По дороге в автобусе, на улице я старался как можно тщательнее прочувствовать настроения людей. Отношение было неоднозначным. Кто-то говорил, что давно пора: «Горбачев надоел», другие отмалчивались, третьи отмечали, что в своих заявлениях ГКЧПисты говорят правильные слова, обещают навести порядок, ну, а большинство просто отмалчивалось, всем своим видом показывая, что это их не касается и что ничего хорошего при любом стечении обстоятельств от этой проклятой жизни ожидать не приходится.
В здании областного совета собрались депутаты городского и областного совета, из российских был только я. Совещались долго и бурно, в действиях путчистов нашли массу нарушений законов о чрезвычайном положении и союзного и российского. Во время дебатов я несколько раз пытался дозвониться до Белого Дома, но безрезультатно. В конце концов решили послать депутацию на телевидение для заявления протеста по поводу действий кремлевских властей. В нее включили меня, Николая Ашина — депутата областного совета и депутата горсовета Светличного.
На телевидении фактически сразу стало ясно, что эфира не дадут. На проходной меня даже попытались не пустить, несмотря на мое удостоверение, но я, грозно нахмурив брови, процитировал закон о статусе народных депутатов, это подействовало, и мы прошли в здание.
Нас приняли Георгий Сергеевич Молокин и Валентин Иванович Королев, тогдашние руководители нашего нижегородского телевидения. Сначала они заявили о технической невозможности выпустить нас в эфир в 12 часов утра, а затем Молокин громко заявил о том, что мы не понимаем ситуации: «Произошел государственный переворот и игры кончились». Это было сказано очень прочувствованным и хорошо поставленным голосом, и таким тоном, из которого можно было понять, что душой ребята мы с вами, готовы помочь, чем можем, но наши возможности очень ограничены. А можно и так: «Вы не понимаете ситуации, играетесь, а возможны и силовые решения, вплоть до арестов, и мы вам в этом не помощники».
Впрочем, они помогли уже хотя бы тем, что дали возможность позвонить в Белый дом, и мне, наконец, удалось дозвониться до своих коллег. Дозвонился я до Виктора Балалы — члена нашего комитета и фракции. Он мне рассказал о том, что вокруг Белого Дома разворачиваются танки и, что, как раз в этот самый момент, Ельцин пошел им навстречу. Затем он передал мне текст указов Ельцина. Я слушал их, проговаривал на диктофон, а затем уже с него машинистки распечатывали грозные строки на бумагу.
Вообще надо сказать о том, что работники нашего нижегородского телевидения, как и всюду сверхдемократичные, очень болезненно воспринимали ситуацию. Нина Зверева — наш самый известный тележурналист, благодаря которой, как я уже упоминал ранее, нижегородскому телевидению дали имя Бориса Немцова, печально поделилась со мной информацией о том, что вот только получили какую-то свободу информации, начинали плодотворно работать, и о том, что ей обещали выделить хорошую профессиональную видеокамеру. В ответ я мрачно пошутил, что «камера» ей теперь будет обеспечена. Однако ощущение некоторой нереальности происходящего оставалось. Действительно, по элементарным соображениям было ясно, что в Белом Доме должны были быть отключены телефоны, чисто технически решить этот вопрос было очень просто[36]. По телевидению вместо потока помоев на распоясавшихся демократов (опять невольные аналогии с 93-м годом), показывали балет, и лишь через каждый час повторялось, ставшее ныне историей, заявление путчистов.
Хотя, несмотря на серьезность обстановки, имели место и комичные ситуации. Один знакомый радиожурналист встретил меня на лестничной площадке телецентра и полез ко мне обниматься с трогательными воплями: «Я рад, что ты снова с нами!» От него очень сильно пахло спиртным, да и на ногах-то он держался еле-еле. Оказывается, уже в ту пору существовали сомнения в моей демократичности, связанные с тем, что, как я уже рассказывал, наша фракция «Смена — Новая политика» на 5-ом съезде выступила против выборов Хасбулатова Председателем Верховного Совета Российской Федерации. Парадокс истории. Тогда демократом считался тот, кто голосовал за его избрание.
Не получив возможности выступить на телевидении, для очистки совести мы с Ашиным и Светличным записались на видеопленку прямо на ступенях телецентра. Снимал нас тележурналист Михаил Видонов[37]. Мы заклеймили путчистов и этот материал, если не ошибаюсь, даже показывали потом, после «победы», по нижегородскому телевидению.
Затем мы вернулись в областной совет. Там была масса разговоров, звонков и встреч. Видел я там и Юрия Сергеевича Макарова, тогдашнего исполняющего обязанности Председателя облисполкома, официально он находился в отпуске и формально ничего предосудительного не совершил, хотя откровенно радостно улыбался. Впоследствии он был снят с должности в связи с телеграммой-доносом, которую организовал один из наших депутатов областного совета и, который, сам потом, видимо сомневаясь в моральности своих действий, признался мне в этом, и, по понятным причинам, его фамилию я не назову.
Из кабинета Вячеслава Козлова, председателя высшего экономического Совета Нижегородской области, я созвонился с Сергеем Обозовым, тогда заместителем председателя сормовского Совета. Я рассказал ему о своих злоключениях и об информации из Белого Дома, а он рассказал мне о том, что принято решение на следующее утро провести заседание Президиума Сормовского райсовета с целью принятия принципиального решения по поводу того, какой власти подчиняться, российской или путчистам. Это было последним аргументом для принятия мной решения остаться на 20-е число в Нижнем, тем более, что у меня был запланирован на этот день прием избирателей.
Для этого необходимо было взять билет в Москву в ночь с 20-го на 21-е. Билет я решил взять в обкомовских кассах, благо они через дорогу от областного совета и заодно разведать обстановку. По удостоверению, в отличие от телевидения, в обком пустили безропотно.
Когда я стоял в кассе, прибежал какой-то клерк покупать билет для своего шефа, как он сказал: «Наверное, на пленум ЦК». Я еще спросил его: «Какой же такой Пленум, если действия всех партий в связи с чрезвычайным положением приостановлено?», — на что он с ехидцей ответил мне: «Не всех!» И по его лицу было видно, что он рад складывающейся ситуации, тому, что скоро со всем «демократическим безобразием» будет покончено. И он смотрел на меня с вызовом, так как мой депутатский значок и мой возраст однозначно выдавали во мне «демократа».
Несмотря на все то, что потом случилось, на забвение «вождями августа» всех демократических принципов, на то, что они не сумели должным образом распорядиться свалившейся на них властью, я и сейчас считаю, что попытка августовского путча была чистейшей авантюрой. ГКЧПисты сыграли на руку тем разрушительным силам, которые пришли на их место, и делать из них героев ни в коем случае нельзя.
А события тем временем разворачивались все более грозные. В 17–00 состоялся митинг около памятника Чкалову. Народу было человек 500–600, не больше. Много было людей из Института прикладной физики академии наук (ИПФАН). На митинге были оглашены Указы, полученные мной по телефону. Их сразу же с телевидения перевезли в ИПФАН, размножили и расклеивали по Свердловке[38].
Пришли эти указы и по другим полуофициальным каналам через факсы областного совета и облисполкома. Борис Немцов прислал их из Москвы.
Соколов, тогдашний Председатель областного совета, или кто-то еще из областного начальства в ответ на эти факсы заявил, что они присланы не по официальным каналам, а, следовательно, недействительны. Тогда по этому поводу было много возмущения и негодования в демократической прессе, в том числе и со стороны самого Бориса Ефимовича. Однако, самое забавное заключается в том, что во время событий сентября-октября 1993 года Борис Немцов в ответ уже на наши факсы с решениями Верховного Совета и Конституционного суда выдвигал те же претензии, что и Соколов в августе 1991 года.
Как-то так получилось, что во время митинга выступала масса демократов с самыми смелыми речами. Однако, когда митинг стал завершаться, и люди потребовали похода на телевидение для того, чтобы потребовать зачитывание Указов Президента России, в толпе митингующих из организаторов митинга остались только я и Николай Ашин.
Звание народного депутата России обязывало меня принимать решение. Я колебался, так как милицейский газик стоял в 30 метрах от памятника Чкалову, среди демонстрантов были люди, настроенные слишком решительно, и все это могло кончиться не лучшим образом. Однако после того, как Сергей Шимволос, молодой парень, депутат Ленинского райсовета, притащил откуда-то трехцветное знамя (я, кстати, не был особым поклонником этого штандарта), остановился рядом со мной, решение было принято окончательно: «Пошли!» — скомандовал я.
