Увы! Ожидания оказались напрасными, зато я увидел невероятное: полное равнодушие зала после «Алабамы».
Как и после большинства музыкальных номеров очень хорошей, но, признаем это без уничижения, вовсе не оперной музыки Вайля.
Курт Вайль – композитор, скорее, вульгарный, нежели глубокий, но именно в этом его сила как соавтора Бертольда Брехта. Поскольку коммунист Брехт сконструировал свой политический театр брутальным и грубым настолько, что некоторым теоретикам это позволило отнести драматурга к эстетическим предтечам немецкого национал-социализма. Поэтизацией маргиналов Брехт, по этой логике, подготовил пришествие «Гитлера-зверя», опиравшегося исключительно на деклассированный элемент. В чём нет ни капельки правды: нет ничего более респектабельного, чем пришедший к власти парламентским путём Гитлер. Это не Муссолини с его поэтизацией насилия, нет! Это – плохая копия дуче. Так писал о Гитлере Курцио Малапарте, сам фашист, романтик и прагматик одновременно. Брехт, думается, был из той же породы. Попробуем с этой позиции разобрать «Махагони».
Итак, краткое содержание оперы. Первое. Даже самое разнузданное беззаконие становится со временем буржуазным. Второе. Такой мир подлежит не улучшению, но разрушению. Третье. Если рабочему не удалась революция, то буржуазное общество убьёт его. Конец.
Тривиально? Ничуть. Начнём с того, что Брехт маргинала не героизировал. «Махагони» начинается с того, что группа беглых преступников и проходимцев решает создать в пустыне «город-сад», гедонистический рай «с блэкджеком и шлюхами» для разбогатевшего отребья. Город, где будут попираться все мыслимые моральные нормы ради безудержного удовольствия. В него-то и попадают «вахтовики» с Аляски, чтобы спустить заработанные за семь лет лесоповала денежки. И что же? Вскоре один из лесорубов, Джим Макинтайр, замечает множество ограничений своему скотству и становится почти человеком: начинает бунт. Он взывает к буре, гроза надвигается. Стихия разрушает всё на пути к Махагони, но сам город обходит стороной. Песенка Макинтайра спета уже сейчас, но в опере ещё остались красивые номера. Сразу следом звучит знаменитый хор: Oh! Heavenly salvation, ещё споёт нам Дженни Смит, но ясно, что Макинтайру не удалось воспользоваться ураганом. Он проиграл. Не «оседлал тигра», по терминологии барона Юлиуса Эвола, для которого даже фашисты были слишком мягкотелы. С этого момента музыка приобретает трагизм и становится почти оперной. Третье действие можно слушать даже в версии Теодора Курентзиса – а именно он выступил как музыкальный руководитель постановки.
Курентзис убил Вайля, вызвал лунное затмение в Алабаме, лишил заработка и жизненных сил всех алабамских «девочек». Ему удалось сделать Вайля скучным. Почти невероятно, но факт. Причина же на поверхности. Будь интендант театра поумнее, он не доверил бы музыкально-драматический текст такой степени брутальности капризному декаденту с женским типом эмоциональности. Дурной вкус нужно заслужить. Необходимо пройти через любовь к людям до полного презрения к человечеству, чтобы разговаривать с ним так, как делал это Брехт. У Курентзиса есть лишь зависимость от публики. Угодливость перед ней. Не сверхчеловек, нет. Тогда как Брехт именно сверхчеловечески прекрасен. Там, где Курентзис не может уловить пафос разрушения, Брехт обнажается лучше всего. Зонг – призыв урагана Джимми Макинтайром – не просто вопль дионисийских страстей. Здесь мужественное желание разрушить всё ради дальнейшего созидания. Здесь нет хаоса ради хаоса. Здесь есть рабочий – господин будущего века. Века, который в Махагони не наступает.
Как, впрочем, не наступил и катарсис от «Небесного спасения»: выведи дирижёр исполнителя роли Макинтайра на вокальные вершины страстного музыкального насилия, на гребень штормовой волны нотного бунта, поставь в эпицентр урагана гармонизированных звуков – хор о спасении следом прозвучал бы ангельски. А так пропал и он.
Курентзис исполняет Вайля так, будто это Гендель. Тогда как даже беглое прослушивание зонга «Мэкки-нож» даст понимание: лучше всего песню Meckie-Messer исполняет сам Брехт, второе место можно уверенно отдать Луи Армстронгу, а вот приличный и гладкий Стинг поёт Mack the Knife так, что слушать тошно. Получается, чем неприличнее, тем адекватнее. И в Испании есть человек, не чуждый музыке, который вульгарен настолько, что ему был бы по плечу «Махагони»! Это Педро Альмодовар, в чьём фильме «Кика», кстати, усадьба героя названа как одна из пьес Курта Вайля: Yokali Tango.
Однако Альмодовар больше режиссёр, нежели фанк-музыкант, а с постановщиками у мадридцев полный порядок: Алекс Олье и Карлуш Падрисса, перенеся действие на помойку, придали неожиданно новую глубину оптимизму Брехта. Глубину бесконечно светлого пессимизма. Если немец-коммунист создаёт свой город в пустыне, то надо думать, что он находится в плену прогрессистской религии «создания из ничего». Неудача Макинтайра в версии Брехта – предупреждение тому, кто не смог совершить революцию. Город, возводимый режиссёрами из мусора, может существовать лишь в рамках циклического времени, когда хаос сменяется космосом, «ничто» отсутствует как категория, а на месте Махагони после урагана будет создан в лучшем случае Лас-Вегас. Красиво в этой модели аристократическое послание: вседозволенность уместна лишь на социальной помойке. Красив сам процесс борьбы, безнадёжной, а потому героической. Эта героика пессимизма и есть жизнь ради жизни, ради того, чтобы превратить её в произведение искусства.
В общем, «картинку» городка в Алабаме режиссёры и художники от Курентзиса спасли, а вот что с вокалом?
Испанцев среди солистов не было вовсе. Шесть девочек из хористок – и только. Эти понравились. Из «приглашённых звёзд» отмечу Михаэля Кёнига (Джим Макинтайр), он спел настолько хорошо, насколько позволила интерпретация Курентзиса. Уиллард Уайт (Тринити Мозес) борозды не испортил, хотя звучал глуховато и в «Замке герцога Синяя Борода» ещё недавно на той же сцене Большого понравился больше. Эльжбета Шмытка (Дженни Смит) совместно с дирижёром убила «Алабамскую луну», но к финалу подошла в соответствии своих возможностей драматургическому материалу. Петь, повторяю, для оперного певца там нечего, нужно другое. Его у девушки не было вначале, когда грязь должна была стать основным тоном характера, а агрессивность – её главным оттенком. Оно нашлось, когда материал стал ближе к привычному опере среднему вкусу.
И – вопрос главнейший: каков смысл того, что мы увидели? Нам привезли оперу немецкого еврея, бежавшего от Гитлера в Америку и там честно отработавшего каждый цент, по пьесе немца, антинациста до гражданства ГДР, исполненную россыпью международных певческих авторитетов. Тогда как хотелось бы узнать об испанских композиторах. Которых нет? Не знаю, но, кажется, до универсальности недотягивает даже Мануэль де Фалья (убедите, прошу вас, в обратном!). Если это так, то Вайль – самое оно: пора рассчитаться за погромы в Толедо.
Вывод. Мы хорошо знаем Real Madrid C. F., любим его, теперь увидели, что с мячиком он обращается лучше, чем Teatro Real de Madrid с музыкой Вайля и театром Брехта. Зреет убеждение: окажись за дирижёрским пультом вместо Теодора Курентзиса Жозе Мауриньу, результат мог быть значительно лучше.
Евгений МАЛИКОВ
Статья опубликована :
№36 (6337) (2011-09-14) 3
4
41
6
7
8
9
10
11
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
Искусство
Осень и тишина
ВЕРНИСАЖ
Скульптор Виктор Корнеев родился в 1958 году в Тамбове, окончил Пензенское художественное училище им. Савицкого (одно из лучших в России) и Строгановку, учителем считает Александра Николаевича Бурганова. Сейчас живёт в Швеции и России. В последнее время всё же больше – в Швеции. Его скульптуры вслед за своим создателем в большинстве своём тоже освоили шведские просторы. И то лежат огромной деревянной рукой на гранитном пьедестале в ухоженном парке, то весело выныривают из нескошенной травы на лесной лужайке, напоминая о беззаботности и счастье детства, то в состоянии нирваны глядят в низкое серое северное небо.
