«Важно, что противоречит, — подумал Борис Арнольдович, — а что касается хвоста и меха, то это ты, друг, заливаешь…»
Действительно, принять всерьез слова насчет хвоста и прочего Борису Арнольдовичу тогда и в голову не пришло. Слишком это диким показалось. Гораздо дичее прочего. Но не дичей же параллельного мира?..
— Все. Дальше не пойду, хоть что со мной делайте, — сказал Борис Арнольдович, устраиваясь поудобней в обширной развилке, — дальше ветки слишком тонкие.
— Говоришь так, будто что-то понимаешь в ветках. Да ладно, для первого раза достаточно. Я же говорю, постепенно всему научишься, все трудности преодолеешь. Зато посмотри теперь, какая красота кругом!
Мардарий, балансируя, прошел по толстой ветке до того места, где она угрожающе прогибалась, качнулся два раза и непринужденно перемахнул на соседний фикус. Где улегся в таком же гамаке из прутьев, в каком переводил дух его подопечный.
Борис Арнольдович вытер с лица обильный пот, слегка приподнялся на своем ложе, что еще там, дескать, за красота, какая такая особая красота может быть на вашем обезьяньем острове, осмотрелся вокруг, и, как говорилось в старину, дух его занялся. Настолько то, что виделось с высоты, превосходило то, что виделось с нижнего яруса.
— Действительно, красиво, — похвалил Борис Арнольдович увиденное, и Мардарий опять заулыбался во весь значительный рот, словно имел какое-то личное отношение к сотворению обозреваемой панорамы, — действительно, зачаровывает… Насколько хватает глаз — тропическое буйство. Но где горы? Реки где? Нету, что ли?
— Все есть. И горы. И реки. Две реки. Все со временем увидишь.
Несколько минут они лежали молча. Твердые ветки давили, впивались в тело. Постоянно хотелось переменить позу. Зато Мардарий чувствовал себя, по-видимому, прекрасно. Даже временами казалось, что он вообще уснул. Но когда Борис Арнольдович переворачивался с боку на бок, а делал он это часто, младший председатель всякий раз открывал глаза и глядел вопросительно-строго. Вероятно, если бы ему хотелось выяснить тайные намерения подопечного, он бы легко притворился спящим и подсматривал. Но, судя по всему, Мардарий лишь хотел удержать подопечного от неправильных действий, давал понять ему, гляди, мол, я сохраняю бдительность, не лезь на рожон. Что, конечно, было вполне благородно с его стороны. Борис Арнольдович это прекрасно сознавал, а все равно, помимо собственной воли, раздражался.
— Да отдыхайте спокойно, Мардарий! Я при всем желании никуда не сбегу! Я даже не представляю, как буду самостоятельно вниз спускаться, не то что совершать побег. Вам, возможно, вертолет вызывать придется.
На слово «вертолет» Мардарий не прореагировал никак. Неясным осталось, знает он его или не знает.
— Так что не убегу, не бойтесь!
— Вот еще, — хмыкнул младший председатель, — стану я бояться!
И он демонстративно отвернулся от Бориса Арнольдовича, хотя каждый раз напрягался весь, едва слышал какое-нибудь шевеление.
Наконец Борис Арнольдович нашел удобное положение. Пристроился так, что нигде ничего больше не давило, и расслабился, не рискуя свалиться вниз. Но стоило ему расслабиться, как в голову полезли тоскливые мысли.
Борис Арнольдович стал с тоской думать о Наташе, детях, он даже о некогда постылой работе стал думать с каким-то неведомым раньше умилением, даже об обскакавшем его сокурснике Алексее Николаевиче стал думать с нарастающим умилением и до того доумилялся, что из-под плотно закрытых век вдруг опять хлынули слезы. Борис Арнольдович заплакал третий раз за одни сутки после того, как не делал ничего подобного много лет!
Он плакал и чувствовал, как накопившаяся в горле горечь разбавляется обильными слезами и становится легко дышать, словно только что родился на свет. Он плакал, а младший председатель Мардарий, приподнявшись на локте, смотрел участливо и ничего не говорил…
Слезы кончились так же внезапно, как и появились. Горечь в горле не исчезла совсем, а лишь притаилась до следующего раза. Но, странно, теперь Борису Арнольдовичу казалось, что он не вчера попал на Остров, а уже давно.
— Кончай, Арнольдыч, чего ты! Брось! — решил-таки подать голос Мардарий. — Надо как-нибудь терпеть! Может, и у нас привыкнешь! Понравится еще. Хрен ли тебе в твоем Полуострове. Ну, или в Материке. Понимаю, конечно, семья, друзья, родина, словом… Будет у тебя новая родина на нашем Острове! Будет! Раз так вышло, не вешаться же теперь на лиане? Вот увидишь, у нас лучше! А может, еще вернешься как-нибудь. Веселей гляди!..
— Да уже все, Мардарий, успокоился я, спасибо на добром слове, больше не буду, расслабился, и сразу, видишь, накатило. Нелегко все это… А я, чтоб ты знал, не с Материка, не с Полуострова, а совсем из другого места.
— Неужто с другой планеты?!
— Можно считать, что с другой. И конечно, жена там. Дети. Во-о-т… Ых-хы-хы…
— Понимаю… Хотя я, конечно, пока холостой. А все одно…
Мардарий то ли не заметил, что Борис Арнольдович нечаянно сказал ему «ты», то ли сделал вид, что не заметил.
— А вообще, если тебя интересуют и остальные вопросы, так что ж, мне скрывать нечего — мясо мы на своей планете едим, одежду, помимо этой набедренной повязки, носим всевозможную. И я, признаться, очень неуютно чувствую себя без штанов, хотя они, если разобраться, предназначены для защиты от холода, а больше ни для чего. И к техническому прогрессу мы относимся в основном положительно. Хотя есть, конечно, у нас и ненавистники прогресса. Правда, я лично не мог к ним относиться всерьез. Всегда мне казалось, что они придуриваются. Теперь-то я, кажется, начинаю кое-что понимать…
— Ммда… — промычал Мардарий, — спасибо конечно, Арнольдыч, за откровенность. Прямо и не знаю, как реагировать… А, ладно! Чтоб ты не думал, будто все председатели — надзиратели. Злыдни. Может, большинство и злыдни. Но что мне большинство. Я сам по себе. У меня своя голова на плечах. Конечно, приходится подчиняться, лицемерить, по-волчьи, как говорится, выть, участвовать в разных делах. Сам понимаешь, иначе можно не только из председателей загреметь, но и вообще…
Короче, раз ты со мной откровенно и по-человечески, то и я с тобой так же. Я тебя никогда не продам! У Мардария еще не вся совесть в челюсти ушла, так-то! Ты мне вообще с первого взгляда понравился. Я тебя полюбил, можно сказать. А у меня глаз — ватерпас. Это тебе каждый скажет. Я любого нарушителя одиннадцатой заповеди насквозь вижу. Словом, так — давай на «ты». В конце концов, ты меня старше. Так запросто и говори. Если, конечно, посторонних поблизости нет. При посторонних-то сам понимаешь. Дрянь народишко. Сразу Порфироносному донесут. Или еще выше. Хотя, конечно, есть люди стоящие. Это учти. Нинель твоя, к примеру. Думаешь, я не знаю, куда она сегодня утром бегала? Знаю, видел. Я ее видел, а она меня — нет. По идее — обязан доложить. Сход на землю без достаточно уважительной причины. И надо бы доложить, потому что могли быть и другие свидетели. Тут кто вперед. А мне жалко. Лизка и Калька с кем тогда останутся? У них и так отец погиб…
Рискую, конечно. А кто не рискует? Все под Богом ходим. Ммда… Еще вот Самуила Ивановича уважаю. Очень умный старичок. Ветеран. Хоть и очень рассеянный, безответственный. По отношению к себе, в первую очередь. Никакой осторожности. Болтает вслух то, что не следует болтать. Ладно Нинель одергивает. А я уж боюсь близко находиться. Боюсь услышать что-нибудь недозволенное. Тогда ведь мне придется решать с ним вопрос. А то со мной решат.
Ну и еще одного уважаю. Маэстро Фогель его зовут. Музыкант. Талантливый страшно! Вот, знаешь, все мы, конечно, на нашем Острове потомственные интеллигенты. Но Фогель с Самуилом Ивановичем — в сто раз интеллигентней нас всех. Не сомневаюсь, что Порфирию Абдрахмановичу и самому Генеральному до этих людей, как до Луны.
Само собой, ни с Фогелем, ни с Самуилом Ивановичем, ни с Нинелью я так, как с тобой сейчас, никогда не говорил и не буду. Понимаешь, с этими людьми хорошо в каком-нибудь парламенте заседать, но не в джунглях политкружки организовывать. В случае чего, они все выложат. И даже обидеться на них не сможешь, ну, не из того материала народ, что поделаешь!
И конечно, ни твоя Нинель, ни Самуил Иванович, ни Фогель не знают, что я о них в действительности думаю. Сам не раз слышал, как они ведут подрывные разговоры. Дескать, Мардарий такой, Мардарий сякой. Оно, конечно, хорошо, но, с другой стороны, и грустно. И вот ведь что любопытно, такие умные, а в председателях не разбираются. Не понимают особых линий поведения. Порфироносного боятся, но уважают. Меня боятся и презирают. Э-эх…
Небось думаешь сейчас, что это он так разговорился, этот младший председатель, на откровенность вызывает, душу распахивает и хочет, чтобы ты тоже… Небось думаешь, кто бы другой был, постарше званием. А эти младшие только и смотрят, как бы выслужиться, кого бы разоблачить? В общем, это так. Но я и без тебя выслужусь. Потому что не делаю ошибок. И даже сейчас ничем не рискую. Ты не можешь причинить мне вреда.
