Его коронным приемом было - не лишенное литературной ловкости высмеивание и унижение российского футбола, вызывавшее приступы ярости тысяч и громкие аплодисменты нескольких десятков его персональных почитателей. Олег подробно разработал теорию о товарном бытовании современного футбола и утверждал, что болеть за российские команды - это так же противоестественно, как ездить на «Жигулях», имея возможность купить «Мерседес». Он называл постыдной провинциальной слабостью желание болеть за парней из своего двора в эпоху, когда футболом правят транснациональные корпорации, вроде «Реала», «Манчестер Юнайтед» и «Милана».
Несколько лет назад Олег оставил профессию спортивного критика, посчитав свою миссию выполненной.
И тут же русский футбол, словно освободившись от попечения своего самого строгого критика, пошел в гору. Если победа ЦСКА в Кубке УЕФА трехлетней давности выглядела чистой случайностью, то разгром «Баварии» «Зенитом» он встретил бурными возгласами у телевизора. Ну а уже после победы над Голландией полез в фонтан.
Многое, очень многое впечатляло Олега в этих победах, но он понимал, что этим купанием и братанием с народом он обязан не только Хиддинку и Аршавину. Что-то подготавливало это безумие. И Олег вдруг догадался - что.
С некоторых пор он стал внимательно просматривать первую полосу газеты «Ведомости». Странные, незнакомые токи пробегали снизу вверх к шейному позвонку, когда он натыкался на сообщения следующего содержания: «По темпам роста пользователей интернета Россия занимает первое место в Европе», «Россия занимает первое место в мире по уровню зарплат топ-менеджеров в крупных компаниях», «К 2020 году Россия будет третьей в мире по объему иностранных инвестиций» и т. д. Это смотрелось особенно убедительно на первой странице издания, чья четвертая страница неутомимо борется с властью и беспрестанно возмущается глупостями пропаганды.
Не особенно вникая в контекст этих триумфальных сводок и прогнозов, Олег внимал им, как музыке. Ему слышался ритм железного марша. Этот марш приятно преследовал его повсюду - в миланском магазине перчаток, где девушка по-русски помогала ему определится с цветом и фактурой. В лондонской гостинице, где его так коряво, но так старательно приветствовали на русском.
Олег без сожаления, даже с каким-то ликованием сознавался себе в том, что этот ток вдоль хребта, это довольство при звуках ломаной русской речи - пробуждающееся национальное чванство. Всемирное и на самом деле наднациональное свойство подданных больших и жиреющих стран. Здоровое чувство, напрочь лишенное быдлятства русского патриотизма 90-х и дешевой, ценой в жвачку гордости советского загранкомандировочного.
Теперь Олег смиренно стоял в очередях на паспортный контроль с соотечественниками. Ему чудилось, что граждане РФ держат спину в этой очереди как-то прямее, чем прежде. И что теперь штампы в русском паспорте в связи с этой новой русской осанкой проставляются быстрее. Олегу даже нравилось встречать соотечественников за границей, беседовать с ними. Прежде он их стеснялся и считал лучшей рекомендацией какого-то места - «там нет русских».
В общем, Олег, сам того не ведая, был готов отпраздновать вместе с народом эту великую, по-пушкински красивую победу. Да-да, Олег обнаруживал в этих ребятах, перепинавших голландцев, родство с гением Пушкина. А ведь еще подростком он морщился и даже пару раз вступал в рискованный спор с учительницей литературы, когда она называла Пушкина «народным поэтом». Олег был убежден - все гениальное существует как исключение, произрастая прекрасным цветком среди глупых лопухов. Но с этой победой он вдруг не просто понял, что имели в виду гражданственные русские мыслители XIX века, когда называли Пушкина «народным гением», но вынужден был принять эту формулу. Олега забавляла мысль, что его давнюю убежденность вмиг отняли люди, которые даже не читали по своей воле Пушкина. Ну разве что Аршавин.
Олег поднялся с дивана и вышел в коридор. Там висел его щегольский клетчатый пиджак. Олег надел его вчера по случаю оперы, в нем же смотрел футбол и праздновал победу. На спине пиджак был в разводах. При приближении выяснилось, что это следы рвоты.
«Тридцатая любовь Марины какая-то», - хмыкнул Олег и побрел принимать душ.
Влад и Петр сидят на бортике бассейна гостиницы Four Seasons и смотрят вдаль на ночное море. Между Владом и Петром стоит почти опорожненная бутылка виски и два стакана. Несколько часов назад в Каннах закончилась презентация крупного девелоперского проекта в Краснодарском крае. Влад и Петр два месяца готовили ее. Влад уже давно хотел пойти спать, но Петр не отпускал его.
- Я не понимаю, зачем все это нужно было?
- Чего?
- Ну вся эта великорусская дипломатия.
- Чего?
- Ну это. «Периньон». Зачем было людей топить в «Периньоне»? Пичкать их, б…дь, иранской икрой. Иранской! Потом б…и откуда-то нарисовались. Зачем выставку строительных проектов во Франции превращать в бл…ник с фейерверком? Зачем?
- Да ладно тебе…
- Ну чего. Все, что мы с тобой готовили, на х… пошло.
- Перестань. О чем ты говоришь?
- Ну что это за девяностые, нах. Какие инвестиции, в п…, после таких банкетов!
- А нам не нужны инвестиции.
- А что нам нужно?
- Мозги. Умения. Навыки. Нам, правда, не нужны инвестиции. Приходите к нам с инвестициями - это так говорится, ради вежливости. У нас до х… бабок, мы кого угодно кэшем забомбим. Нам мозги нужны. Россия - такой недоросль, здоровенный детина с горящими глазами и отменной эрекцией. Мозгов только нет. Ты же болельщик. Посмотри, что произошло, когда чистые мозги в наш спорт вкачали - сразу же выигрывать начали.
- Я-то думал, что мы сильны мозгами как раз. В Силиконовой долине много наших.
- Вот именно - в Силиконовой долине. Нужно делать то, чем последние 50 лет занимались американцы - скупать мозги и умения. Любыми средствами и за любые деньги. То, что сегодня Сергеич устроил с икрой и бл…ми - не быковство никакое. Нормальный расчет. Профессионалы больше всего любят деньги. И вот приходят они сегодня на наш банкет, и что они видят - икра, 95-й «Периньон», - значит, ребята хотят показать, что у них есть деньги. Сигнал принят. Это самый действенный способ известить профессионалов, что для них есть хорошая работа. У нас преимущественное право выбора на профессионалов перед теми же китайцами. У нас телки п…ые. Свобода нравов, какая Америке и Европе не снилась. Командировка в Москву - это дико круто. Круче, можно сказать, не бывает.
- Ну ладно, утешил.
- Нет, правда. Сейчас у нас такой 1913 год на дворе. Только без гнили в виде многопартийной системы. Нам по всем фронтам сейчас прет. У нас реальные шансы через 10 лет устроиться в первой тройке. Нам бы только не про…ть ситуацию. Не ввязаться в какую-нибудь мелкую, региональную х…ю.
- Гляди-гляди, какого зловещего цвета эта полоска света на востоке. Рассвет похож на закат!
- Символист, бля. Давай допьем, что ли, да пойду я спать. Слава России!
- Слава России!
Максим Семеляк
Нал ожидания
Аурофобия
В одном произведении Гайто Газданова у героя была аллергия на деньги - ему по какой-то причине было тошно дотрагиваться до монет и банкнот.
Я этим определенно не страдаю. Мне равно милы вафельный хруст и бледно-ржавый окрас новенькой пятитысячной банкноты и ветхий, как крылышко засушенной бабочки, доллар, затертый в заднем кармане. Нет ничего лучше, чем подойти в предвкушении полудня к цветущему и рассохшемуся от собственной важности лондонскому пабу, перебирая в ладони сонливую тяжесть фунта, - эти капитальные монетки для меня, что четки для араба. В раннем детстве я всегда обращал самое пристальное внимание на то, сколько у любимых книжных героев в кармане наличности - до сих пор прекрасно помню все эти гинеи, луидоры, шиллинги, экю, ливры, вазастанские эре и лунные фертинги, а также завидную способность д?Артаньяна считать как Архимед. Поступок группы The KLF, в одночасье спалившей миллион фунтов стерлингов, всегда представлялся мне достаточно пошлой акцией (да и музыка, кстати, у них была так себе). Мне симпатичен кэш как таковой, сама его пестрая предательская фактура - чтобы он в случае чего мог разлететься во все стороны, как в раннем кубриковском фильме «Убийство».
При этом, как настоящий лицемер, я патологически скуп на разговоры о деньгах. Я никогда не умел договориться о собственной зарплате. Если мне не назначали ее сразу, я либо называл такую сумму, которую принимающая сторона немедленно воспринимала как личное оскорбление и автоматически прекращала переговоры, либо соглашался работать практически бесплатно. До сих пор, когда я слышу вполне невинные оценки, вроде «такой-то умеет жить» или «такая-то своего не упустит», мне делается не по себе, и меньше всего на свете я в этот момент хочу, чтобы кто-то произнес нечто подобное про меня. Определение «практичный» всегда казалось мне несколько оскорбительным. В словосочетании «преследовать свою выгоду» мне с детства мерещилось нечто нерукопожатное. Наконец, я просто физически неспособен проартикулировать омерзительное слово «бабло» (поверьте, даже написать его здесь стоило мне значительных усилий). Иными словами, налицо некоторая фобия.
