Паскаль Киньяр - Ладья Харона

Да и сам принц не умел теперь находить дорогу ни к своему счастью, ни к своей веселости. Он боялся боли, которую пробуждал в ней, снимая с нее одежды и заключая в объятия. Ему было ясно, что никакой радости она при этом не ощущала. Вздохи, слетавшие с ее уст, походили скорее на горестные стоны.

А вскоре даже и мужская сила стала покидать его по ночам, когда они спали вместе.

Он был так потрясен горем, которое причинил ей некогда, нарушив клятву верности, что эта сила покинула его.

Однажды на заре он сказал ей:

— Когда вы находитесь рядом со мной, я больше не смею поднять на вас глаза и взглянуть как прежде.

— О, это относится не только к вашим глазам, — ответила она принцу. — Я уже заметила, что и желание ваше ослабевает, когда вы лежите в моих объятиях.

— Это я и хотел вам сказать.

— Тогда будьте откровенны. Скажите прямо: я более не испытываю к вам вожделения. Не избегайте правды, как вы без конца это делаете. Не обманывайте меня на каждом шагу.

— Я должен сознаться, что более не желаю вас, как прежде. Я не могу этого объяснить.

Тогда она ответила:

— А между тем это так понятно: ведь у вас есть супруга, которая ждет, когда же она ощутит на себе тяжесть вашего тела, чтобы оно повторило себя еще дважды. Я увидела это во сне.

— Сон, которые вы увидели, не может быть вещим. Знайте, что плоть моей супруги привлекает меня еще меньше, чем ваша печаль.

— Я думаю, что если печаль — это берег, которого я уже достигла, то вам очень скоро суждено ступить на берег неизбывной меланхолии. Печаль и меланхолия — два противоположных берега, что тянутся вдоль непреодолимой реки.

— Говорят, одна только первая любовь помогает душе умершего перебраться через Адскую реку. А вы — моя первая любовь.

— Это чистая правда, но вы для меня — единственный.

— И что же?

— А то, что боги не говорят, что эта любовь, первая она или единственная, помогает усопшим перебраться через реку умерших, заставляя их вожделеть и получать плотское наслаждение.

— Засуха, холод, тьма поднялись из ада, — прошептал принц.

— Однажды вы заставили меня выбирать между ожиданием и отвращением, и тем самым погрузили в неосязаемый туман.

— Вам засуха, мне холод.

— Вам ожидание, мне отвращение.

Вот как дочь губернатора провинции Исе отвечала принцу Накахире. Потом они расстались и не виделись целых девять лет.

Они снова встретились в последний день весны — десятой после той, которая видела их любовь. Но радость ушла из их встреч, как ушло и сладостное желание. Она не сказал ему ни слова.

Они лишь поклонились друг другу со слезами на глазах.

Впоследствии он посылал ей записки, но она на них не отвечала.

Только ставила пометку «Видела» на письмах, которые он ей присылал, чтобы подтвердить, что она их прочла. Написав это слово, она отсылала его письма обратно. Но ни разу больше не снизошла до того, чтобы высказать свое впечатление о мыслях, которыми он с ней делился.

Это была любовница, которая повторяла, что разочаровалась не в любви, а в своем возлюбленном.

Он писал ей: «Позвольте хотя бы смотреть на вас в тишине. Я прильну щекой к вашей груди. Я почувствую ваш аромат. Я омою слезами вашу нежную кожу, хотя не смогу больше подарить вам любовное наслаждение».

Но она не желала более слышать ни про наготу, ни про духи, ни про объятия.

Спустя долгие годы, во время новогодних празднеств, он снова послал к ней одного из своих родственников с мешочком соли, завернутым в шелковую бумагу, на которой он начертал следующее четверостишие:

Морская пена.

Неумолчный прибой.

Я думаю о вас.

Я тону.

Она не смогла удержаться от смеха при виде этих напыщенных строк.

И сказала его родственнику:

— Передайте ему, что ракушки, выброшенные на берег, раскололись и превратились в песок.

Весной 904 года он дал клятву, что отошлет прочь свою супругу. Так он и поступил. Он изгнал супругу из дома. И предложил в подарок дочери губернатора провинции Исе дворец на одном из южных островов. Но она ответила двум всадникам, доставившим ей послание от принца:

— Пусть не предлагает дары, коль скоро он способен взять их обратно. И пусть не дает клятв, коль скоро он их нарушает.

Связь была расторгнута. Возраст завладел телами, как сумерки завладевают землею к ночи. И, тем не менее, он продолжал посылать ей письма каждую осень.

Больше они не встречались.

Сохранились все отрывки поэмы, дневника и даже черновиков писем фрейлины императрицы Онси.

Например, вот это четверостишие:

Или вот это горестное стихотворение, написанное дочерью губернатора провинции Исе, когда она узнала, что принц Накахира сразу после изгнания своей супруги взял себе совсем молоденьких наложниц:

Неожиданно она укрывается в какой-то пустыни, не сообщив своего местонахождения принцу. Однако он приставил к ней соглядатаев и обнаружил ее убежище. Но так и не смог встретиться с ней. Потом она узнала, что он удалился от двора в результате заговора. Все его друзья исчезли. И снова он послал за ней повозку. Но она отослала повозку назад, продиктовав родственнику принца такие слова для передачи: «Нет, благодарю, принц. Я не смогу заключить вас в объятия, ибо от меня осталась лишь буря. Старая буря».

Quomodo dicis quod amas me (Как можешь ты говорить, что любишь меня)? Это слова Далилы, обращенные к Самсону перед тем, как она посылает его на смерть, разузнав предварительно тайну его силы[161].

Влюбленные, исчерпавшие до конца свою любовь, выбирают либо посланника к живым, либо эмиссара мертвых.

Посланник к живым — это ребенок, с рождением которого всякая женщина продлевает в себе тень мужчины или его силы, влитой в нее. В этом случае ребенок занимает то главенствующее место, которое предназначалось силе мужчины. Стоит женщине принять семя, как мужчину, участника зачатия, тотчас выставляют за дверь мира матерей.

Эмиссар мертвых — это самоубийство, после которого будущий мертвец хочет возвращаться к живым в виде призрака. Эта виновность, это отмщение, эта бесконечная боль навсегда отравляют мир, который он покидает.

Ребенок, мертвец — это всегда тень.

Дочь горшечника по имени Дибутад жила в Коринфе, она любила юношу, который отличался божественной красотой. Ему предстояло идти на войну. Во время последней ночи, которую они провели вместе, она отказала своему возлюбленному в объятиях. Не подарила ему даже поцелуя. Взяла в левую руку масляный светильник. Поднесла к нему поближе. Взяла в правую руку погасший уголек из жаровни. Подошла к ложу. Не стала обнимать живое тело, которое однако выказывало все признаки вожделения. Сделала другое: обвела углем его тень на стене, возле которой он лежал.

Некогда во Франции бытовал странный обычай, который называли «танцем сожаления». Искатель руки девушки, которая ему отказала, должен был в день ее свадьбы с другим протанцевать с новобрачной перед всеми собравшимися.

Предварительно на полу залы расстилали ковер, а поверх него одеяло, чтобы полностью заглушить топот.

После того как молодая жена исполняла этот бесшумный танец с отвергнутым поклонником перед гостями, перед своим мужем в праздничном наряде, ей уже запрещалось видеться с ним.

«Тишина» словно бы упраздняла любовный акт, символом которого был «танец сожаления», беззвучный, как сон.

Макс Брод[162] рассказывает, что однажды Кафка, пришедший домой после полудня, нечаянно разбудил отца, задремавшего на диване в гостиной. Тот испуганно вздрогнул. Франц Кафка поднял руку, чтобы успокоить отца, на цыпочках прошел по комнате и шепнул ему:

— Не просыпайтесь, папа, считайте, что я вам приснился.

«Оксфорд» буквально означает брод для быков.

В гостинице приходилось называть у стойки вымышленное имя. Сложность, составлявшая основу моей жизни, заключалась в том, чтобы не забыть это придуманное имя, которое я сообщал хозяину гостиницы. Приходилось твердить себе: «Я — битва за брод с таинственным перевозчиком. Она — фальшивая смерть».

— Но она ведь жива!

— Да.

— Тогда зачем утверждать, что ее больше нет?

— Мне стыдно, что я выдал ее за мертвую.

— А как же я? Ты что же — собираешься сказать ему, что я умер?

— Да, но это не ложь, ты действительно умер.