Требуя от правительства, чтобы оно, "пока в силах", отменило частную собственность на землю. Толстой стоит не за народный идеал, а против него. Он подговаривает власть к величайшему насилию, какое мог бы придумать тиран. Толстой говорит: "пока вы у власти", "пока вы пользуетесь властью" - уничтожьте частную земельную собственность. Разверните-ка эту формулу, раскройте скобки. Ведь это значит: пока в руках ваших сила - употребите силу, отнимите у собственников их землю. И правительство, и народ, и Толстой отлично понимают, что современная власть опирается лишь на грубую силу, что только эта ultima ratio (последний довод. - Ред.) позволяет правительству что-нибудь осуществлять. Лев Толстой не сказал, конечно: "Берите кнуты и ружья и гоните помещиков с земли" - но ведь именно это он и сказал, убеждая правительство "воспользоваться властью". Вы скажете: ни кнутов, ни штыков не нужно, правительству стоило бы приказать - помещики и купцы не ослушались бы. Да, они не ослушались бы, если бы увидели миллион плетей и штыков. Но если бы не увидели их? Если бы вдруг стало известно, что правительство требует, но не принуждает? Неужели вы думаете, что при этом условии помещики, купцы, духовенство, крестьяне-собственники отказались бы от своей частной земельной собственности? Конечно, нет. Никто не шевельнулся бы, как никто не стал бы вносить податей, если бы узнал, что их требуют, но не принуждают платить. Стало быть, если Толстой настаивает на том, чтобы правительство воспользовалось своей властью для отмены земельной собственности, то он допускает в этом случае все самые чудовищные формы насилия, которые столь сурово осуждает. Выходит, что он осуждает лишь то насилие, которое идет против его идей, а то, которое стоит за его идеи, он признает. Но ведь это то же самое, что признают обыкновенные революционеры. Куда же девалась у Льва Николаевича знаменитая заповедь о непротивлении злу насилием?
Древний дух человечества, дух земли, мог бы сказать нашему отрицателю и всем революционерам, идущим вместе с ним: "А ведь я, власть ваша, либеральнее вас! Вы, господа анархисты, ополчаетесь на насилия правительства, а ведь сами вы куда более нетерпимые насильники! Вы требуете, чтобы правительство "воспользовалось властью" и силой отняло у людей их добро. Но если бы желала этого не кучка революционеров, а весь народ - кто мешал бы каждому собственнику и всем вместе отказаться от своей земли? Никакое правительство, никогда и нигде не запрещает этого. Не только у нас, но даже в Бухаре раздача имения бедным считается добродетелью". К добродетели нельзя принуждать народ. По существу, это акт свободной воли, и правительство, борясь с пороком, нигде не принуждает к добродетели. Если народ действительно хочет земельной реформы в толстовском вкусе, он может произвести эту реформу в одни сутки: пусть все собственники откажутся от земли. Как известно, случаи таких отказов необычайно редки. Уж на что сам Лев Николаевич проклинает частную земельную собственность, однако даже он не имел силы отказаться от нее. Вот что пишет в газетах по поводу юбилея ближайший друг Толстого В. Г. Чертков [25]: "Бедственное положение крестьян Ясной Поляны до того велико, что более половины населения не находит себе дела и выселяется в ближайшие города, на юг, в Москву. Деревня не растет, замерла. Я знаю Ясную Поляну скоро 25 лет, и за все это время как были в деревне семьдесят жалких домиков, так и до сих пор. Чуть кто подрастает в доме, его уже отправляют в извозчики в Тулу либо рабочим на завод. А девушки из-за куска хлеба идут самым печальным торным путем. Избы полуразваленные, с раскрытыми крышами, имеются еще и избы по-черному, то есть в печке нет трубы и весь дым идет из устья в хату и наполняет ее во время топки от потолка до полу; стены покрыты сажей пальца на два. Люди обескровлены, с гноящимися глазами, страдают головными болями, простуживаются от врывающегося в открытые двери во время топки холода" и пр.
В. Г. Чертков описывает яснополянскую деревню с целью тронуть русских читателей и побудить их выкупить у семьи Л. Н. Толстого помещичью землю, чтобы подарить ее крестьянам. Спасти от хронической гибели ближайших к Л. Н. Толстому крестьян, наделить их помещичьей землей - это, по мнению В. Г. Черткова (одобренному великим писателем), было бы лучшим способом почтить последнего вдень его 80-летия. В воззвании г-на Черткова поражает следующее. До какой степени инстинкт собственности живуч, что даже такой сострадательный и чуткий человек, как В. Г. Чертков, мог 25 лет наблюдать Ясную Поляну - и ему не пришло в голову при его громадном когда-то богатстве выкупить для крестьян эту землю. До чего инстинкт собственности могуч: сам Лев Толстой, человек великой души, был в состоянии целых 80 лет ежедневно наблюдать агонию своей деревни, всех этих обескровленных людей с гноящимися глазами, всех этих детей, выбрасываемых из родного дома, всех этих девушек, из-за куска хлеба идущих в проституцию, - он в силах был видеть это родное ему крестьянство, хиреющее без земли, сам владея именно той землею, которая яснополянским крестьянам нужна! Ни при наделе крестьян в 1861 году, ни впоследствии Л. Н. Толстой не подарил им земли, а подарил ее своим детям вместе с другими огромными имениями и капиталами. За право на одно лишь издание сочинений Маркс предлагал Толстому 200 000 рублей; стало быть, если бы для великого писателя было легко отказаться от собственности, он мог бы выкупить Ясную Поляну у своей семьи одним почерком пера. Но если уж ему, великому нравоучителю, это трудно, стало быть, чувство собственности не такой пустяк, чтобы взять его да и вычеркнуть. Это инстинкт, у одних слабее, у других крепче - но, во всяком случае, не такой, от которого народ мог бы отказаться по команде правительства.
Древняя власть, столь яростно атакуемая анархией, может одно напомнить последней: народ волен принять все утопии и осуществить все химеры, но лишь бы не делал при этом злодейств. Отказывайтесь от своей собственности, но не зарьтесь на чужую. Отказывайтесь от денег, но устраивайте обмен своего труда без преступлений. Правительство не обязывает никого иметь деньги. Отказывайтесь от брака - правительство не обязывает вступать в брак, оно лишь оберегает права жены и детей. Отказывайтесь, наконец, от Услуг власти - правительство не обязывает пользоваться его услугами. Пожалуйста, не обращайтесь к полиции, к войскам, к судам, к школам и пр. Если можете обойтись без них - чего же лучше! Но не мешайте ближним пользоваться теми порядками, которые для большинства вошли в плоть и кровь и сделались законами их природы. Для многих природа - вещь жестокая и нестерпимая, но "где был ты, когда Я полагал основания земли?" - мог бы сказать дух природы Толстому.
10 августа
Неужели серьезно г-н Мейерхольд [26] укоренился на императорской сцене? Недавно я в первый раз видел г-на Мейерхольда на субботнике Литературно-художественного общества. Я просто каменел от изумления: неужели это-то и есть знаменитый г-н Мейерхольд, актер, о котором столько кричали - правда, еврейские газеты? Неужели талантливая когда-то г-жа Комиссаржевская именно этого тощего, рыжеватого, некрасивого господина с шапкой курчавых волос сделала избранником своего вкуса, своей полубезумной любви к театру? Правда, г-жа Комиссаржевская рассталась наконец с г-ном Мейерхольдом, убедившись, что он губит ее театр, как пришлось ей расстаться с г-ном Флексером (Аким Волынский), который тоже тщился что-то сделать умопомрачительное на ее сцене. Но каким образом забракованный даже второстепенной сценой незначительный еврей вдруг выскочил в режиссеры Императорского Александрийского театра? Прямо чудеса творятся в нашем несчастном отечестве! В Петербурге говорят, что г-н Мейерхольд понравился всего лишь одной полковнице, и та сделала ему протекцию. Так неужели первый театр в России, наш национальный театр, в зависимости от вкуса какой-то штаб-офицерши, совершенно неизвестной отечеству?
Дело, конечно, вовсе не в том, что г-н Мейерхольд еврей. Будь это гениальный человек, он мог бы быть готтентотом, и с этим все примирились бы. Но г-н Мейерхольд всего лишь несколько растрепанный, взбудораженный, нервно взвинченный, притом вполне посредственный представитель иудейской расы. Гениальные люди большая редкость, но даже талантливый был бы находкой - однако тут талантом даже не пахнет. Сужу по той лекции, которую весьма развязно прочел нам г-н Мейерхольд о "театре исканий". Господи, какая это была чепуха!
Надо сказать, что субботники Литературно-художественного общества посещаются более или менее избранной публикой - писателями, художниками, театралами, людьми, знакомыми и с лучшей русской, и с европейской сценой. Иметь смелость выйти перед таким партнером с газетной статьей декадентского пошиба - одно это уже свидетельствует о бесталанности г-на Мейерхольда. Талант, когда не в ударе, молчит: он первый презирает свою случайную пустоту и страшится выносить ее на сцену. Не то - претензия, не то - подделка под талант. Подделка думает, что публика дура, не заметит подделки - стоит ошеломить ее какой-нибудь "Синей птицей", или сопоставлением Леонида Андреева с Гёте, или ловко закрученными фразами о новом, неведомом, небывалом, непостижимом искусстве "исканий".
