Но уже со времени споров об общинном землевладении он вынужден был покинуть этот спокойный, добродушный тон и выступить во всеоружии своего полемического таланта. Плохо пришлось тогда патентованным представителям либеральной экономии, в особенности редактору "Экономического Указателя" Вернадскому. Чернышевский положительно обессмертил этого "С. С." (статского советника) и "Д-ра ист. н., пол. эк. и стат." (т. е. доктора исторических наук, политической экономии и статистики; так подписывался гордый своими дипломами Вернадский). Разбитый наголову ученый не только бежал с поля битвы, но, к довершению комизма, начал уверять в своем уважении того самого Чернышевского, которого он в начале спора позволял себе третировать, как дерзкого невежду. Надо признаться, что едва ли возможно вести защиту какого бы то ни было дела искуснее, чем Чернышевский защищал общину. Он сказал в ее пользу решительно все, что можно было сказать, и, может быть, вышел бы победителем из спора даже в том случае, если бы его противники были во много раз сильнее, чем они оказались на деле. Если наша "интеллигенция" до сих пор так крепко держится за общину, то в этом сказывается неизгладимое влияние Чернышевского.
Мы уже видели, что наш автор очень рано перестал придавать значение наделению крестьян землею. Он стал видеть в нем источник будущего разорения крестьян. В "Письмах без адреса" он уже прямо доказывает, что освобожденные с землею крестьяне поставлены в худшее экономическое положение сравнительно с тем, в каком находились они, будучи в крепостной зависимости от помещиков. Поэтому мы вовсе могли бы не разбирать его доводов в пользу общины. Но так как им до сих пор придается у нас большое практическое значение, то мы считаем себя обязанными сделать краткую их оценку. — В своей защите русского общинного землевладения Чернышевский обнаруживает тот же самый недостаток, который характеризует все его экономические исследования. Он вдается в излишнюю отвлеченность. Он говорит в сущности не о русской общине с ее действительным положением и возможными условиями ее дальнейшего развития, а об общине an sich, существующей в теории и удовлетворяющей лишь известным требованиям относительно периодического передела земель. Но таким образом нельзя рассуждать ни об общине, ни о каких бы то ни было других формах народного быта. В статье "Критика философских предубеждений против общинного землевладения" Чернышевский возражает своим противникам, ссылаясь на знаменитое учение Гегеля о том, что третья и конечная фаза в развитии всякого данного явления по своей форме похожа на первую. Народы начали с общинного землевладения, и они снова вернутся к нему в своем дальнейшем развитии. На это можно заметить, что Чернышевский пошел здесь гораздо дальше Гегеля. Гегель говорит о формальном сходстве третьей фазы развития с первой, но он не говорил о полном тождестве этих фаз. Чернышевский же как будто предполагает полное тождество. Следуя Гегелю, действительно можно предположить, что народы, начав с общественной собственности, возвратятся к ней впоследствии, но нельзя сказать, что народы возвратятся именно к тем формам общинного владения, с которых они начали свое развитие. А если можно ожидать этого, то зачем останавливаться на сельской общине с переделами? Надо предполагать в таком случае, что народы вернутся к первобытным родовым учреждениям, так как сама сельская община является их остатком и дальнейшим видоизменением. Но на такое предположение едва ли кто отважится в настоящее время. Ссылаясь на Гегеля, Чернышевский упустил из виду две важнейшие особенности Гегелевской философии. Во-первых, у Гегеля всякое развитие и в логике, и в природе, и в общественных отношениях — совершается само из себя, силой своей внутренней, "имманентной", диалектики. Чернышевскому следовало показать, что в русской общине есть именно та внутренняя логика отношений, которая со временем должна привести ее от общинного владения землею к общинной ее обработке и к общинному пользованию ее продуктами. Ведь именно в интересах такой формы общественной собственности и отстаивал он общинное землевладение: ему казалось, что община облегчит переход к ней. Но Чернышевский не сделал этого, так как, вообще, возлагая свои надежды главным образом на распространение знаний, он мало обращал внимания на ту внутреннюю логику общественных отношений, под влиянием которой совершается развитие человечества. А кроме того, Чернышевский забыл о всегдашнем внимании к действительности, которое, по его собственным словам, характеризовало Гегеля. Припомним, как он излагал взгляды Гегеля в "Очерках Гоголевского периода русской литературы": "Отвлеченной истины нет, истина конкретна, т. е. определительное суждение можно произносить только об определенном факте, рассмотрев все обстоятельства, от которых он зависит. Пагубна или плодотворна война? Вообще нельзя отвечать на это решительным образом: надобно знать, о какой войне идет дело, все зависит от обстоятельств времени и места". Совершенно так же следовало рассуждать и об общине: хорошая или плохая вещь поземельная община? Вообще нельзя отвечать на это решительным образом: надобно знать, о какой общине идет дело; все зависит от обстоятельств времени и места. Но Чернышевский рассуждал не так. Он вдался в отвлеченность и таким образом совершенно изменил духу той самой философии, на которую ссылался в своей главной полемической статье [58].
Справедливо считая частную собственность лишь промежуточной формой в развитии экономических отношений, Чернышевский сильно напирал на то обстоятельство, что, по мнению Гегеля, промежуточные фазы развития могут, при известных обстоятельствах, значительно сокращаться или даже вовсе не иметь места. За это в особенности ухватились впоследствии наши народники, все программы которых основывались именно на том предположении, что капитализм — эта промежуточная фаза в развитии человечества — не будет иметь места в России. Отвлеченно говоря, подобные сокращения промежуточных фаз вполне возможны. Но от возможности известного явления еще очень далеко до его действительности. Чтобы то или иное, возможное в теории, явление осуществилось в действительной жизни, нужны известные конкретные условия, другими словами, нужна достаточная для этого причина. В то время, когда Чернышевский отстаивал русское общинное землевладение, он мог считать причиной, достаточной для устранения "язвы пролетариатства", добрую волю русского правительства, которому, казалось, нетрудно было бы понять, что его собственная выгода зависит от благосостояния крестьянства. Но правительство не поняло этого, а потому и не было у нас достаточной причины для устранения "язвы пролетариатства" и связанной с ней фазы экономического развития. Чернышевский и сам, как мы знаем, очень скоро понял всю естественность подобного непонимания со стороны правительства. Он считал бесполезным защищать не только общинное землевладение, но и самый принцип наделения освобожденных крестьян землею. По его сильному, беспощадно резкому выражению, он "стал глуп в своих собственных глазах" и "стыдился той безвременной самоуверенности", с которой выступил на защиту общинного землевладения. Но того, чего стыдился Чернышевский, не стыдятся современные народники. Они и до сих пор толкуют о вековечных устоях народного быта и о сокращении в фазах развития, — сокращении, для которого они не указывают никакой причины, кроме своих собственных "идеалов". Но эта причина ни в каком случае не может быть признана достаточной. Зато мы можем без труда найти достаточную причину упорства наших народников. Она заключается между прочим в том пристрастии маленьких учеников к ошибкам великих учителей, о котором мы уже говорили выше. Впрочем, мы еще увидим, что сам Чернышевский совсем не так смотрел на русскую общину, как современные народники [59].
Начавшись с общинного землевладения, спор Чернышевского с нашими либеральными экономистами принял скоро более широкий теоретический характер и перешел к общим вопросам экономической политики. Верные догматам вульгарной экономии, под влиянием которой сложились все их воззрения, наши манчестерцы поспешили выдвинуть на сцену свою главную, научную твердыню: принцип государственного невмешательства. Они знали, что на этом принципе основывалось все учение Бастиа и его эпигонов, и наивно полагали, что сильнее Бастиа нет никого на свете. Разумеется, дело приняло такой оборот, что спор о невмешательстве государства в экономическую жизнь народа послужил поводом лишь для нового торжества Чернышевского. Хорошо знакомый с экономической и социалистической литературой, он без всяких усилий, шутя и посмеиваясь, в пух и прах разбивал всю бастиановскую премудрость. Его статья "Экономическая деятельность и законодательство" может считаться одним из самых ловких опровержений теории "laissez faire, laissez passer" не только в русской экономической литературе, где Чернышевский до сих пор занимает первое место, но и вообще в литературе европейского социализма. Наш автор пускает в ней в дело всю свою диалектическую силу и всю свою полемическую ловкость. Он как бы забавляется этой борьбой, в которой он с такой легкостью отражает удары противников. Он играет с ними, как кошка с мышью; делает им всевозможные уступки, выражает готовность согласиться с любым из их положений, принять любое толкование всякого данного положения, и уж только потом, давши им, по-видимому, все шансы победы, поставив их в самые благоприятные для их торжества условия, — переходит в наступление и тремя — четырьмя силлогизмами приводит их к
