спальне. Стратегии социальности нужно было постоянно корректировать и пересматривать, не имея уверенности в том, что сбоев не будет или что они будут преодолены.
Физический театр домашней жизни не поддавался обобщению. Различия во внутреннем устройстве жилых помещений были огромны. Внизу находились подвальные жилища и однокомнатные квартиры в многоквартирных домах, где все делалось в присутствии другого. В некоторых районах они множились – в ответ на резкое увеличение численности населения, – но в целом в этот период наблюдался долгосрочный рост числа комнат, доступных для каждого домохозяйства. Когда в начале XX века стали проводиться общенациональные исследования, выяснилось, что только 1,6 % английского и валлийского населения проживали в одной комнате, в то время как чуть более одной пятой части населения занимали четыре комнаты, а три пятых – пять или больше [297]. В Шотландии, где жилье традиционно было меньших размеров, доля однокомнатного жилья в период с 1861 по 1911 год снизилась с 26,2 до 8,4 % [298]. Переезд из однокомнатного жилища в двухкомнатное создавал минимальный выбор тех, с кем можно было бы объединиться. В последней четверти столетия английский закон о жилье предусматривал две комнаты внизу, все чаще с отдельной буфетной для приготовления пищи и мытья посуды, две или три спальни и огороженный участок в задней части владения. Разнообразие пространств умножало возможности для перехода с одного уровня социальности на другой. Когда все дома, а гостиная отведена под ритуальные семейные мероприятия, уйти от физической компании трудно [299]. Но в течение дня, по мере того как жильцы приходили и уходили, пространства то и дело освобождались – в самом доме, во дворе или в саду.
Был еще другой вопрос – о меняющейся функции шитья и вязания, а также ряда других видов домашнего досуга, которые в течение столетия становились все более многообразными. Действие лучше бездействия – это понятно, но как осуществляющий ту или иную деятельность перемещался между одиночной и социальной ее формами, насколько энергично она выполнялась и насколько золотой делала она клетку, в которой жили многие женщины, – все эти вопросы были открыты. В первые десятилетия XIX века росли опасения, что подрастающее поколение женщин уже не обладало самодисциплиной, достаточной для того, чтобы сидеть за рукоделием или чем бы то ни было еще. «Подавляющее большинство современных юных леди (ибо они уже не женщины), – утверждала Сара Стикни Эллис, – отличаются болезненной вялостью ума и тела, если только не находятся под воздействием какого-то раздражителя; постоянной жаждой волнений и стремлением избежать всего, что подобно практическому и индивидуальному долгу» [300]. В «болезненной вялости» слышатся отголоски всеобъемлющего состояния меланхолии и ее способности к подрыву эффективного социального общения. Жан-Этьен Эскироль в трактате «О липомании, или меланхолии» (1845) делал особый акцент на «оседлом образе жизни наших женщин» как на причине их изоляции [301].
Однако к середине века в кругу образованных женщин стали высказываться мнения, ставящие под сомнение роль рукоделия и других форм благородного домашнего досуга. Мужчины не вязали, и лишь немногие из них профессионально занимались пошивом высококачественных и дорогих изделий [302]. Они не изготовляли себе одежду и редко пробовали ее чинить. Флоренс Найтингейл размышляла об альтернативной вселенной:
Вообразим себе, что мы увидели бы, как мужчины сидят поутру вокруг стола в гостиной – разглядывают гравюры, или вышивают гарусом, или читают книжицы, – как бы мы смеялись! Говаривали, что один из членов палаты общин занимался вышивкой гарусом. … Почему же мы должны смеяться, случись нам увидеть утром группу мужчин за столом в гостиной, и полагать, что это нормально, если на их месте женщины? Неужели мужское время ценнее женского? Или разница между мужчиной и женщиной в том, что женщине, по общему признанию, больше нечем заняться? [303]
Чем больше жены и дочери тратили свои дни на подобную деятельность, тем больше они, казалось, растрачивали свои таланты впустую. В огромном объеме вещей, делавшихся внутри и, как правило, для домов среднего класса, воплощалась неволя тех, кто вел хозяйство. Итог столь большой активности заключался в отрицании притязаний женщин на достоинство и авторитет [304]. Если все сводилось к шитью и вязанию, то что бы такого важного могли они делать в более серьезных областях власти и творчества?
Разрешение этих споров было отнюдь не простым делом. Хотя многие из тихих, домашних типов досуга уже имели богатую традицию, в XIX веке их число и разнообразие стремительно росли. Спектр практических времяпрепровождений в этот период отражал их современность. Они были обусловлены беспрецедентным процветанием домашних хозяйств, изменениями в доступности времени внутри дома, энергичной и отзывчивой экономикой потребления и, что особенно важно, активным использованием средств массовой коммуникации. Результатом стало не просто заполнение пустых часов в тщете дней; скорее можно говорить о том, что такая деятельность кардинально изменила баланс между общением и уединением. Викторианская семья среднего класса производила широкий спектр одиночных занятий, чтобы иметь возможность уравновешивать саму себя. Разнообразие частных практик и перетекание их личных и коллективных форм друг в друга имели решающее значение для обеспечения с виду социальной природы буржуазного дома. Кроме того, распространение печати и переписки резко расширило сферу виртуальных сообществ. Для женщин, читавших и составлявших письма в то время, выбор уже не ограничивался очной беседой и молчанием. Скорее они могли дистанцироваться от компании своих домашних и принять участие в сетевой деятельности, другие участники которой ни разу не входили в их дом и не нарушали его внутренних ритуалов и структур власти. Ближе к концу столетия эти сети стали принимать вид формальных организаций, но то были всего лишь бюрократические центры для страстей и увлечений, затевавшиеся отдельными энтузиастами. В то же время, как мы увидим в заключительном разделе этой главы, приравнивание одиночества к психической патологии стало оспариваться радикально настроенными, творческими женщинами. Использование нездоровья в качестве причины или оправдания ухода от домашнего общества уже было изучено на материале многих биографий и сопутствовавших сочинений. Здесь технология одиночного домашнего отдыха стала одновременно и защитой от навязанного участия в домашней жизни, и каналом для вхождения в более масштабные формы интеллектуального или организационного труда.
Пасьянс и другие развлечения
Начать, пожалуй, следует с времяпрепровождения, которое принадлежит именно к той эпохе и которое наиболее явным образом воплощало в себе удовольствия от одиночной деятельности. Как показала в своей недавней книге Джанет Муллин, неотъемлемым элементом домашнего общения среднего класса в XVIII веке была карточная игра «по маленькой» [305]. Любой знал правила самых популярных игр и мог достать потрепанную колоду, когда семья хотела развлечь себя или
