Я не пошевелилась и не отреагировала, а лишь вздохнула. Тогда он велел мне забыть об этой просьбе и перешел к следующей:
– Теперь встаньте с кровати и пройдитесь.
Я свесила ноги с кровати и нерешительно сползла на пол. Он взял меня под руку и помог встать.
– Не могли бы вы пройтись по прямой, переставляя ноги? – попросил он.
Взяв минуту на раздумья, я зашагала вперед, но двигалась перебежками, делая между шагами длинные паузы. Меня кренило влево – Наджар отметил признаки атаксии (расстройства координации). Я ходила и говорила, как его пациенты на поздней стадии болезни Альцгеймера – те, кто утратил способность говорить и нормально взаимодействовать с окружающей средой и мог лишь совершать периодические неконтролируемые, атипичные движения. Такие пациенты не улыбаются, почти не моргают, сидят и стоят в неестественно застывших позах; они лишь формально присутствуют в этом мире. И тут его осенило: тест с часами! Разработанный в середине 1950-х, этот тест вошел в «Диагностическо-статистический справочник психических заболеваний» Американской психиатрической ассоциации лишь в 1987 году. Его используют при болезни Альцгеймера, инсультах и слабоумии, чтобы узнать, какие зоны мозга поражены.
Доктор Наджар вручил мне чистый лист бумаги, вырвав его из своего блокнота, и попросил:
– Пожалуйста, нарисуйте часы и проставьте на циферблате все числа от 1 до 12.
Я растерянно взглянула на него.
– Рисуйте, как умеете, Сюзанна. Необязательно рисовать хорошо.
Я взглянула на доктора, затем на лист бумаги. Слабо ухватив ручку пальцами правой руки, как некий чужеродный предмет, сперва нарисовала круг, но он вышел слишком кривым, а линии неровными. Я попросила другой лист бумаги. Доктор Наджар вырвал еще один, и я попробовала снова. На этот раз круг вышел похожим на круг. Рисование кругов относится к процедурной памяти (той самой, что не исчезла у знаменитого пациента с амнезией. – Г. М.). Как и завязывание шнурков, это выученный навык; пациенты так много раз делали это прежде, что редко ошибаются, поэтому доктора Наджара не удивило, что я относительно легко нарисовала круг со второго раза. Я обвела его. Доктор Наджар с нетерпением ждал, когда же я проставлю числа.
– Теперь напишите числа на циферблате.
Я засомневалась. Он видел, что мне сложно вспомнить, как выглядит циферблат часов. Я склонилась над бумажкой и начала писать. Я методично выписывала числа. Иногда я «застревала» на одной из цифр и обводила ее несколько раз.
* * *
Через несколько секунд доктор Наджар взглянул на лист и чуть не захлопал в ладоши. Я разместила все числа от 1 до 12 на правой стороне циферблата – все, как по учебнику, 12 там, где должно быть 6.
Примерно так выглядел мой рисунок часов.
Доктор Наджар просиял, выхватил у меня бумажку, показал родителям и объяснил, что все это означало. Те ахнули: их лица выражали и страх, и надежду. Это был ответ, который все так долго искали. Не понадобилось ни высокотехнологичной аппаратуры, ни инвазивных тестов – лишь бумага и ручка. Доктор Наджар получил неоспоримое свидетельство того, что у меня воспалено правое полушарие.
* * *
Здоровый мозг воспринимает действительность в ходе сложного процесса, в который вовлечены оба полушария. Информация с сетчатки глаза попадает в первичную зрительную кору в затылочной доле, где становится цельным восприятием, которое обрабатывается теменной и височной долями большого мозга.
Теменная доля отвечает за «где и когда», сообщая человеку информацию касательно расположения образа во времени и пространстве.
Височная доля – это «кто, что и почему»; она управляет способностью распознавать имена, эмоции и воспоминания. Но когда мозг поврежден и одно полушарие работает с перебоями, поток информации встречает препятствия на своем пути, и визуальный мир искажается.
Поскольку правое полушарие отвечает за левостороннее зрение, а левое – за правостороннее, мой рисунок, где все цифры были расположены справа, показывал, что мое правое полушарие, ответственное за левую сторону циферблата, работало неправильно.
Тест с часами также помог объяснить другой аспект моей болезни, который прежде по большей части игнорировали: онемение на левой стороне тела, о котором давно уже все забыли. Теменная доля большого мозга отвечает в том числе и за сенсорное восприятие, и нарушения в этой области могут привести к потере чувствительности.
Один лишь тест с часами дал столько ответов на вопросы: помимо онемения на левой стороне тела, он объяснил паранойю, припадки и галлюцинации. Возможно, даже воображаемых клопов: ведь их «укусы» были на левой руке. С помощью этого теста доктор Наджар смог исключить шизоаффективное расстройство, постприпадочный психоз и вирусный энцефалит. Тут он вспомнил о высоком содержании лейкоцитов в спинномозговой жидкости, и его осенило: воспаление почти наверняка вызвано аутоиммунной реакцией, спровоцированной моим собственным организмом. Но что это за аутоиммунное заболевание?
Мне проводили анализы на ряд аутоиммунных заболеваний – всего несколько из ста с лишним, известных науке. Исследования дали отрицательный результат, то есть ни одной из этих болезней у меня не было.
Тогда доктор Наджар вспомнил несколько случаев, описанных в современной медицинской литературе; речь шла о редком аутоиммунном заболевании, поражающем в основном молодых женщин и открытом учеными Пенсильванского университета. Может, это оно?
Возникли и другие вопросы: как глубоко распространилось воспаление? И можно ли спасти мой мозг? Ответить на них можно было лишь одним способом – провести биопсию мозга. Доктор Наджар не знал, согласятся ли на это мои родители. И действительно, описание этой процедуры, в ходе которой вырезается небольшой кусочек мозга для исследования, радости не внушало; но мое состояние ухудшалось, и было необходимо немедленное вмешательство. Чем дольше моя болезнь развивалась без должного лечения, тем меньше были мои шансы когда-либо вернуться к прежнему состоянию. Размышляя над этими проблемами, доктор Наджар рассеянно теребил свои усы и расхаживал по палате.
Наконец он сел рядом со мной на кровать, повернулся к моим родителям и проговорил:
– Ее мозг охвачен огнем. – Он сжал мои маленькие ладони своими большими руками и наклонился, глядя мне прямо в глаза. – Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь вам. Обещаю, я не сдамся.
* * *
Позднее он вспоминал, что на мгновение я как будто ожила. А я до конца дней буду сожалеть, что не помню эту роковую сцену – один из важнейших моментов в моей жизни.
Доктор Наджар заметил слезы в уголках моих глаз. Я села и обняла его. Для него этот момент стал ключевым в моем деле: он почувствовал, что я все еще где-то там, в этом теле. Но это был лишь проблеск. После я легла на кровать и уснула, утомленная кратким всплеском эмоций. Но он успел понять, что я там, и решил не сдаваться. Он подал знак моим родителям выйти из палаты.
– Ее мозг охвачен огнем, – повторил он.
Родители кивнули, расширив глаза от страха.
– Ее собственный организм атакует его.
27. Настоящий доктор Хаус!
Доктор Наджар сообщил и другие новости.
– Думаю, следует провести курс лечения стероидами, но прежде чем начать, необходимо подтвердить наличие воспаления, – проговорил он.
– Но как? – спросила мама.
– В университете Пенсильвании есть врач, специализирующийся на аутоиммунных заболеваниях. Думаю, он сможет дать ответы на наши вопросы. А пока, – он сделал паузу, зная, что моих родителей не обрадует то, что им предстоит услышать, – есть несколько вариантов. Можно начать курс стероидов. Плазмаферез. Или лечение иммуноглобулином.
Родители снова кивнули в унисон, загипнотизированные словами этого умнейшего человека.
– Но мне кажется, что лучший выход, – тут он понизил голос, – провести биопсию мозга.
– Что это значит? – тихо спросила мама.
– Нужно осмотреть ее мозг и взять небольшой кусочек на анализ. – Он сблизил кончики указательного и большого пальцев, а затем развел примерно на сантиметр.
Отец засомневался:
– Даже не знаю.
– Клянусь, будь она моей дочерью, я бы провел биопсию. На данный момент гораздо рискованнее ее не проводить. Худшее, что может случиться, – ничего не изменится.
Мои родители все еще молчали.
– Я бы хотел назначить биопсию на понедельник, в крайнем случае – на вторник, – сказал Наджар. – Но все зависит от вас. Пока нужно все обсудить с врачебной коллегией. Дайте мне время подумать. Буду держать вас в курсе.
Когда доктор Наджар ушел, мама прошептала:
– Настоящий доктор Хаус!
* * *
Позднее в тот же день в палату зашла доктор Руссо и сообщила родителям, что врачебная коллегия дала добро на биопсию мозга. Мама пыталась сохранять спокойствие, но чувствовала себя беспомощной. Она вызвала доктора Руссо в коридор. У нее был миллион вопросов, но в голове вертелись лишь два страшных слова: биопсия мозга. Несколько недель она пыталась сдерживаться, но сейчас плотину прорвало, и она заплакала. Доктор Руссо стояла, скрестив руки на груди, а потом потянулась и слегка дотронулась до маминого плеча.
