Начальник MVD был убит одним из первых случайной пулей, влетевшей в окно его кабинета, а затем в мохнатое ухо.
Растерявшийся губернатор позвонил в Большую Башню. Его соединили с нужным человеком. Нужный человек безобразно накричал на губернатора (кричал почему-то с акцентом), а в финале разговора послал собеседника прямым текстом.
Слыша беспрестанную стрельбу по всему городу, губернатор выпил два стакана коньяка, сказал: «Да пошли вы сами…», заказал бронированное авто и выехал в аэропорт, откуда вскоре вылетел за границу.
На помощь бойцам спецбатальона «Caucasus - East» стремительно выдвинулось ополчение из соседнего региона. На помощь горожанам стремительно вернулось ополчение, направлявшееся в сторону Ukraine.
Регион оказался лишен управления, и в городе немедленно начались погромы. Свои боевые бригады быстрее всех организовали: местная преступная группировка - это раз, и служба охраны градообразующего предприятия - это два.
В течение двух суток партизанская война и хаос перекинулись в соседние регионы. В тот же день, в разных концах страны, никто уже не знает по какой причине, случились две крупные аварии; в Ingush Republic все-таки сменилась власть, и новоприбывшие сразу же объявили о своей независимости; у границы с государством China началась натуральная резня; в портовом городе St. Petersburg другие два взвода спецбатальона «Caucasus - East», все-таки добравшиеся до места назначения, взяли заложников, но ничего не потребовали.
Зато банки, наконец, лопнули, сразу все. Остановился транспорт. Упал курс rupee.
Воинские подразделения центральной части страны стремительно проявили свою полную деградацию. Самоорганизованные части народного ополчения отказывались воспринимать хоть чьи-то приказы; но им никто ничего и не приказывал.
Когда, на пятый день, обращение к нации из глубин Большой Башни было все-таки готово, в половине центральной части страны не было ни местной власти, ни электричества.
… Странная встреча случилась спустя неделю у бывшего губернатора.
Он шел по шумному коридору многоэтажного здания; здесь никто не говорил на его родном языке, но все говорили на чужом, неустанно перебегая из комнаты в комнату (на телевизионных экранах шли стремительные, невнятные, шумные новости из родной страны губернатора). Он только что провел, как сам он это назвал, «консультацию».
У переводчика были рыжие пальцы, он сидел совершенно бесстрастно, но губернатор мучительно мечтал удавить этого свидетеля сразу после завершения беседы.
Но беседа завершилась, и он никого не удавил, а шел себе и шел по коридору.
И тут ему встретился тот человек, что неделю назад послал его прямым текстом, когда губернатор звонил в Большую Башню.
Они минуту стояли молча друг напротив друга.
- Ты что здесь делаешь? - мрачным шепотом спросил житель Большой Башни; впрочем, в речи его чувствовалась некая неуверенность.
- Ты же меня послал, - сказал бывший губернатор шепотом, ухмыляясь, и уверенно перейдя на «ты», - ты сам, что здесь делаешь? - спросил он.
- … Я не послал, - ответили ему, и улыбка смягчила губы отвечавшего. - Я не послал тебя, - повторил он по слогам, - я просто назначил тебе встречу. И, видишь, мы все здесь встретились.
Дмитрий Ольшанский
Двое с пальмовыми ветвями
1 мая 1918 года в Москве
Cхожие мысли однажды услышал я и в проповеди снегиревского батюшки отца Никодима. Как-то заговорив о вражде христиан между собой, он вдруг резко перешел к нашей Гражданской войне и заявил, что она никому в укор поставлена быть не может. Те, кто в ней убивал, и те, кто погибли, каждый на свой лад хотели спасения человеческого рода. Они, исполнившись верой, как и положено, под водительством пророков и пастырей, шли к раю - неважно, небесному или земному. Ошибались они или нет, судить не нам.
Владимир Шаров
конспиратор
Бывший студент, бывший социалист-максималист самого разрушительного направления, бывший наследник трехэтажного дома на Долгоруковской улице, теперь уже безнадежно национализированного, бывший ниспровергатель основ, впервые в жизни оставшийся без родителей и потому стремительно, в шесть месяцев, повзрослевший, Григорий Исаакович с раннего утра топтался возле Исторического Музея и старательно делал вид, будто участвует в первомайском шествии.
Затеряться в толпе, как велел ему вчера Флегонт, оказалось не так-то просто.
- Вас ни в коем случае не должно быть заметно, - зудил Флегонт, снова и снова нервически поправляя рваную, для пущей конспирации полностью затемнившую окно занавеску, - но за те часы, что большевики проведут на площади, вы узнаете о них все, что только возможно. Содержание речей, численность полков, их вооружение, личная охрана главарей, автомобили, оцепление у всех ворот, слухи, происшествия, китайцы - нас интересуют любые сведения, что вы там выведаете. Со своей стороны, я обещаю доложить лично Борису Викторовичу о ваших успехах, если, конечно… - тут Флегонт окончательно уткнулся взглядом в занавеску и на минуту перестал замечать своего подчиненного, -…таковые, как мы надеемся, воспоследуют.
Мысль о том, что его успехи станут известны самому Борису Викторовичу, была сладкая, пьяная.
Но пока что докладывать было нечего.
Военный парад и все основные торжества, как обьяснили Григорию Исааковичу словоохотливые старухи у Иверской, почему-то перенесли на Ходынку, в то время как здесь вот уже третий час происходило нечто весьма заурядное и ничем совершенно не примечательное. Вздрагивая и уворачиваясь от пронзительного ветра, со стороны Никольской улицы по направлению к Москворецкой брели небольшие, по трое-пятеро, компании победившего пролетариата, все довольно оборванные и облезлые. Всякий раз, когда ветер хищно налетал на них, знамена с кривоватыми надписями «Освобожденный труд раскует мир из цепей капитала!», «Каждому гражданину революция дарует жизнь, но жизнь и потребует!», «Проснись дремлющий рабочий! Гидра буржуазии не спит!» сами собой широко развертывались и летели высоко над головами, но, как только порыв стихал, флаги и лозунги почти что падали на головы шествующих, и те, бранясь и бормоча что-то, отдирали их от себя и вяло подымали руки.
Хуже всего было то, что и ему самому, разумеется, в целях конспирации, приходилось держать в руках знамя с лозунгом. «Одолеем чуму империализма и капитала!» - торжественно сообщал Григорий Исаакович Красной площади и всему миру, сгорая в это время со стыда, хотя еще год назад он, по правде сказать, был бы счастлив разгуливать с чем-то подобным.
Время от времени на голову Григорию Исааковичу сыпались какие-то мокрые бумажки - должно быть, листовки, сброшенные с противно гудящего наверху аэроплана. Развернув одну из них, он с ненавистью узнал о том, кто, а именно он сам, сегодня является авангардом мирового рабочего движения, переходящего в наступление на эксплуататорские классы. Листовка то и дело бесцеремонно тыкала, как если бы хулиганским жестом брала читателя за пуговицу, и грустнее всего было узнавать в тяжеловесных оборотах речи неизвестного комиссара те самые выражения, которыми он сам еще так недавно громил несознательных товарищей по университетскому курсу.
Уже не думая о конспирации, он красноречиво озирался по сторонам, великое множество раз бесцельно бродил вдоль стены Музея, а когда наконец спохватывался, что со всех сторон на него могут быть устремлены злые, подозрительные взгляды - неуклюже сплевывал и спешно показывал пустоте вокруг себя семечки и папиросы, предусмотрительно купленные в целях уравнения себя с народом и теперь без всякого употребления томившиеся в карманах.
Но сколько не жди, а Флегонт будет им недоволен.
Никто не выступал еще сегодня на площади, хотя деревянная трибуна возле Минина и Пожарского явно готовилась для ораторов. Никаких полков пока видно не было. Из всех видов вооружений ему бросились в глаза только отдельные винтовки за спинами нескольких то ли красноармейцев, то ли краснофлотцев, то ли красногвардейцев, явно разбойничьего вида типов, которые одни на всей демонстрации сохраняли важное выражение лиц, до того важное, что самый высокий из них то и дело снимал оружие с плеча и позировал с ним, словно бы только что самолично изловил если не самого Клемансо, то уж по меньшей мере Керенского. Никого из известных по фотографическим изображениям и карикатурам вождей в первомайских рядах также не наблюдалось - возможно, они сразу отправились на Ходынку, а может быть, все еще тревожно ожидали чего-то за своими крепостными стенами. Из всех слухов, которые Григорию Исааковичу удалось подцепить у Иверской (расспрашивать хмурых пролетариев он, к стыду своему, так и не решился), самым правдоподобным был тот, что большевики, мол, готовят все эти праздники и командуют шествиями для того только, чтобы в конце концов, и не далее как этим же летом, вернуть на престол Николая, тайными агентами которого они и являются. Вот только восстановят в народе порядок и послушание - и сразу же царя на место.
