А Акименков не садится. Он во всем черном, а на ногах у него пластиковые шлепанцы. Он говорит: «Ваша Честь, меня перед заседанием суда бил конвой! Ударили сзади по голове!» Но и это обстоятельство судью совсем не интересует, так же как не интересует ее и заявление Кривова на следующем заседании о том, что и его тоже в здании суда только что бил конвой. Я смотрю на этих мрачных парней в черном, кем же надо быть, чтобы бить узника? Кривов говорит о действиях конвоя против желания судьи, пересиливая ее голос своим, два голоса борются некоторое время, он все же договаривает до конца, а она тогда велит охране удалить его из зала.
Кривова ведут в наручниках, а он улыбается. Со скамеек публики ему кричат: «Держись, Сергей! Спасибо, Сергей!» Одна женщина касается его рукой, словно желая перелить ему свою силу, дать ему свое благословение, но охранник резко дергает его на ходу за наручники: «Не трогать!» За спиной их уже разгорается скандал, потому что адвокат Кривова Макаров встал и идет по залу, громко говоря судье: «Вы тогда меня тоже велите удалить… его бьют… моего подзащитного бьют… и что мне делать?» Но как бы громко ни говорил адвокат, судья на своем подиуме его не слышит, потому что не хочет слышать.
В перерыве, в маленьком буфете на семь столиков, я подхожу к Макарову и прошу показать мне записку от Кривова, где он сообщает о том, что случилось. Макаров сидит перед чашкой чая. Он уже сфотографировал записку, показывает ее мне в смартфоне. Это листок в клеточку, перегнутый пополам. «Полицай 007308. Полностью раздели в коридоре. Приказали полностью снять трусы, приседать. Я присел 3 раза. Больше отказался. 007308 начал „быковать“ типа: „Ты че, отказываешься обыскиваться?“ Раз 5–6 задал этот вопрос. Я молчал. В конце ударил в плечо. Несколько минут стоял абсолютно голый перед 6–8 полицаями. В несколько метрах через стекло еще двое сидело полицаев. Одна из них женщина. Как думаете, куда и как можно пожаловаться?»
Два дня подряд в суде идет допрос пострадавшего во время событий 6 мая 2012 года на Болотной площади подполковника полиции Игоря Борисовича Беловодского. Подполковник — маленький мужичок в синем костюме и розовой рубашке, с твердым, каким-то негнущимся лицом, которое не часто удается увидеть, потому что он все долгие часы допроса стоит спиной к адвокатам и залу и лицом к судье. Другие омоновцы из вежливости оборачивались на короткое время к адвокату, задающему вопросы, этот принципиально все время стоит к адвокатам спиной, словно демонстрируя им свое презрение. Он и голосом это показывает. В толпе в тот день его толкнули, ударили в плечо и оторвали один погон. Никакого ущерба здоровью он не получил, к врачам не обращался. То, что он пострадавший, он понял не сам, ему об этом сказали следователи.
Он начинает свой рассказ о событиях 6 мая уверенно, бойко и даже грозно. Смысл его речи в том, что 6 мая на Болотной площади полиция создала для демонстрантов все условия и достаточный проход, и все, кто хотел, в него проходили, и он уговаривал всех идти на площадь, а они зачем-то хотели пройти на Большой Каменный мост. И это не полиция своей цепочкой заблокировала проход, а группа провокаторов. Да, группа провокаторов среди демонстрантов заблокировала проход демонстрантов… Что за бред? В зале шум. Кто-то из адвокатов спрашивает, почему он тогда не задерживал провокаторов, но он их не задерживал, вот и все. Бойкий подполковник скачет дальше, решительным голоском рисуя полицейскую фантазию. Вины на себе и полиции он не чувствует, машущих дубинками полицейских не видел, врывающийся в толпу ОМОН не заметил, с избитыми окровавленными демонстрантами не встречался, но зато точно знает, что вся вина на людях, это они виноваты. Эту мысль подполковник на разные лады поет и так, и эдак, как бы притоптывая людей своим сердитым начальственным голоском, и вот он расходится в своем азарте все сильнее и сильнее, понимая молчащий в одурении от его речей зал как собрание людей, которых он построил, как на плацу. Но это не так.
Вступают адвокаты, спрашивают, к кому он имеет претензии и какие? А он, этот маленький подполковник, имеет претензии ко всем сидящим здесь людям!
Вот так! Зал ахает в изумлении. Ко всем в зале или только к узникам? Подполковник подтверждает, что имеет претензии ко всем, кто сидит в клетках, они виновны, потому что просто так у нас в клетки не сажают.
Если их туда посадили органы, значит, виновны, настаивает этот говорящий винт репрессивного аппарата.
Раздается грохот. Это Мария Баронова, подсудимая, сидящая среди адвокатов, с размаху швыряет чем-то о стол и истошно кричит на подполковника. Адвокат, сидящий рядом с ней, пытается ладонью зажать ей рот, но она все равно кричит в лицо маленькому кровожадному человечку, как будто свалившемуся в судебный зал из времен репрессивной чумы, массовых посадок, стукачей и держиморд. Ей плохо от этой подлости, от этой лжи, от этого казенного зала, куда она месяцами ходит как на работу и где изо дня в день творится ложь и кошмар. Она кричит в зале суда, черном от обилия в нем спецназа, полиции и приставов, кричит в негнущееся лицо опешившего и вдруг умолкшего полицейского и вместе с тем кричит в хари и рожи всей этой бесконечной, уходящей в прошлое — а может, и в будущее — вереницы палачей и сволочей, казнивших свой народ, распихивавших его по тюрьмам за три колоска и лагерям за оторванный погон. «С твоей семьей такое сделают!..» Адвокат Бадамшин, держа Баронову одной рукой за плечи, другой наконец умудряется зажать ее кричащий рот. Он ведет ее к дверям и выводит из зала.
Первым отпор подполковнику дает адвокат Клювгант. В зале вдруг возникает и поднимается его хорошо выдержанный, громкий, сильный, профессиональный голос. В его голосе точная мера гнева и четкий лед презрения. «Презумпция невиновности у нас отменена? Какие у вас основания для обвинения присутствующих здесь людей?» Но это еще не все, адвокат бьет с размаха: «Ответ на этот вопрос необходим для привлечения вас к уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний!» Так с подполковником еще никто никогда не говорил, и он начинает отъезжать назад: «Я так считаю… субъективно…» И снова огрызается — это первый свидетель обвинения, который пытается рявкать и кричать на защиту, — но тут же получает в лоб четкое, понятное, ясное: «Вы на меня, как на своих подчиненных, не кричите! — Адвокат, слушайте ответ! (это судья) — Ответ готов слушать, окрики нет!» — у Клювганта быстрая реакция, и он точен.
Теперь в клетке встает для допроса свидетеля обвинения Акименков. Он стоит спокойно во весь свой немалый рост напротив полицейского подполковника, у которого над темно-синим воротником пиджака торчит неуместно розовый воротничок, лицо Акименкова бледно, это бледность заключенного, месяцами не имеющего воздуха и света и долгие часы проводящего в железном ящике автозака, а глаза его превратились в щели. Ничего между ними сейчас нет, кроме пяти метров мертвого неонового света, серой решетки клетки и пропасти душ и понятий, разделяющей узника-активиста и полицейского в штатском.
«Пострадавший! — в голосе Акименкова сарказм. Вполне здоровый мужичок в игривой розовой рубашке, весь наполненный каким-то нездоровым гневом и нервной грубостью, тут, в суде, считается пострадавшим, а он, Акименков, второй год слепнущий в тюрьме, кто тогда? — Вы знаете фабулу моего обвинения? Это он спрашивает человека, только что сообщившего, что полагает всех сидящих в клетке виновными.
— Нет.
— Пострадавший! Снова он лепит это слово в лицо подполковнику, у которого нет никаких медицинских документов о его страданиях, да и страданий нет, а есть только оторванный неизвестно кем погон, и с этим погоном он явился в суд и попрекает им людей, которых даже и не видел на Болотной площади. — Вы знаете, что у меня в тюрьме зрение упало до 10 % на одном глазу и до 20 % на другом, пострадавший?
— Нет.
— Вы знаете, что есть полицейские в регионах, которые отказываются разгонять вышедший на улицы народ?
— Вопрос снят!
— Вы выполните приказ, если вам прикажут стрелять в демонстрантов? — задает Акименков свой традиционный вопрос, не обращая внимания на судью Никишину, чей голос сейчас суетливо вертится и вьется вокруг него. Судья пытается защитить маленького сердитого подполковника от слепого человека, сидящего в клетке. Подполковник молчит.
Работает адвокат Макаров. Этот грузный человек в рубашке в синюю полоску и в очках в массивной оправе наезжает на подполковника Беловодского, как бульдозер. Тот пришел в суд, про который он знает, что суд на его стороне, он пришел такой весь самоуверенный и даже чуть упоенный своей ролью гневной жертвы с оторванным погоном, — но теперь он подвергается допросу адвоката Макарова и понимает, что все не так легко и просто даже в этом суде. Макаров давит его, задавая десятки и новые десятки вопросов, касающиеся всех подробностей того, что происходило 6 мая 2012 года на Болотной площади. Даже если сотни вопросов, занимающие часы в заседании, имеют целью сделать пребывание свидетелей обвинения в суде тяжким и обременительным, то и тогда в них уже есть смысл. Но смысл, конечно, не только в этом. Адвокат Макаров вопросами нащупывает дыры в показаниях свидетелей обвинения, закручивает их ум в спираль, выводит их из себя. Россыпями своих бесконечных вопросов он хочет захватить и вытащить из памяти людей крупицы истины и мельчайшие подробности происходившего в тот день на площади.
