С совершенным почтением и истинною преданностию, честь имею быть Вашего сиятельства покорнейший слуга А. Бенкендорф
№ 1602. Его сият[ельст]ву князю П. А. Вяземскому etc. etc. 20 апреля 1828.
378. M. Риччи — Пушкину. 1 мая 1828 г. Москва.
Que de remerciements ne vous dois-je, Monsieur Pouchkin, pour l'aimable et vraiment flatteuse lettre que vous m'avez écrite? Vous avez lu mes vers avec l'œil toujours philanthropique de l'homme à grand talent qui cherche toujours et en toutes choses le bon côté; tandis que la médiocrité fait étalage de son savoir pédantesque en glissant sur ce qui pourrait être loué, et appuyant de toutes ses forces sur le côté critiquable. Vous ne pouviez donc pas porter d'autre jugement; mais quant aux prières que je vous adressais, vous avez complètement éludé la question, et c'est de cela que je ne vous sais nullement gré. Laissons de côté la demande peut-être indiscrète que je vous avais faite, quoique très décidé à garder inviolablement le secret; mais pour la faveur que je vous demandais de m'indiquer les Poésies légères et fragments des pièces déjà publiées que vous préféreriez voir traduits, je ne vous ferai pas grâce, et je réitère ma demande. En choisissant moi-même, je crains de faire comme Alfiéri, quand à trois reprises il a entrepris de faire des extraits du Dante, et qu'il s'est trouvé à la fin l'avoir, toutes les trois fois, copié en entier. Je ne serais nullement éloigné de le faire; mais m'étant engagé pour le moment à donner un recueil de différents Poètes Russes, je ne puis pas m'adonner à un travail qui me mènerait trop loin; ainsi point de quartier: indiquez seulement: je ne vous demande pas de faire copier; cela serait inutile. Je joins ici la traduction de Державин et votre Prophète. De grâce, donnez-moi votre avis bien sincère là-dessus; je vous jure par Apollon que je prendrai votre critique comme une marque d'estime et d'amitié.
Avez-vous lu mon printemps? C'est un souvenir de ma jeunesse et de ma belle patrie. La Poésie, cette magicienne, par un charme puissant donne à ses adeptes le pouvoir de fouiller dans les ruines des temps, et d'y apercevoir encore les ombres des jouissances passées. Vous allez donc, nouvel Ossian, la lance et la lyre en main, chanter la gloire et les combats; peut-être, comme le Poète de Ferrare, cantar l'armi pietose e il capitano, — che il gran sepolcro liberò di Cristo. Toujours, et pour sûr, puiser de nouvelles inspirations et ajouter à l'éclat dont vous avez déjà orné la poésie Russe. Gloire et plaisir, voici les vœux que je forme pour vous, et pour moi, votre agrément aux sentiments d'admiration et de dévouement que je vous porte.
C. Ricci.
Moscou, 1 mai 1828.
P. S.
Je viens d'apprendre que vous avez changé de projets: je m'en réjouis pour mon compte. Ne pourrions-nous pas espérer de vous voir? M-me la P-sse Wolkonski me charge de vous rappeler votre promesse et de lui envoyer votre portrait.[190]
[Пpuлoжeнuя: ] [191]
Il Profeta
Da spiritual sete tormentato
I'mi traeva in un tristo deserto:
Allor che un Serafin sei volte alato
D'innanzi al guardo mio mi si fu offerto.
Lievi qual sogno, a fior de gli occhi miei
Passò sue dita, e, nel futur veggenti,
Spalancaronsi gli occhi, uguali a quei
D'aquila che sul nido * si spaventi.
Egli di tanger le mie orecchie assunse,
E di suono riempi elle, e di frastuolo:
E fin de' Cieli il fremito a me giunse;
E de gli Angioli l'elevato volo;
Fra l'acque e il gir del popolo marino;
E ne le valli il crescer de le piante.
Ed egli fè si a le mie labbra chino,
E ne strappò [192] la lingua mia peccante,
E mensognera, e frivola, e maligna;
Ed il dardo del savio serpente
Innestò, con la destra sua sanguigna,
Ne le mie labbra assiderate, e spente.
Ed ei fendèmi, con la spada il petto,
E palpitante il cuor fuori n'emerse,
E de l'aperto vedovo vicetto
Infuocato carbon nel vano immerse.
I' nel deserto, qual cadaver, steso
Giacea, e la voce scossemi de l'Alto:
„Sorgi, o profeta, e [miro e ascolta] vide, et audi, disse,
Adempi ciò che mia mente prefisse
E i mar scorrendo, e lo terrestre spalto
Ognunque [193] cuor sia da tue verba acceso.
* Nota. Je vous prie, Monsieur, de remarquer que ce n'est pas une cheville. La langue italienne n'a pas de mot pour définir le sexe de l'aigle. Aquila se dit du mâle, comme de la femelle, ce qui m'a décidé, pour rendre la beauté de votre image, à mettre l'aigle dans une position qui indique son sexe, et la possibilité d'éprouver la frayeur, qui génériquement n'est pas dans le caractère fier et courageux de ce noble animal. Voici mes raisons: cependant votre opinion sur cela, comme sur le reste de cette traduction, plus elle sera franchement énoncée, plus elle me prouvera que vous en faites quelque cas et que vous honorez de votre amitié votre traducteur et avant tout le [194] véritable admirateur de votre grand génie, qui sovra gli altri qual aquila vola. [195]
-
Verbo dei tempi de bronzi rimbombo
Oh qual mi turba tua tremenda voce!
Me chiama me lo tuo gemente rombo,
Me chiama, e spinge ver l'estrema foce.
La luce appena lo mio ciglio vide,
E gia ringhia la morte; sfolgoreggia
Sua falce, qu'al balen, che l'aere feggia,
E come l'erba i giorni miei recide.
E nulla e niun da l'unghie sue possenti,
E fatali si salva. Il prigioniero,
E l'rege a vermi è pasto. Gli elementi
Rode l'avello dispietato, e fero.
Lo tempo a star la gloria apre la gola:
Qual van rapide l'onde ai mar tiranni,
Cosi a l'eternità li giorni, e gli anni:
Insaziabil la morte i regni ingola.
Sbrisciando andiam del gorgo in su lo stremo,
Del gorgo ove a piombar ne dannoi il fato;
Insiem con vita nostra morte avemo;
E solo per la tomba è l'uom creato.
Morte senza pietà tutto distrugge:
Spezza le stelle la sua man furente:
Ella de soli le fiamme fa spente,
E i mondi tutti minacciando, rugge.
Credesi lo mortal quasi immortale,
E di morte'l pensier non cura, o evita;
Giunge la morte a lo ladrone uguale,
Ed inattesa a lui fura la vita.
O'me! dove minor tema ne punge
Morte colà più facilmente fere:
Di lei, da l'alte, ed orgogliose sfere,
Il fulmine più rapido non giunge.
Del lusso figlio, e de la voluttate
Ove se' tu Mesccerski? Ti celasti?
Son da te queste sponde abbandonate:
Da le rive mortali lunge andasti.
Tua polve è qui, ma lo spirto non èe
Dov'egli è mai ?.. Colà — Dove? Non sassi…
Lo gemer, l'ulular a noi sol dassi.
Oh miseria a chi vita al mondo dee!
Ove l'amor, le gioje, ed i contenti
Brillavano al vigor congiunti in pria,
La'l sangue a tutti ghiacciasi e le menti
Agita, e turba omai la doglia ria…
Or fredda bava, a lauta mensa, è stata.
A de banchetti le festose grida,
S'alzan di tomba le lugubri strida;
E la squallida morte tutti guata.
Tutti guata la morte, ed i sovrani,
Cui parvo è l'mondo per lo scettro loro;
Guata i fastosi, i di ricchezze vani,
Ch'idoleggiando van l'argento, e l'oro;
Guata la forza baldanzosa, e audacce,
E de la cruda falce il taglio arruota.
Morte de la natura orror, tristezza,
Di miseria, e d'orgoglio oh qual complesso!
Oggi un nume doman polve: accarezza
Lusinghiera la speme, e molce adesso;
E doman — dove egro mortale? Appena
Lo fine attinser l'ore al gir, prefisso.
E del Caos gia fuggiron ne l'abisso.
Qual sogno andò del viver tuo la mena.
Qual sogno, qual soave illusione
Disparve già la primavera mia;
Sua possa a me blandir beltà depone,
Nè vien me gioja a inebriar qual pria;
Non piu qual pria la spirto in abbandono
Al gioir folle, ne qual pria beato.
Degli onor dal disio solo agitato,
Me chiama, il sento de la gloria il suono
Sparir dovrà cosi l'età matura,
E con lei de la gloria l'ardore,
Dei ricchi acquisti la bramosa cura.
L'una appò l'altra spariran dal core
Le tempestose passioni insorte.
Lunge da me felicita fallaci.
Voi tutte siete incostanti, mendaci.
Calca mio piè d'eternita le porte.
Oggi o doman l'inesorabil fato,
Perfilieff, à morir tutti ne sforza.
Crucciarsi a che, s'è al caro tuo, negato
Eterno star ne la mortale scorza?
Del Ciel la vita è momentaneo dono.
Scorrerla in pace fia tua savia cura,
Edistua benedici, anima pura,
Il fatal colpo, al sommo voler prono.
379. П. А. Вяземский — Пушкину и А. А. Оленину. (С пометами Оленина и Пушкина). 21 мая 1828 г. Петербург.
Да будет известно честным господам, что я завтра еду в Царское Село и предлагаю в четверг вечером, или в пятницу в обеденное время, или в ужинное, составить прощальный пикник, где, как и у кого угодно. Вот предлагаемые или лучше сказать предполагаемые собеседники:
Алексей Оленин junior. [196]
Грибоедов,
Киселев,
Пушкин.
К.[нязь] Сергей Голицын
Шиллинг,
Мицкевич.
Если проект мой будет одобрен честными господами, то приглашаю их приступить к принятию потребных мер в отношениях личных, местных и съестных, а тем паче питейных. Я за ранее даю на всё свое согласие. В четверг явлюсь за ответом.
[А. А. Оленин:]
Читал junior. [197]
[Пушкин:]
Читал Пушкин и лапку приложил.
380. H. M. Языкову. 14 июня 1828 г. Петербург.
К тебе сбирался я давно
В немецкий град тобой воспетый,
С тобой попить, как пьют поэты,
Тобой воспетое вино.
Уж зазывал меня с собою
Тобой воспетый Киселев,
И я с веселою душою
Оставить был совсем готов
Неволю Невских берегов —
И что ж? Гербовые заботы
Схватили за полы меня
И на Неве, хоть нет охоты,
Окованным остался я.
Ах юность, юность удалая!
Могу ль тебя не пожалеть?
В долгах, бывало, утопая,
Заимодавцев избегая,
Готов я всюду был лететь;
Теперь докучно посещаю
Своих ленивых должников
И тяжесть денег и годов,
Остепенившись, проклинаю.
Прости, Певец! играй, пируй,
С Кипридой, Фебом торжествуй,
Не знай ни скуки, ни жеманства,
Не знай любезных должников
И не плати своих долгов
По праву русского дворянства.
Стихов, ради бога стихов! Душа просит. Простите, желал бы сказать до свидания.
14 июня С. П. Б.
Адрес (неизвестною рукою): Н. М. Языкову. В Дерпт.
381. М. П. Погодину. 1 июля 1828 г. Петербург.
Простите мне долгое мое молчание, любезный Михайло Петрович; право всякой день упрекал я себя в неизвинительной лени, всякой день собирался к Вам писать и всё не собрался. По сему самому не присылал вам ничего и в Моск.[овский] Вестн.[ик]. Правда, что и посылать было не́чего; но дайте сроку — осень у ворот; я заберусь в деревню и пришлю Вам оброк сполна. Надобно, чтоб наш журнал издавался и на следующий год. Он конечно, буде сказано между нами, первый, единственный журнал на святой Руси. Должно терпением, добросовестностию, благородством и особенно настойчивостию оправдать ожидания истинных друзей словесности и ободрение великого Гете. Честь и слава милому нашему Шевыреву! Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего Германского Патриарха. Оно, надеюсь, даст Шевыреву более весу во мнении общем. А того-то нам и надобно. Пора Уму и Знаниям вытеснить Булгарина и Федорова. Я здесь на досуге поддразниваю их за несогласие их мнений с мнением Гете. За разбор Мысли, одного из замечательнейших стихотворений текущей словесности, уже досталось нашим северным шмелям от Крылова, осудившего [198] их и Шевырева, каждого по достоинству. Вперед! и да здравствует Моск.[овский] Вес.[тник]! Растолковали ли вы Телеграфу, что он дурак? Ксенофонт Телеграф, в бытность свою в С.-П[етербур]ге, со мною в том было согласился (но сие да будет между нами; Телеграф добрый и честный человек [199] и с ним я ссориться не хочу). Кланяйтесь Калибану. На днях пишу к нему. Пришлю ему денег, а Вам стихов. За сим обнимаю Вас от сердца.
