Владимир окончил в Лихославле среднюю школу (почти ежедневно приходил домой за 13 километров помогать по хозяйству, а рано утром возвращался в город) и уехал учиться на лётчика. После московского аэроклуба его направили в Качинскую военную авиационную школу, которую он окончил в 1940 году.
Самолёт Владимира был подбит 24 сентября 1942 года в самом начале Туапсинской оборонительной операции, в бою с немецкими бомбардировщиками и прикрывавшими их истребителями, которые прорывались к стратегически важному аэродрому в Лазаревском. Все лётчики его звена погибли, но бомбардировщики к аэродрому не пропустили. Владимир Васильевич на горящем самолёте вернулся к своим, доложил о выполнении задания и через несколько часов умер.
Появившийся на свет в 1920 году Сергей отличался особенной физической крепостью и отличными умственными способностями. Тяготы сельского труда коснулись его в меньшей степени, но тем не менее с раннего детства он имел свои обязанности по хозяйству: выпас гусей, работа в огороде, сушка сена во время покоса. До восьми лет Сергей сидел «в няньках» со своим младшим братом, но зато был принят сразу во второй класс и через короткое время переведён в третий. Младшему же пришлось идти в школу в пять с небольшим лет, благо к этому времени Сергей уже обучил его чтению и счёту. В школе младший так и учился в одном классе с ним, но по своей программе, а Сергей следил за его успехами, причём следил строго. Сам он учился хорошо, думал стать врачом, но время потребовало другого выбора, и Сергей поступил в Казанское пехотное училище. После его окончания был отобран в воздушно-десантные войска, провоевал полтора года и погиб в декабре 1942 года в рейде по немецким тылам на западе Калининской области.
Младший из братьев Лабудиных, Василий, 1923 года рождения, встретил войну в Карело-Финской ССР, куда был направлен после педагогического училища учителем начальных классов. Добровольцем ушёл на фронт, с тяжёлым ранением попал в плен, дважды пытался бежать, но безуспешно. В мае 1945 года после проверки, к радости родителей, вернулся домой, получил пенсию. Но радость была недолгой: через пять лет последствия ранения, пыток и издевательств в плену унесли его в могилу.
Вот такая история братьев Лабудиных. Их вклад в Победу, если говорить о непосредственно воевавших, был разным с точки зрения конкретики военных будней и равным с точки зрения абсолютной меры, ибо этим вкладом была их жизнь.
Участницей Великой Отечественной войны была и одна из сестёр – Антонина, 1917 года рождения. Она окончила Тверской пединститут и в начале войны работала учителем в западных районах СССР. По партийной мобилизации сначала была направлена на строительство оборонительных сооружений Западного фронта, а потом до 1944 года работала на строительстве военно-полевых аэродромов. После войны она продолжила учительствовать и родила двоих детей. Сын стал капитаном первого ранга, дочь, моя жена, тоже учителем.
Думаешь о судьбе этого поистине великого поколения и поражаешься их воле к знаниям, стремлению к созидательной, наполненной смыслом жизни. Чтобы каждый день преодолевать пешком 26 километров в школу и обратно, жить зимой в съёмной комнате, имея на двоих в неделю краюху хлеба и два-три литра молока, и при этом учиться на «хорошо» и «отлично», нужна воля. Они и жили с мыслью «надо», «я должен». Кому «надо»? Почему и кому «должен»? Надо стране, считали они. Должен своему народу.
Так влияла на них общественная среда СССР 30-х годов, устанавливая иерархию ценностей и авторитетов, задавая мировоззренческие и нравственные ориентиры, формируя требования к жизненному выбору, соответствующие поставленной задаче. А задача была простая: любимая страна и родной народ должны жить свободно и счастливо. К 1970-м годам она была в значительной мере решена. Если бы не война, если бы такие, как они, не были на 90 процентов выбиты, она была бы решена раньше и лучше. Слабость воли многих наших современников, нередкая направленность этой воли во вред ближнему, а значит, в итоге себе самому, связаны – в этом у меня нет ни малейшего сомнения – именно с нынешним состоянием русского общества в целом, общим упадком русского духа.
Главным памятником семье Лабудиных в Вышкове до самого последнего времени оставался их дом. Последней его хранительницей была старшая дочь Татьяна. Но и после её смерти в 1972 году, проданный колхозу, он долго помнил их всех: суровых, но любящих родителей; жизнерадостных и полных надежд на будущее детей. Не вина дома в том, что теперь его в прежнем качестве нет, осталось только мёртвое строение с его очертаниями. Чужие руки есть чужие руки. Умер и сад, ещё несколько лет назад одаривавший потомков Лабудиных шелестом листьев и падающими в руки яблоками. Пока жива людская память, и, надеюсь, о простых крестьянских семьях, положивших на алтарь Победы всех своих детей, мы, общество, не забудем никогда.
Теги: Великая Отечественная война
Наглеет плесень: сожрала апельсины, варенье и сыр, а хлеб так жрёт постоянно. Вот напасть! Чуть зазеваешься, и всё покрылось бледными кружевами.
Тут ещё фильм о ней прогремел на Первом канале в жанре документального триллера. И с экрана было прямо заявлено: "Если плесень объявит человечеству войну, никто из нас не спасётся!" Подозреваю, что эта гнида смотрела телевизор вместе со мной, потому что потом она вообще оборзела: залезла на балкон и схавала всё, что нашла.
Вообще хорошо ей в моём доме живётся. Я - человек задумчивый: продукты храню кое-как и убираюсь нечасто. Сидишь тут, пишешь, а она на балконе морковку трескает, зубы точит. Когда-нибудь раскормит морду бессовестную и набросится на тебя, чтобы схарчить. Не сегодня-завтра войдёшь на кухню, а там тебя уже ждут.
– Проходи, – скажет Плесень, – садись. Поговорим напоследок.
В ужасе, осознавая бессмысленность бегства, ты тихо на стульчик опустишься и выслушаешь обвинительный приговор:
– Что, приятель, досочинялся? А всё почему? Потому что давно уже плесневеешь. Молчи! Я знаю всё и про всех. Я же всюду: в каждом доме, в каждой душе. И про тебя знаю немало. Помнишь, при тебе человека уволили ни за что, а ты не вступился. Конечно, ты потом мучился, звонил, выражал солидарность. Всему этому грош цена. Можно было подать голос и защитить. Считаешь себя солью земли. Невинного человека не уберёг, а у него семья, между прочим. Вот субботник был на прошлой неделе. Ты почему не принял участие? Объявления не заметил? Тебе что, приглашение глянцевое следовало прислать? Шпана тут резвилась, людям спать не давала и срач развела, а ты мимо прошёл. И с этим ублюдком, который на детской площадке пиво лакает и деток обкуривает, ты так и не разобрался. Поговорил пару раз и сдался – сделал вывод, что без толку[?]
Внимая диковинному своему собеседнику, ты поразишься тому, что у него меняются лица. С тобой будет говорить то охамевший босс, вдохновлённый робостью подчинённых, то сосед, уподобившийся свинье, то безголовый пацан, стремящийся всё разломать и изгадить, то глава местной администрации, распухший от безделья и взяток, то модный публицист, ржущий над великими мечтами и устремлениями, то блондинка-телеведущая, рассказывающая про жизнь в шоколаде.
Ты увидишь всех, кому не решился перечить, на кого махнул рукой, кого не одёрнул, не пнул, с кем не вступил в спор, к чему не выразил отношения. Ты вспомнишь всё, что делал не так: все свои сделки с совестью, все компромиссы, когда тебе не хватило духу остаться собой. И внезапно ты осознаёшь: это лица единой сущности, которая всё застилает кружевным саваном, всё пожирает – хлеб на столе, мир за окном, – и в том, что сущность эта расползлась и осатанела, увидишь свою вину. Ведь плесень появляется тогда, когда ты что-то не сделал вовремя – поленился, отмахнулся, струсил, был слишком занят. А может, просто устал. Устал мыть, чистить, следить за порядком, то есть отстаивать свою территорию жизни. Ты стал прислушиваться к мягкому, приятному голосу, который твердил: «Оставь, брось, забей. Расслабься, не лезь, не бери в голову». Ты забил и расслабился, и поэтому плесень стала расти, множиться и наглеть. А вскоре её стало так много, что ты сделал вывод: борьба бесполезна. Ты признался себе, что не желаешь попусту растрачивать силы. Что тебе всё отныне без разницы. Ты отошёл в сторону, оставив борьбу другим, и с той поры сам стал превращаться в редкую гниль.
Ты начал исповедовать эту приятную философию невмешательства. Ты стал полистывать глянцевые журналы, ревниво вглядываясь в этот самовлюблённый и пресыщенный мир. Ты стал с любопытством рассматривать глянцевых человечков, признавая за ними право на вечный кайф, равнодушие и покой, право отречься от бремени человечности.
Вскоре ты ушёл от громких понятий. Перестал употреблять такие слова, как «подлость», «бездушие». Стал говорить: «борьба за место под солнцем», «лёгкость бытия». Стал писать тише, спокойнее, ласковее, стараясь никого не обидеть. Вывел за рамки творчества всё, что пробуждало мысль, ранило душу, и возлюбил в искусстве только эстетику. И однажды зашёл на кухню, а там – она.
