— Афицера, — то ли спросил, то ли констатировал «дух».
Молчавший до этого пленник, искоса посмотрев на упертый в его плечо клинок, превозмогая боль, прошепелявил наполовину беззубым ртом:
— За восемь лет не научился в званиях разбираться? Душ…
Последнюю фразу прапорщик не успел договорить. Стоявший рядом «дух» двинул ногой по разбитой скуле. От резкого удара пленник запрокинул голову назад и затылком ударился о голову привязанного к нему водителя…
Очнулся он только после того, как на него плеснули из ведра студеную колодезную воду. Открыв глаза, он увидел, что к стоявшим по кругу «духам» присоединилась еще одна группа моджахедов. Среди всех выделялся старец с аккуратно стриженной черной бородкой, голову которого покрывала чалма с «хвостиком», скрученная из кипенно-белой материи. Старик выглядел не так, как все остальные. Поверх традиционной длинной рубахи цвета сафари на нем была надета темно-коричневая жилетка, расшитая разноцветным бисером. Но не это одеяние привлекло внимание прапорщика. На шее у старика висело несколько маленьких веночков, сплетенных из искусственных цветов. Словно новогодняя елка, увешанная праздничными гирляндами, он неестественно смотрелся на фоне серой толпы вооруженных людей.
От группы приехавших на «Тойоте» моджахедов отделился молодой «дух» не старше лет тридцати. Вытянув вперед руки ладонями вверх, он стал не спеша приближаться к «старцу», на ходу произнося хвалебные слова в адрес Аллаха и виновника торжества. Подойдя к «жениху», он троекратно коснулся своими щеками его щек, беспрестанно бормоча одни и те же слова.
Закончив с ритуальными приветствиями, гость развернулся к старцу боком и, показывая рукой на пленников, пояснил, что он, то бишь полевой командир Хаджи Аскар, дарит многоуважаемому Хаджи Латифу маленький бакшиш, и теперь жизни этих двух неверных целиком и полностью находятся в его руках…
По едва заметному жесту руки Хаджи Латифа «духи» поставили пленников в вертикальное положение, а сами отошли в сторону, продолжая держать их под прицелами своих автоматов.
Старец произнес небольшую, но выдержанную в резких тонах речь, после чего попросил «верзилу», чтобы тот перевел его слова на русский язык, чтобы пленные знали, о чем идет речь.
— Ви мерзкий захватничик, убивающий невиновиный афганский чиловеков, — коверкая слова, начал свой перевод «верзила». — Ви и все шурави убивали невиновиный женщин и дети, которий не воеваль против вас. Поэтому господина Латифа будет сичас вас карать за то, что вы убивать его жена и дети.
По всему было видно, что «верзиле» этот перевод дался с большим трудом. Закончив свою речь, он оглянулся на старика, ожидая, что тот скажет дальше, и, услышав от него несколько фраз, продолжил:
— Живой быть один из вас. Латиф хотел знать, кто из вас хотеть сам умирать, тот можить выходить перед.
Пленники молча переглянулись и, опустив головы еще ниже, остались стоять на своих местах. Старик осклабился довольной улыбкой и, тыкая пальцем в сторону пленников, выкрикнул несколько гортанных фраз, вызвавших бурю эмоций у окружающих.
Когда толпа немного приутихла, «верзила» перевел слова старца.
— Ви трусливий шакали, которий учился убивать невиновиный людей и дети и боялся воевать свободный муджахедином. Ви будет умирать двое, если один не хотель умирать добровольна.
«Верзила» хотел сказать что-то еще, но в этот момент оба пленника, не сговариваясь друг с другом, одновременно шагнули навстречу своей судьбе.
Хаджи Латиф только ухмыльнулся такому единодушному пожеланию шурави умереть на чужбине. Взяв из рук телохранителя автомат, он передал его водителю. Тот, не поняв до конца, что от него хочет старик, взял автомат в свои руки. Показав пальцем на прапорщика, Латиф произнес какую-то команду.
— Убей его, — перевел «верзила».
Солдат замотал головой и бросил автомат на землю.
«Верзила», не торопясь, поднял автомат с земли и, смахнув с него дорожную пыль, всунул оружие в руки прапорщику.
— Теперь твой очередь стрелять. Не хочешь убивать его, убивай себе.
Прапорщик смотрел исподлобья на «верзилу» и на окружавших его «духов». По всему было видно, что в его жизни наступал самый последний и ответственный момент, за который ему потом придется отвечать не только перед собственной совестью, но и перед Богом.
И он сделал свой выбор.
Резко передернув затвор и направив ствол в сторону «верзилы», он диким голосом прокричал:
— Получайте, суки!
Сухой щелчок спускового механизма автомата засвидетельствовал осечку. Прапорщик среагировал на это мгновенно и, передернув затворную раму, вновь нажал на курок Выстрела, как и в предыдущий раз, не последовало.
А Латиф, довольный своим розыгрышем, криво усмехнулся, наблюдая за тем, как прапорщик со злостью забросил автомат в толпу моджахедов, угодив им кому-то в грудь.
Несколько «духов» выскочили из толпы и, повалив прапорщика на землю, стали бить его ногами и прикладами автоматов и «Буров». Били до тех пор, пока он не захрипел и из его глотки не хлынула алая кровь. Только после этого Латиф жестом остановил побоище и по-русски произнес:
— Собакам — собачий смерть.
«Верзила» расценил его фразу как руководство к действию. Подойдя к лежащему прапорщику, он уперся коленом своей левой ноги в его поясницу, после чего, ухватившись через голову двумя пальцами за нос, поднес острый клинок своего кинжала к горлу пленника и одним резким движением рассек его от уха до уха. Тело прапорщика забилось в конвульсиях, а из зева страшного разреза хлынула булькающая, пенящаяся кровь.
Сделав свое черное дело, «верзила» повернулся в сторону второго пленника и, держа в руке окровавленный кинжал, сделал шаг в его сторону.
— Бас! Бас халас! — выкрикнул Латиф.
«Верзила» замер, явно не понимая, почему хозяин не разрешает ему прикончить и второго пленника.
Латиф не спеша подошел к трясущемуся от страха солдату, в душе распрощавшемуся со своей жизнью, и, приподняв одним пальцем подбородок пленника, внимательно глянул ему в глаза. Его вполне удовлетворило то, что в голове у этого, совсем еще юного шурави поселился животный страх. Об этом красноречиво свидетельствовали его расширенные до предела зрачки. Отойдя чуть в сторону, Латиф театрально вскинув руки к небу, произнес сакраментальную фразу:
— На все воля Аллаха, всемогущего и всемилостивого! Его воля и мое желание даровать сегодня жизнь одному из моих врагов. И поступаю я так не из жалости, а только потому, что не хочу проливать кровь еще одного человека в этот знаменательный для меня день. Я отпускаю его с миром, и пусть он передаст своим шурави, что Латиф безгранично добр ко всем, кто не воюет против его народа. Того человека, что лежит сейчас мертвым в пыли, никто не приглашал на нашу землю, он сам сюда пришел с оружием в руках для того, чтобы убивать невинных людей. Этого сарбоза, — Латиф показал пальцем в сторону солдата, — прислали к нам его неразумные командиры, и в том, что он оказался здесь, его вины нет. Да будет так. Аллах акбар!
«Духи» троекратно вторили Латифу «Аллах акбар!», поняв, что на сегодня все «представления» закончились.
«Верзила» подошел к находящемуся в полнейшей прострации солдату и, обтерев о его щеки лезвие своего окровавленного кинжала, почти дословно перевел все, о чем только что сказал Хаджи Латиф.
После всего того, что только что произошло на его глазах, до солдата не сразу дошел смысл сказанного «верзилой». А когда он наконец-то понял, что ему дарована жизнь, не выдержал и, громко разрыдавшись, осел на землю.
Он тогда еще не знал, что желание одного полевого командира это еще не есть приказ для неукоснительного его выполнения другим полевым командиром. Если бы он только мог тогда хоть на секунду представить, какое иезуитское испытание приготовил для него Хаджи Аскар…».[101] Хаджи Аскар пообещал Хаджи Латифу, что солдата доставят поближе к расположению советских войск и отпустят. Его заставили снять форму и постирать ее.
Затем вволю поиздевались привычным для восточных «борцов за свободу» гнусным способом. Приказали переодеться в традиционную для афганцев одежду. Привели к Кандагарскому аэропорту и приказали идти прямо к нему, не сворачивая, иначе меткий стрелок его убьет. Солдат шел прямо на минное поле. Подорвавшись, он умер не сразу, примерно через полчаса…
Вот описание еще одного из таких случаев: «Весной 1980 года подкатил дембель и приказ об увольнении для весеннего призыва 1978 года. А в Афгане барахла, что в Союзе в страшном дефиците, было немерено. Бытовая электроника, джинсы, кожаные изделия, крестики, все было, чего только душа пожелает. Вот душа дембельская и возжаждала добра хапнуть, да дома родных подарками побаловать, перед девчонками и знакомыми повыделываться. Пошло семеро ухарей из третьей роты через посты боевого охранения в самоволку. Заходят раз в селение афганское и в лавочку — дукан. А там товара мало, и качества он невысокого. Дембеля-самовольщики автоматиками поигрывают, торговцу грозят и повелевают ему к завтрашнему дню все приготовить, а то помрет он, торгаш, смертью лютой. Тот все обещает сделать, жизнь-то дороже.
