Так что хоть и принудительно, однако платить алименты пришлось. Но с этого момента папаша пропал – ни звонка, ни открытки ко дню рождения, ни походов в зоопарк. Ничего, ни намёка, ни полслова, никогда. И так восемь лет. За это время Ирина оправилась, встретила другого человека, который полюбил не только её, но и мальчика. Совместные заботы о школе и доме, походы, тренировки, отпуска. Словом, обычная жизнь хорошей, благополучной семьи. И даже рождение младшего ребёнка не изменило отношения к старшему. Тот уже подрос, понимает, что к чему. И захотел муж стать отцом приёмному сыну не только на деле, но и по закону. Чтобы всё чин-чином, чтобы фамилии одинаковые, чтобы отчество настоящего отца, а не того, кто в свидетельстве записан едва ли не случайно. Но по закону усыновление требует согласия родителей. Мать – конечно же, согласна, но есть ещё и кровный папаша. И тут происходит то, что происходит в большинстве таких случаев, – кровный отец согласия не даёт. Мой сын, говорит, и всё тут. Я его породил, и в своём праве нахожусь!
Интересно, отчего это отцы (а иногда такие ситуации происходят и с матерями), которые не воспитывали ребёнка и явно не намерены делать это в будущем, нередко так категорически встают на защиту своего отцовского права? И это при том, что право-то у них никто не отнимал, просто пользоваться им они не хотели, валялось это право бесхозное, бери не хочу.
Платит – значит, заботится?
Уговоры и посулы того, что избавится папаша от алиментов, воздействия не возымели. Решилась тогда мама на трудный шаг – лишение родительских прав. Но дело не в пользу Ирины складывалось. Не лишают суды таких отцов родительских прав. Если платит алименты, то всё – нет оснований. При этом не имеют значения ни размер алиментов, ни то, что пришлось, чтобы их взыскать, за человеком по всей России гоняться. Платит – значит содержит, содержит – значит, право имеет считаться отцом. А то, что отцом человек только считается, никого не интересует.
Была в моей практике такая ситуация. Мать девятилетней девочки умерла, отец, хотя он с ними никогда не жил, в одночасье стал отцом-одиночкой и, воспользовавшись своим правом, тут же поместил дочь в детский дом. Временные, мол, трудности. Год прошёл, второй, третий пошёл, а отец знай себе новые заявления пишет. Возмутился детский дом, ведь ребёнка и в приёмную семью не пристроить, и отец брать не хочет. Написали в органы опеки – так, мол, и так, примите меры. Органы опеки руками разводят – отец приличный, не пьёт, не курит, а алименты с него вроде и взыскивать некому, он же не лишён родительских прав. Обратились в прокуратуру. Там тоже в недоумении – отец-то благополучный, как такого лишать прав?! Случай помог. Приехал папаша по вызову в прокуратуру, ну надо же вопрос решать, всё-таки обращения есть. Прокурор оказалась молодая и привлекательная, и, видимо, не по тому руслу пошла беседа, потому что после этой встречи прокурор девочке всё-таки помогла. К тому времени, кстати, и близкая родственница объявилась и забрала ребёнка из детского дома к себе. Так что в целом история закончилась благополучно, а о том, что ребёнок мог в семье раньше оказаться, уже и не вспоминается, прошлое не изменишь.
Но если вернуться к нашей Ирине, то в её случае прокурор попался мужского пола и занял позицию, сообразную, видимо, своему пониманию роли отца в семье, – раз платит, значит участвует в судьбе сына. Мы добыли свидетельские показания, что кровный отец уже восемь лет не общался с ребёнком, но и судья лишь отводила глаза: «Вы же понимаете, раз алименты платит[?]» Не являясь на заседания суда, отец разрешился встречным иском – об оспаривании отцовства. Отцовство, конечно же, было подтверждено, но случилось для него неприятное. Сотрудники экспертного учреждения обязали прийти всех вместе, и мальчик увидел отца, с которым разговаривал последний раз в четыре года и которого полностью забыл. Встреча вышла драматичной. Отец хватал ребёнка за руки и говорил, что хочет с ним общаться, сын убегал и просил больше к нему не подходить. Следствием этого эксперимента стали визиты (только не отца, не подумайте) мальчика к психологу. Ребёнок обнаружил, что, оказывается, похож на кровного отца, перестал смотреть в зеркало и потребовал убрать все свои фотографии.
Скажу, что дело это завершилось в конце концов миром. Кровный отец нашёл время и оформил согласие на усыновление. Правда, под условие, что бывшая супруга заберёт из бухгалтерии исполнительный лист, а то, пока то да сё, ещё три-четыре месяца пришлось бы платить алименты. Ирина так и сделала, и теперь все участники процесса надеются, что кровный отец, который очень скоро утратит все правоотношения с сыном, никогда в его жизни больше не возникнет. Да и странно было бы думать, что человек, который за первые четыре года жизни сына видел его считаные разы, а потом вообще не появлялся, вдруг изменится.
А вот у меня осталось сожаление (такой вот профессиональный неудовлетворённый интерес), что суд не вынес решения о лишении отца родительских прав. Ведь если обратиться к закону, то основанием для этого является в первую очередь уклонение от выполнения родительских обязанностей, и несправедливо по отношению к детям сводить их даже не к содержанию, а к уплате алиментов, которых на содержание ребёнка чаще всего не хватает (если бывший муж не олигарх, конечно).
Верховный суд как-то указал, что воспитание детей – конституционная обязанность и моральный долг родителя. Так почему же на практике это сводят к одному лишь факту принудительной уплаты алиментов? Моя подруга, жена военного, расторгла брак и взыскала по суду алименты, так как добровольно бывший супруг платить их не собирался. Вышла вновь замуж, и опять за военного, и опять вместе с ним и двумя детьми от первого брака – по гарнизонам. И вдруг (о, счастье!) мужу обещают квартиру. Но... Без учёта детей. Их вроде как и нет. Они же не усыновлённые. Получается, что семья военнослужащего с несовершеннолетними детьми это как бы не семья. Супруги и рады бы разрешить эту ситуацию, да вот беда: лишить прав кровного отца, который ограничил своё участие в жизни детей исключительно переводами через бухгалтерию, – невозможно.
Есть ещё одна проблема – дети в детских домах. Те, которых туда поместили родители вследствие тяжёлой жизненной ситуации или по причине тяжёлой болезни ребёнка. Почему-то не только обыватели, но и юристы (и судьи в том числе) считают, что раз ребёнок болен, родители могут сдать его в детский дом и при этом не потерять родительских прав. А ведь и для таких детей может найтись (и часто находится) приёмная семья.
Крайняя мера
Любой специалист по семейному праву скажет: главное в законе – интересы ребёнка. Но это на бумаге, на деле защищены как раз его нерадивые родители, в основном отцы, которые фактически глумятся над своими детьми, обосновывая это отношением к бывшим жёнам. Как только возникает хоть небольшая необходимость (например, дать разрешение на выезд за границу, на экскурсию, на выезд с классом), тут же появляется тень строгого и неприступного отца, в остальное время и не пытающегося создать хотя бы видимость присутствия в жизни детей.
При столкновении родительско-детских интересов кто-то должен иметь преимущество, иначе невозможно решение споров в принципе. Это наглядно демонстрирует тот же институт лишения родительских прав. Если ребёнок не кормлен и ползает в грязи или, того хуже, подвергается насилию, вопрос решается быстро. Но что происходит, когда речь идёт об удовлетворении более глубоких потребностей – в любви, уважении, признании? Получается, что если родитель не кормит ребёнка – то лишения прав заслуживает, а вот если всего лишь не видит его, не интересуется им, пренебрегает, то это как бы и не столь важно.
Сохранение прав за родителями бессмысленно, если они своё право не реализуют. Отчимы и мачехи не могут усыновить пасынков, сотни социальных сирот маются по больницам и детским учреждениям, а мать появляется раз в полгода, и это считается достаточным?
Верховный суд неоднократно указывал, что лишение прав – крайняя мера семейно-правовой ответственности и применять её можно лишь при виновном поведении. Но если родитель не находится в коме, не страдает душевным заболеванием и знает о существовании своего ребёнка, то неучастие в его жизни и воспитании может быть только виновным. Нельзя быть немножечко родителем, родителем раз в полгода, родителем по уплате алиментов.
Мне иногда кажется, что на судей находит какой-то морок. Проходят дни и годы, в течение которых отцы остаются лишь призраками для своих детей. Так почему же судьи отказывают в лишении прав, без конца ссылаясь на то, что это крайняя мера? Где же тот край, за которым, по мнению судебной системы, уже можно? Наркомания, алкоголизм, физическое и сексуальное насилие? А пренебрежение интересами ребёнка, отсутствие даже внешней заботы о его каждодневном существовании – это, выходит, норма?
