Издание «Мельмота Скитальца» в новом французском переводе в конце концов выпущено было упомянутыми выше брюссельскими издателями, однако перевод принадлежал не перу безвестной мадемуазель Жюдит, (как об этом ошибочно сообщил Бодлеру Поль Мерис), а Марии де Фос [167]. Худшие опасения истинных почитателей произведения Метьюрина оправдались вполне: перевести заново текст «Мельмота Скитальца» оказалось явно непосильной задачей для этой полубульварной писательницы, автора «Мисс Коко» и «Плутовки Ейетты». Ее перевод «Мельмота» появился в 1867 г., и Бодлер не мог его увидеть, так как сознание его уже охвачено было тяжелым предсмертным недугом [168].
В последней трети XIX в. во Франции, как и в Англии, качалось своего рода возрождение столь блистательной некогда литературной репутации Чарлза Метьюрина. Провозвестником восстановления его славы был новеллист Вилье де Лиль Адан (1840–1889), автор «Жестоких рассказов» («Nouveaux contes cruels», 1886), в свою очередь ставших одним из классических памятников французской повествовательной прозы Входящий в этот новеллистический сборник известный рассказ, озаглавленный «Пытка надеждой» («La torture par l'esperance»), находится в несомненной зависимости от «Мельмота Скитальца» Метьюрина [169]. Этот рассказ отнесен критикой к числу наиболее ярких обличений лицемерия церковников, тем более чудовищного, что изображенный здесь лицемер-инквизитор — «искренне верит в спасительность своего злодейства» [170]. Действие этой небольшой, но захватывающей новеллы происходит в Испании, в тюрьме Инквизиции в Сарагосе, где более года томится ежедневно подвергаемый пыткам арагонский еврей Азер Абарбанель. Его обвиняют в лихоимстве и безжалостном пренебрежении к беднякам, но главным образом в том, что он упорно отказывается отречься от своей веры. В подземный склеп, где, еле покрытый лохмотьями, прикованный к стене железным ошейником, томится несчастный, однажды в сумерках спускается сам Великий инквизитор, преподобный Педро Арбуэс д'Эспина цель его посещения — предупредить узника, что наутро ему предстоит сожжение на костре. Со слезами на глазах инквизитор приближается к заключенному, велит снять с него оковы и произносит речь, действительно чудовищную по своему лицемерию, в которой жестокость трудно отличить от сентиментальности, а фанатическую веру от притворства: «Сын мой, возрадуйся, приходит конец твоим испытаниям в сей земной юдоли. Если, встретив в тебе такое упорство, я с сокрушением вынужден был согласиться на применение строгих мер, все же мой братский долг содействовать твоему исправлению имеет некоторые пределы. Ты — строптивая смоковница, которая столько раз отказывалась плодоносить, что засыхает по собственной вине… Но бог да судит твою душу! Может быть, в последний миг тебя просветит его бесконечная милость. Мы должны все-таки надеяться! Бывали примеры… Аминь! Усни сейчас с миром. Завтра ты примешь участие в аутодафе; тебе предстоит кемадеро [171]. Такой костер предваряет вечный огонь, он жжет издали, как ты знаешь, сын мой, и смерть приходит только часа через два (а то и три), потому что мы стараемся мокрыми, холодными пеленами прикрывать сердце и голову присужденных к сожжению. Вас будет сорок три. Прими в соображение, что, оказавшись в последнем ряду, ты еще успеешь воззвать к богу и посвятить ему это крещение огнем, крещение в духе святом. Надейся же на божественное просветление и спи!». Закончив эту речь, инквизитор ласково поцеловал несчастного, и окружавшие его преподобие зловещие тюремщики последовали его примеру.
То, что происходит дальше, явно навеяно автору новеллы «Рассказом испанца» (из «Мельмота Скитальца»), где Алонсо Монсада с помощью преступного монаха, подкупленного его братом Хуаном, пытается совершить бегство из монастыря (главы VIII и IX второй книги). В этом эпизоде Метьюрин вложил в уста Алонсо Монсады правдивый рассказ о том, как он слепо доверился монаху и совершил с ним длинное и крайне утомительное странствование под сводами монастырских склепов, чтобы добиться свободы. Эта сильная сцена «Мельмота Скитальца» не могла не произвести на Вилье де Лиль Адана огромное впечатление, но, подражая ей в новелле — «Пытка надеждой», он еще более усилил ее и без того мрачный колорит нагнетением ужасающих подробностей бегства своего героя, терзаемого быстрой сменой страха и надежд на спасение и неожиданной катастрофой в развязке. В новелле рабби Абарбанель, оставшись один после ухода тюремщиков, еле живой, с пересохшим ртом, с лицом, отупевшим от мук, неожиданно замечает, что его тюремная камера не закрыта. Это пробуждает в его смятенных мыслях мечту о побеге, и он пытается его совершить, потому что это давало ему последний шанс на спасение. Автор с намеренной подробностью описал длинный, казавшийся бесконечным путь, который должен был совершить жалкий беглец, задыхающийся от ужаса и надежды; с нарастающим напряжением и усталостью он упорствует в своем стремлении выбраться из затхлой тюрьмы. Все, кажется, благоприятствует ему, хотя побеждаемые им затруднения неисчислимы. И вот последняя дверь, на которой не было заметно ни замка, ни затвора; щеколда уступила нажиму пальцев, дверь бесшумно отворилась: «Дверь была в сад, а над ним было звездное небо. Дверь вела к весне, к свободе, к жизни И тут ему показалось, будто тени его собственных рук обернулись на него; ему почудилось, будто эти призрачные руки обнимают, обвивают его; будто кто-то ласково прижимает его к своей груди. Рядом с ним и правда стоял высокий человек… О, ужас! Он был в объятиях самого Великого инквизитора, преподобного Педро Арбуэса д'Эспины… И пока рабби Азер Абарбанель с закатившимися глазами, хрипя от мук в аскетических руках дона Арбуэса, смутно соображал, что все события этого рокового вечера были всего-навсего заранее подготовленной пыткой, пыткой посредством надежды, Великий инквизитор с горьким упреком и с печалью во взоре прошептал ему на ухо, обжигая своим неровным от долгих постов дыханием: — Вот как, сын мой! Ты хотел покинуть нас, быть может, в самый канун спасения!».
Отзвуки «Мельмота Скитальца» во французской литературе обнаружились также в творчестве Лотреамона (псевдоним И. Л. Дюкасса, 1847–1870), в частности в его «Песнях Мальдорора»; эта поэма в прозе, создававшаяся в конце 60-х годов, была издана в 1890 г. после смерти автора, но долгое время не обращала на себя внимания, пока не была во Франции открыта заново сюрреалистами, увидевшими в Лотреамоне одного из своих предшественников. «Мальдорор» — романтическое по своим истокам произведение, осложненное противоречивыми воздействиями. Мальдорор — воплощение духа отрицания, опечаленного «беззаконием Великого Единства» создателей человеческого рода, полного злобы и ненависти, вознесенных в нем над добром; поэтому Мальдорор без колебаний нисходит к «головокружительным безднам зла». Этот образ сродни Мельмоту, имя которого действительно встречается в произведениях Лотреамона [172].
История восприятия «Мельмота Скитальца» во французской литературе XIX в., кратко изложенная выше, свидетельствует, что этот роман Метьюрина читался во Франции долго и получил здесь оценку, окончательно утвердившую его значение в мировой литературе. Высокий международный критический авторитет таких французских ценителей и толкователей Метьюрина, какими были Гюго, Бальзак и Бодлер, содействовал этому в не малой степени; они открыли на него глаза не только в своей стране, но и в других странах и литературах, в частности в русской. Новейшие переиздания романов Метьюрина, в оригинале и в переводах, в Европе и в США окончательно сделали «Мельмота Скитальца» одним из видных памятников английской национальной литературы прошлого столетия.
Имя Чарлза Роберта Метьюрина стало встречаться в русской печати еще при жизни писателя начиная с 1816 г. Русская транскрипция его фамильного имени (французского происхождения) долгое время оставалась у нас очень неустойчивой: его писали и произносили на разные лады [173].
В России Метьюрин прежде всего стал известен как драматург. В одном из очерков цикла статей, помещавшегося в газете «Русский инвалид» (1816 г.), по английским источникам опубликовано было довольно подробное известие о «Матуриновой трагедии „Бертрам“», а также о еще живущем в Дублине авторе, «который равно уважается за нравственные свои качества, как и за отличный талант» [174]. Автором этой первой русской статьи о Метьюрине был второстепенный поэт и журналист этой эпохи В. И. Козлов.
В последующие годы в различных русских периодических изданиях начали появляться упоминания о Метьюрине, известия и заметки о его прозаических произведениях, правда, не в том порядке, в каком они появлялись в оригинале, а в соответствии с той популярностью, какую они приобретали в континентальной Европе во французских переводах. Этим объясняется то, что «Мельмот Скиталец», сыгравший столь заметную роль в русской литературе, привлек к себе внимание русских литераторов только в начале 30-х годов, после того, как этот роман получил высокую оценку и вызвал подражания во Франции. Правда, «Мельмот Скиталец» был упомянут в кратком некрологе Метьюрина в журнале «Московский телеграф», где после небольшой биографической справки о Метьюрине, полной фактических неточностей, перечислены и коротко характеризуются его основные произведения. «Сочинения Матюрина, — писали здесь, — носят на себе признаки великого таланта, но отличительная черта их — ужас и неистовое бешенство страстей, какие редко можно встретить у других писателей, и в этом Матюрин равняется с величайшими писателями. Кажется, адский пламенник освещает ему мрак сердца человеческого. „Мельмот“, лучший из романов Матюрина, производит удивительное действие на воображение читателя. Некоторые места невозможно читать без содрогания. Такова и драма его „Бертрам“ Замечательно, что, живописец бедствий и ужасов, Матюрин был нежный, чувствительный семьянин и человек чрезвычайно веселого нрава. Смерть рано разрушила надежды, какие подавал талант Матюрина» [175].
