Услышав крики бедных животных и увидев льющуюся рекой кровь, бедняжка Амани заголосила, как безумная, и повалилась без чувств на землю. Карим и Абдулла отнесли ее в один из небольших трейлеров, поставленных специально для оказания помощи упавшим в обморок и при сердечной слабости.
Вскоре они вернулись и сказали, что Амани была удобно устроена, но никак не могла успокоиться и продолжала плакать, охваченная тоской от того, что, по ее мнению, должна была стать бесчувственным убийцей многих животных.
Карим посмотрел на меня красноречивым взглядом: «Я же говорил тебе». А я почувствовала прилив радости от того, что сохранилось хоть что-то от знакомой нам Амапи. Я надеялась, что Карим был прав, полагая, что по возвращении из Мекки наша дочь снова станет сама собой.
Наблюдая за жестоким действом, я напомнила себе о том, что это был один из важнейших ритуалов и что животные приносились в жертву для того, чтобы напомнить паломникам о тех уроках, что они получили во время хаджжа: жертвенность, послушание Аллаху, милосердие по отношению ко всем людям и вера. С самого детства меня завораживал процесс свежевания туш – мясник делал тонкий надрез на ноге животного, а затем, чтобы отделить шкуру от мяса, через него накачивал внутрь воздух. Животное у меня на глазах становилось все больше и больше, а мясник при этом сильными ударами дубинки колотил тушу, чтобы воздух распределялся равномерно.
Теперь началось настоящее четырехдневное празднование. Я знала, что все мусульмане мира были с нами, всем сердцем мечтая быть в городе Мекке. Магазины закрывались, в семьях дарили новую одежду, все уходили в отпуска. Мы отрезали по пряди волос в знак того, что наше паломничество подошло к концу, после чего мы, женщины, сменили свои скромные облачения на цветастые платья, а мужчины надели чистые хлопковые тобы. Белизна одежды сияла не хуже только что смотанной шелковой нити.
Во второй половине дня начался настоящий праздник. Амани все еще была бледна, но чувствовала себя достаточно удовлетворительно, чтобы участвовать в торжествах, хотя принимать мясо отказалась.
Наша семья собралась у своей палатки, и мы, обменявшись небольшими подарками, поздравили друг друга. Помолившись, мы сели за длинный стол и ели чудное мясо ягненка с рисом.
То, что осталось несъеденным, было отдано бедным. Многие из паломников собирались остаться еще и повторить ритуалы, но наша семья решила возвратиться в Джидду, чтобы продолжить празднования там.
Мы стали готовиться к отъезду.
Теперь мои дети получили право употреблять перед своим именем почетный титул хаджжа. Несмотря на то, что я точно знала, что они никогда не станут этого делать, тем не менее этот знак уважения служит напоминанием всем мусульманам о том, что человек выполнил пять столпов веры. Я знала, что, совершив хаджж, мы порадовали Аллаха.
Теперь я молила Аллаха о том, чтобы он помог мне и освободил Амани из фундаменталистского плена, в котором, похоже, находилась ее душа. Я понимала, что неуравновешенная психика в исполнении священного долга может дойти до самых крайних проявлений. Я не хотела, чтобы моя дочь пала жертвой воинствующих идеалов, нередко встречающихся во многих религиях, с которыми я усердно билась с того дня, когда осознала их опасность.
Но это не должно было свершиться. Независимо от того, угодила я Аллаху или нет, его решение относительно моей дочери меня не могло порадовать.
Поездка в Мекку имела для моей семьи как благоприятные, так и печальные последствия. Если Карим и я стали ближе друг к другу, чем были в первые годы супружества, то Маха и Амани вступили на путь жизни граждан, несущих ответственность за свою судьбу, Амани при этом стала мрачной затворницей.
Мои величайшие страхи сбылись.
Давайте представим пустынную страну, лежащую в абсолютной темноте, с хаотично копошащимся в ней множеством живых существ.
Будда
Хаджж завершился, и наступило лето. Во время нашего паломничества в Мекку жаркий воздух пустыни практически не беспокоил нас, поскольку наши мысли были заняты другими, более важными делами, связанными с духовным единением с Аллахом.
Из Мекки мы отправились в наш дворец, расположенный в Джидде, решив вернуться в Эр-Рияд на следующий день. Но планы наши были нарушены. Пока я отдавала дворцовой обслуге распоряжения относительно нашего отъезда, в комнату вошел Карим и сказал, что отменил полет, поскольку получил сообщение от диспетчеров, следящих за передвижениями воздушного транспорта, о том, что со стороны пустыни Руб-Эль-Хали в направлении города Эр-Рияд шла песчаная буря особой интенсивности.
Каждый месяц в Эр-Рияде без всяких признаков песчаной бури выпадает до четырх тонн песка. Желая избежать жуткой песчаной бури, несущей с собой вездесущий песок, забивающий глаза и поры, покрывающий все вокруг, мы остались в Джидде, хотя влажность этого города переносилась куда тяжелее угнетающего пустынного жара Эр-Рияда.
Абдулла и Маха с восторгом восприняли тот факт, что наше возвращение в Эр-Рияд, а следовательно, и к обычной жизни, откладывалось. Наши старшие дети принялись уговаривать нас воспользоваться случаем и провести в Джидде короткий отпуск. Но улыбка сошла с моего лица, когда я увидела Амани, в одиночестве сидящую в углу, уткнувши нос в фолиант Корана. Амани быстро превращалась в мрачную затворницу, и, похоже, ее совсем не интересовало, где она находилась. Мне казалось, что наша младшая дочь возвела между собой и нормальной жизнью непреодолимый барьер. В прошлом ничто не приводило ее в такой трепет, как плавание в набегающих волнах Красного моря.
Преисполненная решимости не поддаваться чувствам и не обращать внимания па угнетающее поведение Амани, я на вопрошающий взгляд Карима согласно кивнула головой. Итак, несмотря на повышенную влажность и поднимающиеся волны жара, мы с Каримом решили остаться в Джидде еще на две недели, поскольку мы видели, что двое наших старших детей не могли устоять перед соблазном синего зеркала вод Красного моря, что были видны из окон нашего дворца.
Эта идея ничуть не огорчала меня, поскольку я сама, как и большинство членов королевской фамилии, отдавала предпочтение жизни оживленного морского порта города Джидды перед душной атмосферой столицы. Мечты об отпуске призрачно замаячили в моем воображении, и я уже представляла, как буду вместе с дочерьми ходить по магазинам современных торговых рядов Джидды, как будем посещать друзей семьи, живущих в городе. Если бы не Амани, выбравшая такое неудачное время для увеличения пропасти между собой и остальной семьей, то этот период можно было бы назвать почти идеальным в нашей, в остальном такой небезупречной жизни.
***
Я стояла на коленях в одном из длинных коридоров нашего дворца, что соединяет его бесчисленные крылья, когда Маха обнаружила, что ее мать через щель в дверном проеме, ведущем в турецкие бани и внутренний садик, пытается разобрать слова, произносимые Амани.
– Мама! Ты что делаешь? – громко, со смехом спросила Маха, не обращая внимания на мой красноречивый жест рукой.
Находившаяся в комнате Амани замолчала, и я услышала уверенные шаги дочери, направляющиеся в мою сторону. Я предприняла отчаянную попытку, чтобы вскочить и отпрянуть от двери, но шпилька одной туфельки запуталась в подоле длинного платья, и в тот момент, когда Амани распахнула дверь, я безуспешно пыталась освободиться. Она вопросительно уставилась на пойманную с поличным мать.
Укоризненное выражение лица моей дочери, пронзительный взгляд и крепко сжатые губы говорили о том, что она все поняла, и это заставило меня поежиться.
Не будучи в состоянии признаться в своем неблаговидном поступке, я принялась водить пальцем по красным нитям, что были вплетены в рисунок напольного ковра, и веселым, по моему разумению, голосом начала лгать с такой наглостью, па которую способны только те, кто заранее знает, что ему ни за что не поверят.
– Амани! Я полагала, что ты у себя в комнате! – воскликнула я.
Я вновь уткнула взор в ковер и стала с самым серьезным видом рассматривать красный узор.
– Дорогие, кто-нибудь из вас заметил па этом ковре красные пятна?
Ни одна из дочерей не ответила.
Нахмурившись, я еще раз провела пальцем по красной нитии поднялась на ноги. И со все еще запутанным в подоле каблуком я, согнувшись в три погибели, побрела, хромая, по коридору. Не углубляясь в пространные объяснения, я заметила:
– Слуги совсем обленились. Боюсь, что пятно теперь не вывести.
Амани, не желавшая потворствовать мне, развенчала мою маленькую ложь и бросила мне в спину:
– Мама, этот ковер не запачкан. Эти красные розы вплетены в узор!
Маха не смогла сдержаться, и я услышала, как она захихикала.
Амани же, повысив голос, сказала:
