Добротная завязка, колоритный сыщик и необычный антураж (расследование убийства по большей части будет проходить в незнакомом российскому читателю мире шведских спальных районов, населенных выходцами из стран третьего мира и местной беднотой) — что еще нужно для хорошего детектива? В качестве розочки на торте Эдвардсон добавит в свой роман еще одну линию, уходящую корнями в далекое прошлое: следствие установит, что убитая женщина в детстве стала невольной свидетельницей ограбления, после чего ее саму похитили и держали в неизвестном месте — точно так же, как теперь похитили и держат где-то ее дочь... Совершив плавный полукруг, все сюжетные нити сойдутся в одной точке, зло будет наказано, а главный герой, с элегантностью истинного денди избегнув неминуемой смерти, сможет спокойно вернуться к разрешению личных проблем. Читатель же останется в приятном предвкушении продолжения: «Зов издалека» — первый, но, судя по всему, далеко не последний детектив Эдвардсона из цикла о комиссаре Винтере, вышедший на русском.
О том, почему в России так любят детективы родом из Швеции, можно рассуждать до бесконечности, однако наиболее релевантной, пожалуй, выглядит следующая гипотеза. Психотерапевты утверждают, что детектив в целом — жанр утешительный. Осознание того, что в мире существует некий нерушимый порядок, что за преступлением всегда следует воздаяние, врачует и гармонизирует человеческую психику, создавая иллюзию безопасности и защищенности. И особенно приятно (разумеется, в этом контексте) читать о том, как в спокойной и благополучной Швеции сотни людей месяцами не спят ради того, чтобы раскрыть одно-единственное убийство, как на поиски пропавшей девочки устремляется без преувеличения вся страна, как полиция бросает все силы на расследование злодеяния двадцатилетней давности... Для российского же читателя терапевтический эффект от подобных историй ощутим вдвойне: в стране, где сами понятия «преступление», «наказание», «правосудие», «законность» относятся к числу абстрактных, мысль о том, что где-то дело обстоит иначе, необыкновенно отрадна. И до тех пор, пока правоохранная система у нас работает так, как она работает, популярности Оке Эдвардсона и его коллег не угрожает решительно ничто.
Пол-литра духовного абсолюта / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Пол-литра духовного абсолюта
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
На сцене СТИ Сергей Женовач поставил «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева
В том, как поэму Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» прочли режиссер Сергей Женовач и актеры его «Студии театрального искусства», есть, по крайней мере, два удивительных обстоятельства. Первое — на сцене, кроме жуткого забулдыги Семеныча (Сергей Аброскин), нет ни одного пьяного. То есть люди непрерывно прикладываются к спиртному, но ни один из персонажей при этом не замечен в заплетающейся речи или нетвердой походке. Второе — матерщина, без застенчивости почерпнутая из оригинала, звучит со сцены так естественно, будто родниковая вода журчит.
А потому совсем не хочется вспоминать о том, что «женовачи» до сей поры не допускали в спектаклях никаких бранных слов, принципиально не дружили с современной литературой (исключительно с классикой!) и вообще славились своей театральной аскезой. Дело в том, что ерофеевская поэма в СТИ прочитана по всем законам именно СТИ. В конце концов, Веничкино произведение — тоже уже классика, до новой драмы ему очень далеко. Блистательный язык поэмы выдает рафинированного интеллектуала, а ликеро-водочные материи здесь лишь флер, просвечивающий мощной рефлексией человека, которого черт догадал родиться в России с душой и талантом. Вполне можно было ставить спектакль о российском, вечном, что и сделано. Причем по всем канонам театра, имеющего собственную физиономию, на которой именно потому, что она собственная, совершенства соседствуют с изъянами. А все ж, вот вам кондиции СТИ, которые редко встретишь у наших нынешних театрально-зрелищных предприятий. В спектакле Женовача снова есть и воздушная поэзия, и мягкая ирония, и не надрывная грусть, и неагрессивная, но четкая философия. Перед нами спектакль-монолог человека, чье одиночество безгранично и чья душевная смерть произошла прежде телесной. Алексей Вертков, актер интеллигентный, нервный и умный, играя Веничку, принимает на себя тяжелую ношу повествования. Речь героя, несмотря на содержащиеся в ней россыпи реприз, это речь рассказчика, и все остальные персонажи-собутыльники, точные и выразительные, все равно остаются функциями. Они хороши: колоритная парочка дед — внук (Сергей Качанов, Александр Прошин), вития Декабрист (Игорь Лизенгевич), группа товарищей, честно названная в программке «мудаками» (Никита Московой, Сергей Пирняк, Нодар Сирадзе, Андрей Шибаршин). Но все они, подчиненные логике повествования, по большей части статичны, пребывают за вокзальным столиком в роли «гарнира».
А вот Девушка-баллада (Мария Курденевич), любовь и морок Венички, неожиданно для «женовачей» предстает полуобнаженной нимфой и эротично обвивает героя длинными загорелыми ногами. Плотской силы, что исходит от этих эпизодов в оригинале, на сцене, конечно, нет, но есть смелость и озорство.
Однако спектакль то и дело увязает в повествовательности. Ее в этом театре никогда не боялись, но на сей раз она порой убивает авторскую поэзию и авторскую метафизику. На помощь приходят стоп-кадры, оглушительные звуки проносящегося мимо тупиковой жизни поезда и… люстры, придуманные еще Давидом Боровским к неосуществленному в Театре на Таганке спектаклю «Страсти по Венедикту Ерофееву». Теперь его сын Александр Боровский подвешивает их, одну в центре сцены, другую — в зале. В четвертинках и поллитровках, заменяющих плафоны, искрится праздничный свет. К этому «барокко» из стеклотары тянутся руки со стаканами, простодушные философы в скучных пиджаках и шляпах на миг застывают в полете к счастью, справедливости и разуму, к вечному российскому поиску духовного абсолюта. Вот и отпадает надобность актерствовать, изображая нетрезвость, и родная матерщина смиренно вплетается в родное искусство. И ханаанский бальзам проливается в охваченную безнадегой душу.
Дело врача / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Дело врача
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Вышли в свет «Воспоминания» звезды советской хирургии Сергея Юдина
В последние годы мемуары и жизнеописания приобрели на книжном рынке необычный статус. Писать биографии вошло в моду и стало чуть ли не делом чести для уважающего себя литератора, особенно если он не обласкан премиальными жюри или весомым издательским контрактом. С мемуарами несколько иная история. В последнее время здесь возобладал фриковый момент. Зачем выстраивать стратегию текста и думать, как покорить читательское сердце? Достаточно издать что-нибудь специфическое — например, мемуары молодого эсэсовца, да еще нетрадиционной ориентации, воевавшего на Украине, — и готово дело: читатель у тебя в кармане.
За всем этим иногда теряются действительно качественные и редкие по подбору материала вещи. Но «Воспоминания» звезды советской хирургии и всемирно знаменитого хирурга Сергея Юдина наверняка будут прочитаны и оценены по достоинству. Ведь личность автора почти легендарная.
Современники свидетельствовали: «Операция у него проходила как отлично отрепетированный спектакль. Сергей Сергеевич имел свою «стойку» за операционным столом, свою манеру манипулировать инструментами. Стиль выполнения операции ни в коей мере не был похож на других, даже маститых зарубежных коллег. После выхода из операционной он любил спрашивать гостей: «Ну как вам понравился наш ансамбль?» Сергей Сергеевич обладал качествами профессиональных фокусников и жонглеров, демонстрируя виртуозное умение шить и завязывать узлы на большой глубине раны вслепую. Недаром художники, очарованные чудодейственными, гипнотическими действиями рук Юдина, акцентировали их как основной элемент в своих картинах».
В том, что эта книга вышла в свет, заслуга составителя Виктора Тополянского, врача и знатока нравов советской элиты, написавшего не только ряд медицинских монографий, но и книгу «Вожди в законе». Юдинские мемуары он снабдил развернутым комментарием — настолько вдумчивым, глубоким и захватывающим, что он вполне тянет на небольшую, но качественную биографию. Тополянский, будучи врачом, прекрасно разбирается в тонкостях профессиональной кухни. Тщательно подбирая штрихи, он не только нарисовал портрет великого человека, но и воссоздал быт и нравы медицинского сообщества 40—50-х. А заодно показал механизм сталинской репрессивной машины, перемалывавшей подвижников от науки в годы «борьбы с космополитизмом». «Дело Юдина» в этом смысле показательно и вполне типично. Юдин был не только практикующим хирургом мирового класса, но и автором многих медицинских открытий (например, создателем метода переливания трупной крови). Бурная научная деятельность предполагала постоянные контакты с западными светилами и выезды за рубеж: достаточно сказать, что Юдин стал почетным членом Королевского общества хирургов Великобритании — статус, которым обладали в то время единицы. Добавим ко всему этому неосторожные высказывания о режиме, свойственные вспыльчивому гению, — и будет понятно, что главе МГБ Абакумову и его ведомству хирург был небезынтересен. Юдина взяли и судили как английского шпиона. В качестве доказательств использовали его обмен профессиональной информацией с английскими коллегами. В частности, факты передачи Юдиным западному медицинскому сообществу сведений о своих открытиях, которые советская власть по умолчанию считала собственностью государства. Итог оказался не самым страшным по меркам тех лет: три года под следствием и затем 10 лет ссылки в Бердск. В 53-м, после смерти Сталина, Сергей Юдин был полностью реабилитирован, но прожил недолго — всего около года.
