Кто знает, что может произойти со спектаклем за два месяца репетиций! Тут актеры разыгрались, и проходная сцена разбухла, а главная, наоборот, скукожилась. Что-то выпало, потому что нашлось другое — получше. И, может быть, все станет интереснее, чем в замысле. Но я-то буду сидеть дома и сочинять музыку другого спектакля, которого уже не будет.
Я вернулся через два месяца и глазам своим не поверил — ничего не изменилось. Конечно, спектакль оброс деталями и актерскими находками, но конструкция целого, ее фундамент и все крепления оказались на месте.
Мы познакомились давно — в самом конце 80-х. И сколько работ сделали вместе, я не помню. Гоголь, Гоголь, Достоевский, Кафка, Шекспир, Гоголь, Вампилов, Достоевский, Радзинский, Гоголь, Леванов... Были спектакли, которые мы сочиняли без литературы, — «Еще Ван Гог», «Сидур-мистерия». Или сочиняли и не поставили. Не сложилось... Но непрофессиональных работ у нас не было. Фокин — профессионал. Не романтический булгаковский Мастер, а мастер в средневековом цеховом понимании. То есть белая ворона в русском драматическом театре — здесь профессионалов недолюбливают. Принято считать их творения холодными. Дескать, нет у них мук и терзаний — они просто знают, как делать. Странно. Никто ведь не будет обсуждать душевных порывов и вдохновенных находок балерины, не умеющей стоять на пуантах! Искусство не заканчивается освоением профессии — оно с этого начинается. Но в драме дилетантизм считается залогом свежего взгляда на театр. Можно вызвать на репетицию всю труппу — на всякий случай. А репетировать только с двумя актерами. Все остальные слоняются по гримеркам, зевают, сплетничают, курят. Можно перед премьерой выкинуть несколько сцен, которые делали месяцами, и вставить новые. Многое можно. А у Фокина нельзя! Искать, сомневаться, перебирать варианты, мучиться от сознания собственной беспомощности надо в одиночестве. А на репетицию приходить абсолютно готовым к работе за полчаса до ее начала.
«Хорошо тебе, — говорит он иногда, — скажешь музыканту pizzicato или diminuendo, и тебя понимают. И не надо скакать по сцене, показывать, объяснять по сто раз одно и то же». Зато я не могу показать тубисту и трубачу, как должны звучать их партии. Не умею играть ни на тубе, ни на трубе. А как здорово бегать по сцене и всем показывать!..
Когда его пригласили ставить в Большом «Пиковую даму», Валерий выучил партитуру наизусть. Всю партитуру на слух, со всеми вступлениями контрабасов, валторн, флейт... Не каждый дирижер решится исполнять оперу Чайковского без партитуры, а он выучил! «Понимаешь, я же в нотах не ориентируюсь. Я бы выглядел некомпетентным...»
Ничего не поделаешь — профессия у него такая. Композиторская.
«Пошел ты!..» / Искусство и культура / Кино
«Пошел ты!..»
/ Искусство и культура / Кино
Сергей Шакуров: «Свобода артиста — это не свобода выбора, а свобода отказа»
Впервые на киноэкране Сергей Шакуров появился в 1966 году и с тех пор не выпадал из обоймы, оставаясь востребованным актером во все времена и при всех режимах. Не стал исключением и год ушедший. Какие-то фильмы с участием Сергея Каюмовича уже вышли в прокат, другие ждут очереди, третьи можно посмотреть сейчас по ТВ. Первый канал на днях завершает повторный показ сериала «После школы», где Сергей Шакуров сыграл роль эксцентричного директора Ярослава Егоровича.
— Вас часто принимают за известного артиста?
— Бывает, путают с Андреем Кончаловским, хотя, на мой взгляд, мы мало похожи. Зато к Игорю Угольникову, который носит очки на манер моих, неоднократно обращались как к Шакурову. Люди с радостью хотят пообщаться с узнаваемым человеком, порой от неожиданности путая имена и плохо помня лица...
— Но я-то вопрос задал неспроста! Это почти дословное повторение реплики вашего героя Ярослава Егоровича, у которого якобы даже в трамваях автографы берут. И он дает. Пишет в блокнотиках: «Пошел ты на …!»
— Да, вот такой директор школы получился. Но если честно, я уже подзабыл, что именно говорил мой персонаж. Съемки проходили почти год назад, параллельно я снимался в других проектах, картины наслоились, в голове все смешалось. Типичная история для кино. Вот театральные работы хорошо помню и тридцать лет спустя. Хоть сейчас могу прочесть монолог Сирано из спектакля, поставленного в 80-м году на сцене Театра Станиславского.
— А ну-ка?
— «Что я скажу? Когда я с вами вместе, / Я отыщу десятки слов, / В которых смысл на третьем месте, / На первом — вы и на втором — любовь. / Что я скажу? Зачем вам разбираться? / Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна, / Что это для меня всего лишь декорация, / В которой вы играете одна! / Что я скажу? Не все ли вам равно?..» И так далее. Подобное не забывается. Конечно, надо учесть блестящий перевод Владимира Соловьева и постановку Бориса Морозова.
— Других Сирано вы видели?
— Спектакль с Безруковым. Качественная работа, честная. Но есть одно отличие: Сережа играет в маске, с накладным носом, а я выходил на сцену со своим лицом. После меня никто не осмелился на это. Зачем мне смотреть чужие спектакли, если знаю, что лучше моего Сирано пока все равно нет?
— Скромно.
— Но справедливо. И потом кто вам сказал, будто артист может быть скромным? Выйти на сцену — как шагнуть в бездну. И если не будешь уверенным в себе, точно потерпишь фиаско. Но я в состоянии трезво и самокритично оценить свою работу. Такие роли, как Сирано, остаются на всю жизнь. Или взять «Маскарад», поставленный Виктором Шамировым там же, в Театре Станиславского. И через десять лет монологи Арбенина в памяти. С кино подобное редко происходит. Да, помню пламенную речь Забелина из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих»: «Бойцы! Грозные альбатросы революции!..» Эдуард Володарский написал почти стихи. Но это скорее исключение из правил. Чаще снимаешься, а завтра не в силах воспроизвести текст даже в общих чертах. Сейчас идут съемки картины по Стефану Цвейгу. Вроде и литературный материал хороший, и написано здорово, но вы не заставите меня вспомнить эпизод, отснятый буквально накануне. Это выше моих сил.
Спектакль репетируешь по полгода, потом играешь несколько лет, а в кино дубль записали и дальше поехали. Съемочный период уплотнен максимально: быстрее, быстрее, быстрее! По Цвейгу снимают замечательные режиссер Сергей Ашкенази и оператор Володя Климов, места прекрасные —подмосковное имение Лермонтовых, но режиссер поставлен в жесткие рамки. Съемки длятся по пятнадцать часов кряду, люди устают чудовищно, осветители засыпают на площадке — измот полный! Мы с моим партнером Максимом Матвеевым попросили режиссера иначе снять одну из сцен: «Сергей Сергеевич, голубчик, тяжело стоять на месте и говорить, говорить… Давайте хотя бы пройдемся туда-сюда». А он отвечает: «При статике успею до вечера снять еще четыре плана. Если начнем двигать камеры и свет, потеряем не менее часа». Вспоминаю, как работал Марлен Хуциев на картине «Был месяц май». Съемки проходили в Гвардейске под Калининградом. Вечером обсуждаем план на завтра, утром приезжаем на площадку, переодеваемся в военную форму, гримируемся и ждем. Марлен Мартынович в задумчивости смотрит по сторонам, потом говорит: «Сегодня ничего делать не будем. Настроения нет». Разворачиваемся и возвращаемся в гостиницу. И это был не каприз режиссера, он ждал вдохновения, нужного состояния в природе, погоде и, главное, в себе… Герасимов, Бондарчук, Михалков тоже подолгу снимали свои фильмы. Сейчас такое даже представить нельзя. Не беда! Научимся работать по-новому. Учиться никогда не поздно. На съемках «После школы» я по-настоящему балдел от братьев Пресняковых, дебютировавших в роли режиссеров. Они без конца фонтанировали! Готовлюсь к одной сцене, а они неожиданно предлагают совершенно иную. Смотрят так хитро и говорят: «Каюмыч, у нас для тебя сюрприз». После чего начиналась импровизация! А это самый большой кайф для актера, когда режиссер доверяет.
— В сериале есть ирония, которой, на мой взгляд, остро не хватает сегодня.
— Это правда! Люди разучились посмеиваться над собой и другими — не зло, без ожесточения. Все слишком серьезно к себе относятся. Для меня это звучит почти как диагноз. Я от ролей отказываюсь, если в них нет юмора, самоиронии. Главное — не путать ее с пофигизмом, безразличием. Равнодушие, на мой взгляд, недопустимо нигде — ни в жизни, ни в работе.
— Вот и образ Леонида Ильича в сериале «Брежнев» вы лепили с душой…
