class="p1">Конечно, тезис о том, что «оттепель» назревала раньше, чем принято считать, будут оспаривать: при Сталине, мол, безраздельно царила «зима», и никакое «оттаивание» режима не было возможным. Но вот весьма показательные факты. Среди литературных явлений, которые считаются яркими выражениями «оттепели», – книга очерков Валентина Овечкина «Районные будни», роман Василия Гроссмана «За правое дело» и повесть Эммануила Казакевича «Сердце друга», а ведь они были опубликованы еще при жизни Сталина! Правда, они тут же подверглись критике, продолжавшейся некоторое время даже и после смерти вождя, но это, в сущности, была своего рода инерция. Ведь эти произведения все же прошли сквозь «бдительную» редактуру и цензуру 1952 года! А в 1953–1954-м они были изданы массовыми тиражами.
Нет спора, что после смерти Сталина «оттепель» стала гораздо более интенсивной. Однако наивно видеть в этом (как делают многие) некую личную заслугу того же Хрущева. Речь должна идти о естественном пути самой истории, по которому Хрущев – кстати сказать, вслед за Берией и Маленковым – в сущности, был вынужден идти, не мог не идти, хотя, между прочим, не единожды пытался сопротивляться (например, после восстания в ноябре 1956-го в Венгрии).
Мое утверждение, что Хрущев – совершенно независимо от его личных качеств – просто не мог не идти по «либеральному» (в той или иной мере) пути, его нынешние апологеты, вероятно, будут оспаривать. Но то же самое доказывают, например, два историка молодого поколения, которые исследовали послесталинский период, – Е. Ю. Зубкова и О. В. Хлевнюк. Последний писал в 1996 году о ситуации после смерти Сталина: «Как показала Е. Ю. Зубкова [1055], круг основных вопросов, которые пришлось бы решать новому руководству, кто бы ни оказался во главе его, а также направления возможных перемен в известном смысле были как бы заранее заданы… (выделено мною. – В. К.) все… “болевые точки” в той или иной мере проявились и осознавались еще при Сталине» [1056]. Важно отметить, что цитируемые историки «новой волны» свободны от тенденциозности прежних времен.
Тот факт, что так называемая оттепель была к 1953 году всецело назревшей, ясен из поистине мгновенного ее осуществления: не прошло и месяца со дня смерти Сталина, а «оттепельные» явления уже стали очевидными для всех. И если обратиться к действиям трех главных лиц тогдашней власти, то раньше и активнее других проявил себя Берия, затем Маленков и лишь позднее – Хрущев, которого пытаются и сегодня представить истинным «отцом оттепели», – притом он-де стал таковым благодаря своим личным качествам. А ведь в последнее время были опубликованы сведения, из которых явствует, что, будучи в 1935–1937 годах «хозяином» Москвы, а в 1938– 1949-м – Украины, Хрущев являл собой одного из немногих наиболее активных вершителей репрессий. Выше об этом уже шла речь, но стоит еще раз напомнить, что есть основания видеть в Хрущеве, ставшем в декабре 1949 года секретарем ЦК, вообще главного «соратника» Сталина в репрессиях последующих лет, – в том числе в многостороннем «деле» о «сионистском заговоре».
В связи с этим целесообразно вторично обратиться к одному очень многозначительному эпизоду. После смерти Сталина, который был одновременно председателем Правительства и Первым (определение «генеральный» только как бы подразумевалось, но давно уже не употреблялось) секретарем ЦК, эти верховные посты были «поделены» между Маленковым и Хрущевым. Тогда же появился новый секретарь ЦК, Н. Н. Шаталин, который ранее, в 1944–1947 годах, побывал 1-м заместителем Маленкова – начальника Управления кадров ЦК, ведавшего (до 1946 года) «органами». Очевидно, что и теперь, в 1953-м, Шаталин в качестве секретаря ЦК должен был контролировать работу МВД, – это следует и из его высказываний на Июльском пленуме ЦК, посвященном «разоблачению» Берии, и из того факта, что после ареста этого министра ВД именно Шаталин был назначен 1-м заместителем нового министра ВД – С. Н. Круглова.
14 марта 1953-го, когда Хрущев стал фактически «главным» (официально он был провозглашен «Первым» позднее, 13 сентября) секретарем ЦК, Шаталин, как естественно полагать, заменил его в качестве непосредственного «куратора» МВД в Секретариате ЦК. Ибо на «антибериевском» пленуме ЦК Шаталин сообщил, что Берия в марте – июне 1953 года действовал, «обходя» решения ЦК, и он, Шаталин, «жаловался» тогда Хрущеву, который в ответ говорил о бесполезности «проявлений недовольства», пока МВД во власти Берии.
Тут же Шаталин рассказал о вызвавшей его – и, надо думать, равным образом Хрущева – резкое недовольство акции Берии: «…взять всем известный вопрос о врачах. Как выяснилось, их арестовали неправильно. Совершенно ясно, что их надо освободить, реабилитировать, и пусть себе работают. Нет, этот вероломный авантюрист (Берия. – В. К.) добился опубликования специального коммюнике Министерства внутренних дел, этот вопрос на все лады склонялся в нашей печати… Ошибка исправлялась методами, принесшими немалый вред интересам нашего государства. Отклики за границей тоже были не в нашу пользу» [1057].
Если вспомнить (см. выше), как Хрущев через три года, 29 августа 1956-го, заявил друзьям СССР из Канады, что «некоторые евреи» намеревались превратить Крым в «американский плацдарм», придется усомниться в его готовности после смерти Сталина прекратить все «дела» о «сионистских заговорщиках» (что уже в конце марта – начале апреля 1953-го начал осуществлять Берия).
Могут возразить, что жестокий приговор по «делу» Еврейского антифашистского комитета, вынесенный 18 июля 1952 года, был отменен 22 ноября 1955-го, когда Хрущев был уже полновластным правителем страны. Но многозначительно, что в «определении» Военной коллегии Верховного суда СССР, отменявшей приговор, все же содержались обвинения в адрес деятелей ЕАК: «…некоторые из осужденных по данному делу… присваивали себе несвойственные им функции… а также… допускали суждения националистического характера» [1058]. Кроме того, «определение» Верховного суда не было тогда опубликовано – разумеется, не без воли Хрущева.
Естественно полагать, что упорное нежелание Хрущева признать необоснованность «дел» о «сионистских заговорщиках» было обусловлено его собственной руководящей ролью в «разработке» этих «дел» (тот факт, что именно он возглавлял «комиссию», решившую вопрос о расправе с «сионистами» на автозаводе имени Сталина, бесспорно подтверждается сохранившимися документами).
Словом, считать – как это, увы, делают сегодня многие авторы и ораторы – «реабилитационные» акции Хрущева после смерти Сталина выражением его личной «доброй воли» нет никаких оснований. До 1953 года он вел себя совершенно иначе, и новое его поведение диктовалось новой исторической ситуацией (к тому же он явно «отставал» в этом плане от того же Берии…).
Хотя, как уже отмечалось, масса документов сталинского времени была по указанию Хрущева уничтожена, в последнее время все же появились публикации, свидетельствующие о том, что поведение Никиты Сергеевича до 1953 года ни в коей мере
