и комбайнеров, прибывших на освоение целинных и залежных земель, подойти к справочному бюро. Там уже ждали представители районов. Это был 1956 год...
Василий присоединился к тем, кто приехал по направлению. Его сразу же внесли в какой-то список и даже выдали небольшой аванс. Вот так, случайно, он стал участником великого преобразования Казахстана, свидетелем не только искреннего порыва прибывшей со всей страны молодежи, но и низости, предательства, подлости людей.
Губареву дали трактор ДТ-54 и жатку. Поля в Казахстане были огромные: на комбайне за 16 часов работы, сделав всего один круг, можно было намолотить до 19 бункеров пшеницы, а с гектара намолачивали около пятидесяти центнеров. При любой погоде работали с раннего утра и дотемна, поэтому трактористы иногда оставались ночевать в поле, в тракторе.
– Надо сказать, что спать в тракторе неудобно, но это казалось мелочью. Натруженное тело требовало отдыха, и засыпал я уже через полчаса. В селе меня никто не ждал: родственников не было, а друзьями еще не обзавелся. Мне понравилось ночевать в поле, наблюдать за природой... Когда солнце скатывалось к закату, все огромное поле застывало в безмолвии, словно останавливало свой бег в ночь. Легкий ветерок вздымал волны плотно стоящей пшеницы. Поле дышало спокойной радостью жизни, переливаясь изумрудными красками в лучах предзакатного солнца. А ранним утром рассеивалась мгла, высветлялось небо, летели журавли на юг. В строгом порядке они медленно парили на большой высоте, тихим курлыканьем озвучивая поднебесье. И когда в этой голубой тиши вдруг на другом конце поля загрохочет трактор, звук которого слышно за десятки километров, пора было возвращаться в реальную жизнь: прибыла бригада механизаторов... Уже две ночи Василий провел в поле. Ему доставили продукты, привезли постельные принадлежности и фонарик. А третья ночь осталась в его памяти на всю жизнь.
– Где-то часов в двенадцать меня разбудил вой волков. В вечерних сумерках он казался сверхъестественно жутким. Сталкиваться с волками раньше мне не приходилось. Не могу сказать точно, сколько их было... Волчьи глаза горели, как светлячки в лесу. Первое, что пришло мне на ум, было удивление: как же они не боятся трактора, который пахнет бензином, маслом, соляркой.
Завести трактор я не мог. Это сейчас можно, не выходя из кабины, как в легковом автомобиле, завести и поехать. А тогда ДТ-54 требовался «пускач», пусковой двигатель, работающий на бензине. Надо было выйти наружу... Я попробовал отпугнуть волков фонариком, но или лучик света оказался слишком слабым, или волки не боялись – фонарик ничего не изменил. Стая то приближалась к трактору, то откатывалась назад. Выли они почти не переставая, в унисон. Иногда, во время небольшой паузы, какой-нибудь из хищников словно делал запев, испуская долгий, тоскливый вой. К нему начинали присоединяться другие. Несколько минут я слушал этот жуткий концерт, потом внезапно наступала полная тишина и все начиналось сначала.
Неожиданно один из них, видимо, самый смелый, заскочил сначала на гусеницы трактора, а затем и на капот. Показалась оскаленная волчья пасть, и светящиеся глаза уставились в переднее стекло, словно проверяя, есть ли кто внутри. Я включил фонарик. Волк на секунду замер, соскочил, но сразу же запрыгнул снова. Это был мощный, кряжистый зверь. Его огромная голова отворачивалась от света. Серая шерсть немного светлела на груди и надбрюшье. Верхняя губа делалась «гармошкой», то поднимаясь, то опускаясь вниз, обнажала огромные белые клыки. Я слышал, как щелкают волчьи зубы, а из глотки раздается глухое ворчание. Но оно, как мне показалось, не было злобным...... Волк смотрел на замершего в кабине человека, как бы говоря ему: «Не дергайся, малый, сиди спокойно, ничего тебе за стеклами не угрожает. Не по своей воле я пугаю тебя, меня заставляют это делать...». Василий не знал, была ли это волчья свадьба, которой руководила будущая «супруга» волка, проверяя его на смелость, или это вожак сбивал стаю, натаскивая молодняк для суровой жизни...
– С первыми проблесками зари волки ушли. Но эта тревожная ночь заставила меня задуматься о дисгармонии природной и человеческой действительности. Мы полагаем, что душа дарована лишь тем, чье обличье схоже с нашим собственным. Мы плохо знаем животный мир и, наверное, еще хуже – самих себя. Но наше сожаление об этом незнании нам помогает очень редко...
Последние слова юбиляра потонули в аплодисментах. Зал встал...
Машина, преодолев небольшой подъем, последние колдобины, с трудом въехала на деревянный мост. Фары грузовика выхватывали покосившиеся, выщербленные от времени перила моста, и весь он дрожал, стонал, скрипел, и создавалось такое впечатление, что он жалуется на невнимание к себе. Семен во все глаза смотрел на знакомые с детства места, и шофер, везущий попутного пассажира, видя его заинтересованность, заметил:
– Отживает наш старый мост, рядом уже строят новый, поставили опоры, сделали насыпь, да вы днем увидите.
Проехав по мосту, машина как-то сразу оказалась почти в центре села. И чем ближе она приближалась к знакомой, по очертаниям домов, улице, тем учащеннее билось у Семена сердце.
Приехал он в родное село, когда оно уже спало, только изредка слышен был ленивый лай собак, да храп лошадей, жующих траву, но разглядеть все это в кромешной тьме было невозможно.
Приезд Семена всегда был для матери неожиданностью, и то, что приехал ночью, радовало его. Почти инстинктивно он прошел короткими переулками, а последнюю часть пути – огородами. Очутившись перед изгородью, состоящей из длинных жердей, тянувшихся от бани до небольшого садика, в котором некогда им было посажено несколько кустов черной смородины и черемухи, Семен двигался вдоль изгороди. Наткнувшись на дощатую дверь, руками на ощупь нашел щеколду. Дверь, ведущая из двора в огород, неожиданно для этой тишины громко проскрипела, и он очутился в ограде своего дома. Семен, чтобы не вызывать шума, снял ботинки, носки и босыми ногами прошлепал на крыльцо, а затем, спустившись с него, с удовольствием прошелся по зеленой траве, еще теплой и не ставшей влажной от утренней росы. Чтобы попасть в дом, нужно было пройти веранду, но Семен знал, что мать не спала на веранде, она не слышит, кто ходит во дворе.
Ему было приятно от мысли, что он, наконец-то, дома, где прошло его детство, и как сейчас ему хорошо от разных запахов трав, деревьев и тишины. Он заглянул в окно веранды, но там ничего не было видно и лишь на окнах с той стороны бились ночные бабочки. Семен присел на одну
