После Октябрьского переворота один бывший царский офицер, поддерживавший до этого Временное правительство, задумал собрать своих единомышленников и перебить взявших в свои руки власть большевиков. Фактически, это был замысел организации Белого движения ещё до того, как Алексеев и Корнилов стали создавать его на Кубани. Будучи верующим человеком, этот офицер обратился за благословением к известному петербургскому священнику, снискавшему всеобщее уважение высотой своей духовной жизни. Вместо благословения он услышал резкие, почти гневные слова: «Вооружённая борьба с большевиками ни к чему не приведёт. Они пришли потому, что Россия изменила своей вере и вызвала гнев Богородицы. Когда мы образумимся, Богородица нас простит, и большевики падут сами собой».
Мудрость этого батюшки в полной мере можно оценить только сегодня (хотя примерно то же самое многократно повторял святой праведный Иоанн Кронштадский). Отец чем сильней любит своё чадо, тем больней его бьёт, наказывая. Революция и Гражданская война были для России жестоким Божьим наказанием, но разве она его не заслужила? Ведь к рубежу девятнадцатого и двадцатого столетий весь верхний слой российского общества и часть простого народа были духовно заблудшими людьми, пребывающими во грехе безбожия. Чехов писал Куприну: «Я с удивлением смотрю на всякого верующего интеллигента». Семинаристы прятали под подушками сочинения Маркса и революционную литературу. Многие русские купцы, в частности Савва Морозов, давали деньги на революцию. Призыв батюшки Иоанна Кронштадтского «Русь, держись за святое православие, в нём твоё спасение!» был для большинства пустым звуком. Как ещё мог Господь помочь сошедшей с ума России «в разум истины прийти»? Только через страдание, иного способа не было. И Он послал нам страдание революции, но так рассчитал его меру, чтобы оно нас не убило, чтобы мы выжили. И наш самый выносливый в мире народ перетерпел всё сполна и не ушёл с мировой геополитической сцены. С этого момента направление его исторического движения сменилось на противоположное: раньше он шёл к пропасти, теперь очень медленно, нащупывая ногой почву перед каждым шагом, стал от неё отходить. Так что 1929 год все‑таки можно назвать Годом великого перелома.
Только в свете такой историософской концепции возможно понять появление в тридцатых годах фигуры Сталина. Это был первый шаг русского народа на его возвратном пути к самому себе. Представление о Сталине как о хитром азиате, который околдовал целую нацию и стал помыкать ею, как его левая нога захочет, не только антинаучно, но и оскорбительно для нации. Пусть русофобы сколько угодно кричат о «рабской крови», текущей в русских жилах со времён татаро‑монгольского ига, – мы‑то с вами знаем, что наши предки ни перед чьей силой, включая и силу Батыя, угодливо и трусливо не сгибались. На знаменитой скульптуре Родена французский аббат изображён героем, который, отдавая захватчикам ключи от своего города, делает не угодливую, а презрительную мину. В этом и заключается его героизм – в выражении лица! А русские никому никогда не отдавали ключей, и великий Наполеон напрасно ожидал этого акта, сидя на Поклонной горе. А то, что Сталин оказался у нас на вершине власти, – это результат того, что народ, вопреки природной робости этого человека, в течение нескольких лет буквально выдавливал его туда, ибо единовластие было для тогдашней России единственным спасением. Не было больше сил терпеть и дальше бесконечные партийные дискуссии о том, кого надо слушать – Маркса, Ленина или Каутского, кормить и дальше всю эту свору кабинетных теоретиков, каждый из которых настаивал на том, чтобы на живом теле русского народа поставить именно его эксперимент.
У опытных туристов есть такое правило: если группа заблудилась в лесу и начинаются споры, в каком направлении двигаться дальше, надо выбрать кого‑то одного и куда он всех поведёт, туда и идти, так как хуже гвалта не может быть ничего. А в России двадцатых стоял незатихающий гвалт – каждая кухарка поверила Ленину, что может управлять государством. И народ стукнул кулаком по столу: всё! Управлять государством должен кто‑то один! И предоставил полномочия Сталину.
Это совершенно обычная вещь, повторявшаяся в истории много раз. Устав от сенатской разноголосицы, римляне в 27 году до нашей эры уполномочили на власть императора. Не желая выносить распри между крупными землевладельцами, французы в XV веке доверили единовластие Людовику XI. В том же XV веке, когда образовалось Французское национальное государство, княжеские усобицы переполнили чашу терпения русских, и они поручили управление страной Василию Тёмному. Российская специфика этой повсеместной исторической фабулы состоит лишь в том, что мы если уж отдаём в чьи‑то руки власть для наведения порядка, то отдаём по‑настоящему, не подвергая своего выдвиженца постоянной мелочной критике и предоставляя ему возможность вырабатывать правильный курс методом проб и ошибок. Такова русская натура.
Как наши получившие от народа мандат на управление вожди учатся не только на своих ошибках, но и на шкуре этого народа, Сталин продемонстрировал с большой наглядностью. Опьянев от власти, он решил придать ей мистическое измерение, став не только политическим руководителем, но и верховным жрецом культа человеческих жертвоприношений, и прошло много лет, пока он понял, что русские не язычники и для них такая мистика не подходит. С индустриализацией он справился успешно, зато коллективизация стала его величайшей ошибкой, но народ её стерпел и простил. Главным для народа было даже не то, на что конкретно мобилизует сильная централизованная власть коллективную энергию, а само наличие огромных мобилизационных возможностей у такой власти. И как только началась война, стало ясно, что народ был прав, когда всё терпел ради сохранения этих возможностей. Блицкриг не удался Гитлеру только потому, что в совершенно не готовом к войне Советском Союзе власть оказалась способной организовать блицсопротивление, быстро передвигая войска куда надо, и за считаные месяцы наладить в тылу производство военной техники и боеприпасов. Вот тут и сработал пресловутый «тоталитаризм»: попробуй в 1942 году какой‑нибудь начальник станции не пропустить в точно указанное время идущий на фронт эшелон! Да такого ему и в голову не могло бы прийти. А там, на фронте, бойцы не представляли себе, как можно не подчиняться приказу командира. Тем и победили.
Глава 13Вернёмся к философии
По всей логике нашего повествования сейчас нам надо переходить к периоду войны – мы ведь анализируем события в хронологическом порядке. Но не кажется ли тебе, дорогой читатель, что мы слишком долго плыли в потоке времени и пора бы уже причалить к берегу и в каком‑нибудь уютном месте поглубже осмыслить материал предыдущих глав? Это место, конечно, – всё тот же Борисоглебск, так располагающий к философствованию.
Мы постоянно возвращались к мысли о том, что конфликт между упорным желанием русских оставаться русскими и всем тем, что не даёт им осуществить это желание, в основном и вращал колесо нашей истории. Но теперь пора задать вопрос: а что такое «быть русскими»?
Вопрос этот ставился и обсуждался много раз, и на него давались разные ответы. Прежде чем ознакомиться с ними, заметим, что проблема идентификации русскости волнует исключительно интеллигенцию. Простые люди в российской глубинке как‑то мало этим интересуются и редко называют себя русскими, говоря: «мы – пскопские» или «мы – казаки». Но вот патриотически настроенному интеллигенту вынь да положь чёткое определение, с помощью которого русского сразу можно было бы отличить от нерусского, причём это определение должно быть таким, чтобы сам этот патриот под него обязательно подпадал. В общем, эта категория ищет критерий размежевания – ей на самом деле важно установить не то, кто русский, а то, кто «нерусский», то есть враг. И от такого подхода никуда не деться, ибо стремление найти врага и свалить на него вину за все беды свойственно людской натуре – это несомненный факт. Оно идёт от самых наших прародителей: Адам свалил на Еву, а Ева – на змия.
Весьма любопытно следующее: ищущие врагов неизменно трактуют понятие русскости этнически. Русский у них тот, кто произошел от русских предков. На первый взгляд это странно, ибо противоречит их задаче. Они ведь хотят через определение «русского человека» дать определение «своего человека», то есть «хорошего», отнеся остальных к разряду «плохих», а ведь «свой» –. это прежде всего свой по духу. В действительности же в их ориентации на генеалогию имеется железная логика. Ведь им нужно идентифицировать не своих, а чужих, а с помощью генеалогического критерия можно объявить чужим, то есть нерусским, абсолютно каждого, кто тебе по каким‑то причинам не понравится, ибо действительное происхождение всегда остается неизвестным. Дальше прадедов своих предков знают у нас одни аристократы, но только наивные люди могут верить их красивому генеалогическому древу. В старой России была целая гильдия специалистов, которые за хорошие деньги могли разыскать кому угодно именитых предков, и у них не было отбою от заказчиков. Но даже в тех случаях, когда не прибегали к подделкам, разве можно исключить оставшуюся неизвестной супружескую измену, особенно если учесть развращенность высшего слоя. А ведь воспитателями и учителями музыки и танцев, особенно пленявшими сердца скучающих барынь, были исключительно иностранцы. Но если даже по отношению к конкретному индивидууму этнический признак неприменим, то использовать его в определении русской нации как социально‑исторического сообщества просто абсурдно, ибо это сообщество сформировалось в результате сплавления в тигле православия многих этносов – славянского, угро‑финского, скандинавского, тюркского и других. И этому надо только радоваться, ибо, согласно одному из «законов культурно‑исторических типов» Н.Я. Данилевского, чем шире этническая база типа (по принятой сегодня терминологии, цивилизации), тем он пышнее и разнообразнее. Восточные славяне, потомков которых наши патриоты только и признают русскими, как раз и не были русскими, ибо «русских» в современном смысле тогда вообще не было, – они явились просто одной из составных частей будущих русских, а синие глаза и светлые волосы нынешних «типичных русаков» скорее идут не от них, а от викингов, которых римляне называли «голубоглазой ратью германцев». Но, будучи весьма произвольным, этнический признак очень удобен в деле охоты за ведьмами, и именно в силу своей произвольности: на кого хочу, на того и наложу это клеймо, и пусть потом доказывает, что он не верблюд. Примеров накладывания такого клейма на чем‑то не угодивших патриотам чисто русских людей очень много, достаточно вспомнить, как упорно считался евреем дворянин Никита Богословский, дед которого изображен на картине Репина «Заседание Государственного Совета».
