когда приезжал в Н-ск в командировку. Встретились мы мельком, перекинулись несколькими словами. И я обратил внимание, что он не по возрасту сед. Это не было странным. Он всегда вёл напряжённую жизнь человека, пытающегося всех вокруг выстроить под некий идеал. Потому не дружил с коллегами, бодался с начальниками. При всём этом он оставался милиционером, был опером угрозыска, и опером хорошим.
Мы знакомы с детства. А детство наше прошло в маленьком сибирском городе на тридцать тысяч жителей с названием Черноводск.
Когда мне было семь лет и я готовился идти в школу, мои родители переехали к новому месту жительства. Так я оказался в неком посёлке, сейчас его назвали бы микрорайоном, где жили работники маслозавода. Хотя сам маслозавод был уже за городом, поскольку его поглотил построенный молкомбинат. В 50-е прошлого века, как писали передовицы газет, "полным ходом шла реализация программы развития мясо-молочной промышленности".
С мальчишками маслозавода я ещё не познакомился, хотя знал, что они в контрах с кодлой ребятишек с соседней улицы - Рыбхозовской. Хотя, смешно сказать, рыбзавод тоже перенесли за город, и на территории "рыбхозовских" остался только рыбхозовский магазин.
Была макушка лета - июль. Стояла неимоверная жара. Но до двенадцати дня на улице было вполне терпимо. Мать отправила меня в магазин за постным маслом, объяснив, что рыбхозовский магазин ближе, чем другие. Она понятия не имела, что ходить в этот магазин маслозаводским ребятишкам было заказано.
Из магазина я вышел, прижимая одной рукой к туловищу бутылку с маслом, горлышко которой было заткнуто газетой, другая рука у меня была занята сдачей.
Неприятное чувство вдруг охватило меня. Это было чувство опасности. И я не ошибся. Из-за угла магазина как горох высыпало с десяток разновозрастных ребятишек. Все они в соответствии с сезоном были одеты в разноцветные, видавшие виды майки и одинаковые чёрные сатиновые трусы. Правда, и то и другое было настолько выгоревшим, что больше походило на серое.
На лицах их была неописуемая радость, какая бывает у охотников, когда в ловушку попался тот, на которого эта ловушка настораживалась.
Но бить противника просто так было нельзя в соответствии с некими правилами уличного жития. Правильные пацаны не могли опуститься до такой низости. И один из них сказал:
- Я знаю его, он из маслозаводских.
- Ну и что? - возразил другой, которого я мысленно назвал Толстиком, потому что он был толст и имел карие глаза навыкате, - он к кому-нибудь лез?
- Он ко мне лез, - не унимался первый, - тогда[?]
Это "тогда" имело глубокий смысл, оно связывало моих противников некоей обидой, нанесённой им маслозаводскими. И именно она позволяла не стесняться нанести первый удар. А дальше в этой стае просыпался некий инстинкт молотить противника так, чтобы потом никто не мог сказать, что ты делал это плохо или, не дай бог, боялся бить. При всём при том действие это называлось весьма нейтрально - помолотом.
- Он не мог к тебе лезть тогда, потому что только приехал, - сказал Толстик.
- А ты откуда знаешь? - спросил его кто-то.
- Я всё знаю, - ответил ему Толстик.
- Лез, лез, - настаивал первый.
- Не мог он к тебе лезть, - возражал Толстик, - докажи.
- ...Фули тут доказывать, - ерепенился первый, - лез, и всё.
- Хватит базарить, у вас чего, рук нет? - вмешался ещё кто-то, озвучив уличный афоризм, услышанный, видимо, от старших пацанов.
- Последнее дело, - сказал Толстик, - пацанов ни за что бить[?] Тем более что у него руки заняты[?]
Слова его возымели действие, и толпа расступилась, давая мне с бутылкой постного масла уйти невредимым на свою территорию.
Осенью мы пошли в школу, точнее, в школы. Рыбхозовские попали в восьмилетку, а большинство маслозаводских по территории - сразу в среднюю. Это ещё более усилило наше разделение.
Так продолжалось два года. Пока судьба снова не переместила нас. Мои родители и родители Толстика построили наконец дома на новой улице. И мы оказались соседями. И только там я узнал его фамилию и имя.
