плечах. Онанизмом тоже много занимался, тоже счету нет. И поверьте. Я здоровый, не болел ни разу и чувствую себя сейчас сильным, жизнерадостным, как будто мне 18 лет [2215].
На основании анкетирования сибирских студентов Клячкин пришел к заключению, что «крепкие и здоровые субъекты легко переносят онанизм» [2216]. «Люди, занятые тяжелым физическим трудом, как-то: грузчики, люди от сохи и прочие, не подвержены частой половой возбудимости. Объясняется это тем, что мышечная деятельность содержит в себе массу продуктов распада, влияющих на работоспособность». Усталость после продуктивного рабочего дня «захватывает и тело, и психику, побуждая человека к отдыху». «Утомленный человек, – заключал профессор Роледер, – менее возбудим» [2217]. Абсолютно противопоказанным считалось сочетание мастурбации с не знающей отдыха умственной деятельностью. Лица, занятые исключительно научным трудом, «ведущие неподвижный образ жизни, возбуждаются легче». Для интеллигенции особенно важно было избегать искусственного возбуждения, «фантазионерства», утверждал исследователь быта комсомольцев А. Стратоницкий [2218].
Из скрупулезного изучения анкет психологи сделали вывод, что мастурбация очень распространена среди студентов непролетарского происхождения. «Жизненный уклад» играл большую роль: «особенно предрасположены к онанизму были дети с невропатологической конституцией, происходящие от нервных, неуравновешенных, болезненных родителей» [2219]. Матерью всех пороков, включая мастурбацию, объявили «безделье» [2220]. Выросший, по замыслу Гумилевского, в комфорте и праздности, Буров наглядно подтверждал это обобщение. Преждевременное половое развитие и мастурбация воспрепятствовали созданию центров торможения в его психике. Поскольку интерес к умственной работе сформировался в нем за счет телесного развития, молодому Бурову не удалось привести свою психику в гармоничное состояние.
Хотя Хорохорин недалеко ушел от профессора Бурова, этиология его вырождения несколько иная. Читателю ни на минуту не дают забыть, что главный герой происходит из пролетарской семьи. Это означает, что его детство должно было быть здоровым и его конституция сильна. Проблема образовалась позже. Заполняя студенческую анкету, 24-летний студент писал как бы от лица Хорохорина, жалуясь на неподготовленный переход от ружья к книге: «Мне, будучи на военной службе и до военной службы, приходилось очень много иметь половых сношений. Последние 20–21 год, уже решаясь жениться на самой неинтересной девушке, пытался делать предложения 10 раз, но от последних получал категорические отказы. По-видимому, не приспособлен к естественным условиям жизни, не могу себе объяснить; очевидно, принадлежу к типам вырождения, с точки зрения биологии мы встречаем такие явления („мамонты“). Иногда ударяюсь в пессимизм, учение не идет, хочу отклонить мысль, но этого не удается сделать. Уже страшно отражается на психологическое состояние здоровья. В дальнейшем жизнь потеряна, ожидать чего-то лучшего не приходится. Мне кажется – я „лишний человек“, о котором пишет Тургенев. Приходится только сказать „и пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять“».
«[На] получение потомства от нас – коммунистов – очень мало шансов, – жаловался другой студент-вырожденец. – Мы сейчас не живем, не горим, а уже только тлеем. Весьма возможно – погаснем, тем более в наши годы. А ведь, многим из нас 30–35 лет, а мы, как это ни ужасно, холосты. (Крестьянин, 30 лет)» [2221].
Гумилевский подчеркивает роль умственной работы в этиологии вырождения, и это отличает его от Малашкина, сосредоточенного на социальной среде студентов. Он дает понять, что даже пролетарская психофизиология не обладает иммунитетом к пагубному влиянию занятий учебой. Львиная доля свидетельств полового вырождения, собранная учеными, на которые опирался Гумилевский, относилась к студентам из низших классов. Например, А. Платовский подчеркивал, что патологии, обнаруженные им у ростовских студентов, относятся главным образом к «рабочим и крестьянам», а Гельман утверждал, что его исследование недомогания московских студентов крайне значимо именно потому, что он изучал уже послереволюционных, пролетарских студентов [2222].
Все студенты сталкивались с опасностью гипертрофированной рефлективности. Пролетарий Хорохорин и мелкий буржуа Буров, оказавшись в университете, стали практически неотличимы. «Не пугайтесь, – сухо сказал он [Буров], – кто не плутал из нас в Собачьем переулке! Все через него проходят… Только надо спохватиться вовремя, если уже туда попал!» Услышав это, Хорохорин привычно выпрямился, «думая о своем превосходстве над этим больным человеком, но тут же вспомнил весь вечер в одно мгновение, как при синем блеске молнии, и ему стало страшно: за себя, за Бурова, за таких, как они запутавшихся в тенетах огромного, белого, сытого полового паука, пившего даже не кровь, а только мозг, лучшее в человеке – его мозг» [2223].
Онанист – олицетворение вузовца, неспособного себя контролировать интеллигента – обязан был взять себя в руки. Все дело было в правильном сочетании воли и сознания, объясняла переведенная в 1927 году брошюра немецкого профессора Германа Роледера: «Воля должна, несомненно, господствовать над страстью. Разум должен руководить желаниями, стремлениями и волей. Проще говоря, воля каждого лица определяет, поддастся ли человек необузданным влечениям, или противостоит им. <…> Слабость воли, без контроля умственного регулятора, способствует развитию порока у многих и многих». Без сомнения, центральная психическая сфера человеческого мозга «совершает свои функции вне нас, без нашего участия. Однако впечатление, производимое на наши чувства и ощущения, влияет и на психику. При здоровом состоянии духа нежно организованная мозговая сфера дает здоровое ощущение и вызывает здоровые представления. Они бывают либо повторными (как воспоминания), либо доселе неиспытанными (фантазия). Но и те и другие возникают в нашем сознании, сообщаясь с центральной умственно-психической деятельностью человеческого мозга. Мышление состоит в образовании понятий, суждений и заключений, степень тонкости и остроты ума мы определяем как понимание. Разум же, наоборот, добивается истины, в отличие от лжи». Огромную роль Роледер отводит центробежной волевой деятельности мозга, которая состоит в том, чтобы порождать желания, стремления, надежды и выработать в человеке поступки, вызываемые двигательным процессом нервов. «Если это желание или воля возникают под влиянием чувства непосредственно, т. е. без предварительного обсуждения их мозгом, то мы называем это чувственной волей. Однако, если поступку предшествует обсуждение, в котором участвует ум, – такие явления мы называем разумными, а не чувственными. Таким образом, рост воли мы определяем в зависимости от разума человека, его понимания и образования» [2224].
Буров гибнет, убивает себя, а вот Хорохорин Гумилевского к концу романа усваивает этот урок. Как и героиня Малашкина Таня Аристархова, герой находит путь к спасению. Обоим авторам крайне важно внушить читателям, что пролетарское ядро – будь то физическая конституция или социальные наклонности – никогда не исчезает безвозвратно. По Гумилевскому, если Хорохорин хочет выздороветь, он должен вернуться к физическому труду, сублимировать свою половую энергию и обрести пролетарскую сознательность. Коммунисты должны были научиться, «как делать инстинкты прозрачными и ясными… тем самым преображаясь в высший биологический
